Иногда Саймон начинал видеть в нем некий аспект своего отца. Что, если злая и могущественная сторона характера Питера Лайтоулера проявляла себя в этом молчаливом создании, бдительно державшемся возле двух тварей в женском обличье? Он даже усматривал некое сходство между ними обоими — Питером Лайтоулером и мужчиной из этого трио.

Алкоголь приносит странные ассоциации, когда отключаются интеллект и воля. Саймон признавал эту связь без особых раздумий. И намеревался оставить ее в покое. На какое-то время.

Бирн обошел кругом огород, направляясь к задней части дома. Он без труда отыскал тропку — буквально через мгновение после того, как поднялся. Бумажник оставался в кармане пиджака.

Он попытался убедить себя в том, что уснул. Питер Лайтоулер и слившееся в одно существо трио представляли собой галлюцинацию, невещественную и бестелесную. Он просто задремал в лесу. И увидел сон.

За прикрытыми французскими окнами Том, сгорбившись над столом, торопливо писал. Нечто в том, как он сидел, — согбенные плечи и поникшая голова — привлекло внимание Бирна, на миг задержавшегося, чтобы понаблюдать.

Слова непрерывным потоком текли с карандаша Тома. Он не останавливался, чтобы подумать, не грыз карандаш, не исправлял неудачные фразы. Молодой человек был захвачен происходящим.

Бирн переступил через порог, вошел в библиотеку и громко заговорил, преднамеренно разрушая чары:

— Итак, вы вернулись. Дом впустил вас. И сегодня вы останетесь здесь?

Рука Тома двигалась по бумаге, заполняя словами нижнюю часть страницы. Он писал, не прерываясь. Сделав еще один шаг, Бирн остановился у противоположного края стола.

— Том! — сказал он уже мягче. — Том, что вы делаете?

Молодой человек наконец поглядел на вошедшего. Лицо его осунулось, под глазами залегли глубокие тени, возле рта — непривычно резкие морщины.

— Я намереваюсь закончить книгу. В ней будет ответ, и Кейт… я должен выяснить, что здесь случилось!

— Но зачем такая спешка?

— Кейт не хочет уезжать. Она сказала мне это сегодня утром. Она говорит, что даже, может быть, не станет возвращаться в Кембридж. Все дело в Рут. Это из-за нее Кейт чувствует себя неизвестно в чем виноватой. И Саймон половину времени проводит избавившийся от рассудка… Боже, что родители делают со своими детьми!

— Саймон — не отец Кейт, — негромко напомнил Бирн.

— И то хорошо. Он всегда был здесь, сказала она. Но как бы то ни было, она не оставит Рут перед этим поганым гуляньем в саду.

Разумно. Бирн видел всю мешанину побуждений, удерживавших здесь Кейт. Он и сам оставался в поместье, чтобы помочь Рут. Она умела добиться участия всех окружающих.

Как и сам дом. Его нельзя было бросить, просто уйти, оставляя на произвол судьбы. Все это дряхлое очарование — двери, которые не закрывались, пыльные окна, источенные доски — требовало починки и помощи. Наперекор всему, Рут намеревалась спасти и дом и Саймона, так что все, кто окружал ее, незаметно вовлекались в борьбу.

Бирн уселся на край стола возле растущей стопки листов.

— А где Рут?

— Должно быть, в кухне, если ее нет в саду. Не знаю. Послушайте, мне надо работать. — Том крутил карандаш, поворачивая его напряженными пальцами.

— А можно мне почитать? — Бирн понятия не имел, что можно узнать из этого сочинения, однако и Том, и Кейт явно придавали повести большое значение.

Рука Тома придавила стопку бумаг.

— Нет! Нет, это личное! Рукопись принадлежит семье! — Он был в гневе.

— Ну хорошо, хорошо. — Бирн отодвинулся. — Значит, вы остаетесь здесь?

— Не на ночь. — Внимание Тома было уже полностью отдано лежащему перед ним листку, и рука его поползла по чистой белой бумаге.

