В то время когда городской служитель, замыкавший шествие, равнодушно затворил за собой решетку, в комнату вошел ассистент, тот, который говорил, что чувства должны разрушаться, чтобы высвобождались их основные элементы, — то есть старый Перкинг. Он подошел к стоявшему у окна Роберту.

— Почти через день, — сказал он осторожно, — жители вот таким образом провожают толпу детей, проходящих через город. Хотя зрелище это повторяется часто, оно не утрачивает своей притягательной силы для массы. Поскольку население добровольно принимает участие в этом маленьком параде, то оно, естественно, засчитывается как час упражнений. Для многих это приятное и волнующее событие.

— Но можно узнать, — сказал Роберт, — куда они направляются?

— Они приходят, они идут, — возразил Перкинг. — В северо-западном направлении от города простираются обширные поля.

— Мне уже говорили об этом в Префектуре, — сказал Роберт.

— Это совершенно естественно, — заметил ассистент, — дети проходят через город, не задерживаясь в нем. Их жизнь еще не отмечена печатью собственной судьбы.

Роберт кивнул.

— Можно было бы подумать о рае, — сказал он, — о невинности знания. Но, — помолчав, продолжал он, — эта ядовитая туча мух, эта гадость!

— Наверху мухи, а внизу крысы! — сказал Перкинг. — Это остатки животной жизни, для которой даже река не преграда.

Как будто спохватившись, что он слишком много сказал или предложил, старый ассистент оборвал разговор и поспешно удалился.

Улица снова обрела свой обычный вид. Толпа разошлась, лишь немногие зрители еще стояли там или тут и переминались с ноги на ногу, прежде чем тронуться с места. Роберт отошел от окна с намерением обратиться снова к своим бумагам, но вдруг замер на месте, словно его что-то кольнуло в сердце. Он выждал с минуту, потом бросился вон из комнаты, едва удостоив кивком почтенных ассистентов, сидевших в соседнем помещении. Впрочем, те настолько погружены были в свою работу, что, кажется, даже не обратили внимание на его поспешность. На бегу схватив в гардеробе шляпу и перчатки, Роберт вылетел из вестибюля, и не успела еще дверь захлопнуться за ним, как он уже стоял на улице. Не спеша ему навстречу шла Анна.

Анна была в таком же легком костюме, что и накануне утром. Только сегодня она надела на голову светлую соломенную шляпку с цветной лентой, концы которой весело трепетали. Увидев Роберта, она приостановилась. На лице ее играла чуть заметная насмешливая улыбка, которая должна была скрывать ее смущение.

— Ты! — воскликнул он, шагнув к ней, и взял за руку.

— Конечно! — сказала она. — Вот и ты теперь здесь, Роб!

Она высвободила свою руку из его руки и плотнее натянула рукав жакета на запястье.

— Ты, верно, рассердилась на меня, — поспешно заговорил Роберт, чтобы облегчить свою совесть, — за то, что я вчера утром не сразу узнал тебя.

— Вчера утром? — переспросила Анна и опустила глаза.

— Ну да, ты же знаешь, — сказал он. — Я только что приехал с вокзала и стоял на площади, а ты как раз пришла за водой к фонтану, вместе с другими женщинами.

— Да, — подтвердила она, — мы всегда ходим туда рано утром. Так это было вчера? Я знаю только, что ты меня не узнал. — Она улыбнулась и посмотрела прямо ему в глаза.

— Тебя это обидело? — озабоченно спросил он.

— Нет-нет, — возразила она.

— Ты можешь понять, — продолжал он, — мне ведь все казалось новым и непривычным, поездка сюда, которая случилась совершенно неожиданно, утомительная дорога, долгий путь от вокзала к городу, одним словом, я был готов к чему угодно, но только не к тому, что ты будешь первой, кого я здесь встречу.

— Так оно, кажется, и было, — кивнула Анна.

— Правда, очень скоро у меня возникло ощущение, что женщина, которая привела меня в подвальные помещения, была ты. Потому я и окликнул тебя там, в коридоре, когда ты уже пошла, — но в полумраке я не был точно уверен.

— Ты уже нашел себе жилье?