Питер Лайтоулер был достаточно юн, чтобы прикидываться невинным. Он мог подружиться с Элизабет и Джоном Дауни после их свадьбы; мог вкрасться в доверие к ним, мог воспользоваться очарованием юности, чтобы победить их сдержанность. Он мог… играть в теннис с Элизабет. Они познакомились в теннисном клубе и пили чай. Потом Лайтоулера пригласили в поместье, и он постарался понравиться Дауни, искалеченному мужу Элизабет. Они разговаривали о политике и экономике. Лайтоулер развлекал Дауни, льстил ему, интересуясь мнением зрелого мужа по вопросам внешней политики. Маргарет, тетя Элизабет, также жила с ними (потому что в доме всегда должно обитать трое людей). Они играли в бридж, но иногда Дауни погружался в уныние, замечая, как Элизабет смеется над шутками Лайтоулера.

Однако Дауни всегда принимал Лайтоулера, понимая, что Элизабет нужно общество. Дауни боялся потерять ее, слишком укоротив цепочку…

Лайтоулер должен был прогрызть себе путь внутрь поместья, словно червяк в яблоко.

«Бридж затянулся надолго, роббер не складывался. Лайтоулер остается на обед, как теперь часто случалось.

В конце трапезы Джон Дауни проливает вино.

Оно течет по столу, пятная дамаст пурпуром, пачкает светлое кружевное платье Элизабет и вечерний пиджак Лайтоулера.

— Боже мой, что я наделал! — Дауни смотрит на причиненный ущерб, и нижняя губа его дрожит.

— Ничего, Джон. Все это сущий пустяк.

Вскочившая на ноги Элизабет неловко промокает скатерть.

— О какой позор, Питер! Ваша рубашка!

— Простите, Лайтоулер, мою неловкость. — Слезы текут по лицу Джона. — Прости меня, Лиззи.

— Ты устал, дорогой. Простите нас. — Она смотрит на Лайтоулера.

— Конечно же. — Питер встает. — Позвольте мне. — И зайдя за кресло Дауни, катит его к двери. — Положитесь на меня, старина. Сейчас не худо бы и вздремнуть? — Речь Лайтоулера звучит непринужденно и мягко. Над головой Дауни его взгляд встречается со взглядом Элизабет. Она коротко кивает.

Питер Лайтоулер наклоняет кресло назад, чтобы поднять его на ступеньку, ведущую в холл.

— Надо устроить здесь рампу — и другую, ведущую в сад.

— Подождите только, пока я не уйду, прошу вас! — Тихий отчаянный шепот.

— Что такое, старина? — Лайтоулер наклоняется к исхудалым плечам. — Зачем нам рампы, если вас не будет? Они нужны вам.

Они уже у двери в комнату Элизабет, тут их нагоняет она сама.

— Все в порядке, Питер. Я возьмусь за дело. Мегс сейчас в столовой. — Она берется за кресло, и руки их соприкасаются. В молчании она катит кресло по холлу, потом из коридора в кабинет, потом в спальню Дауни. Лайтоулер следует за ними.

В дверях Элизабет оборачивается лицом к нему и замирает между четырех углов в раме, которую он назвал своей.

— Спасибо вам за все, — говорит она негромко. — Просто не знаю, что мы делали бы без вас.

Питер делает шаг к ней, молча смотрит на нее серьезным взглядом. Он знает, что видят ее глаза, каким именно он кажется ей. Питер прикасается ладонью к ее лицу, медленно гладит по щеке. Глаза внезапно застывают, подернутые морозцем. Он проводит правой рукой по лицу, закрывая тонкие черты. Потом прикладывает пальцы к кончикам ее грудей. Левая рука опускается вниз и касается мягкой ложбинки между ног.

Тут он поворачивается и уходит.

…

Питер ждет ее в саду. Лишь несколько листьев и горсточка сморщенных плодов еще остаются на ветвях. Длинные травы уже умирают. Но вечер совсем не холодный, ведь ветра нет.

В час ночи он слышит, как открывается западная дверь в доме. Ворона сразу взлетает, исчезая в черном небе.

Он стоит в воротах, ведущих в сад, смотрит на дом. Луна на ущербе, но звезд много. Он видит ее фигуру, медленно движущуюся по лужайке через розарий.

Таков обычный путь, каждый вечер она проходит здесь, прежде чем отправиться спать. Питер видел ее здесь сотню раз. Он усматривает некоторую аналогию с его собственным обходом дома, с прикосновениями ко всему. Итак, сейчас она помечает сад, делая его своим. Она не знает, что он уже побывал там и пометил собственные претензии, как сделал бы любой пес.