— Да, Анна, спасибо. Если бы ты сразу заговорила и я услышал твой голос — вот так, как я его слышу сейчас, — я бы сразу узнал тебя. Но ты приложила палец к губам…

— Да и ты мог быть миражом, — сказала она.

— Не шути так, Анна, — взмолился он.

— А что было потом?

— Потом, — сказал он, — ах, это слишком долго рассказывать и далеко увело бы. В сущности, я весь день искал тебя!

— Ты этим занимался, Роб? Как чудесно!

— Но Анна! Ты знаешь, как я всегда ждал тебя. Всегда.

— Что значит это в сравнении с ожиданием здесь! — воскликнула она. — Но теперь я рада. Ведь ты приехал. Ты в самом деле последовал за мной.

Роберт помолчал, как бы соображая. Потом взял ее за руку и сказал только:

— Пойдем. Пройдемся немного.

Они шли как будто по заколдованным улочкам, словно были одни в этом мире. Сворачивали то вправо, то влево, не замечая, что кружат по одним и тем же местам. Шли не спеша, одинаковым шагом. Мало-помалу разговор, после первых торопливых слов, которыми они обменялись при встрече, потек спокойно.

Да, она, конечно, предполагала, что он тоже должен быть среди зрителей, которые собираются во время шествия детей. Кто же упустит такое зрелище. Она еще и сейчас все не может отделаться от впечатления, как будто перед глазами проходили и те, кто еще не родился, во плоти и крови. Нет, она не плачет. Просто она не могла знать, где именно он стоял, и поэтому потихоньку прошла всю улицу до самых Старых Ворот, почти отчаявшись его встретить. Вообще она старается обходить это место. Какое именно? Ну это, где испокон веку сидят городские писари, эти стражи душ, перед которыми будто бы уже нет никаких тайн. И все же у нее есть тайна, все еще есть. Даже перед ними. Иначе какая бы она была женщина!

От ее смеха веяло соблазном. Он крепче обхватил ее рукой. Не только ее замечание о Старых Воротах удержало Роберта от того, чтобы рассказать Анне о своей связи с Архивом. Слишком хорошо он помнил, какое странное впечатление произвело его сообщение об этом на Кателя. Но не заметила ли она, что он вышел ей навстречу из-под арки или что он наблюдал шествие из окна Архива?

— Я как раз вышел оттуда, — сказал он.

— Ты не снизу шел? — спросила она, не вкладывая в слова никакого особого смысла, ведь она знала о выходе из катакомб на улицу внутри арки.

— Не совсем оттуда, — отвечал он. — Я наблюдал шествие детей из окна Архива, куда меня вызвали.

— Ну да, — вздохнув, сказала она. — Мы постоянно чем-то заняты. У каждого вечно находится что-то, что надо доделать, устроить, довести до конца. — Она теребила пуговицу на своем жакете. — Наверное, от тебя потребовали все твои рукописи и бумаги, ведь они присваивают себе всякое написанное слово, чтобы его использовать, как они утверждают — во благо человечества! Смешно, но мне стыдно становится, когда я думаю, что и мои помыслы могут быть там классифицированы.

— Как ты горячишься, родная! — сказал Роберт, останавливаясь. Немного помолчав, он осведомился, не было ли ее среди тех женщин, что разыгрывали танцевальное представление в открытых подвалах.

— Я часто бываю занята в таких пантомимах, — сказала она хотя и доброжелательно, но с оттенком пренебрежения, как бы отмахиваясь от докучливого вопроса. — Это наши регулярные часы упражнений. Но стоит ли об этом говорить.

— Я здесь человек новый, — сказал он извинительным тоном.

— Пойдем дальше, — предложила она ласковым голосом.

И снова они шли бок о бок по извилистым улочкам, не замечая окружающего их убожества. Минутами бедра их соприкасались. Они молчали.

Оба преисполнены были чувства единства, какого они никогда раньше не испытывали. Они могли идти рядом — свободно, не таясь. Прежде они вынуждены были встречаться украдкой, места для прогулок выбирали за городом, на отдаленных проселочных дорогах, опасаясь нежелательных встреч со знакомыми, которые могли передать потом мужу Анны или жене Роберта, что видели их вдвоем.