– Все американские солдаты – гомики, – сказал Джерри. – Я читал в газете.

– Не могу смотреть Си-эн-эн без того, чтобы не вспомнить о моем бедняжке, о моем дурачке-сыне. – Абу Сайд с широкой улыбкой заключил Джерри в щедрые объятия. – Ты стал чуточку повыше с тех пор, как мы с тобой последний раз работали. А вот без лишнего жира обходишься. Давай сегодня поужинаем вместе. Бог, если будет на то Его воля, пошлет нам хороший ужин.

Джерри потянулся за пиджаком и спросил:

– Что ты там говорил насчет овец?

– Я говорил про овчарок. Я видел несколько любопытных экземпляров. Ясно, я восхищаюсь твоими колли – а кто бы на моем месте остался равнодушным? Я всегда смотрю судебные заседания по телику.

Абу Сайд вернулся домой, когда дела в Типтоне стали принимать скользкий оборот.

– Ты знал какую-нибудь, которая убивала бы овец? – Джерри поднял обе руки. Абу Сайд зачитан вслух цифры со своего «покета».

– Нет. Тебе всякий скажет, в хорошей овчарке немало от волка, но что-то в них есть, как и во многих людях, что просто не позволяет им этого делать. Так какой же это волк, монсиньор Корнелиус?

– Никуда не годный волк.

– Зато хорошая овчарка.

– Наверное, тебе попалась неудачная смесь, это часто бывает. Невозможно, чтобы они все были хороши от природы.

– Может быть. – Абу Сайд отступил от темы. – Тебе знаком Камю? Я сейчас перечитываю «Миф о Сизифе». Вечная борьба. Вечные разочарования. Вечная радость. Это всегда утешает в такие времена, как сейчас.

Джерри стало неуютно от столь явной сознательной уступчивости.

– Когда сильные мира сего выдумали этот прием: выставлять штатских на передний край? Экономит массу средств на военные расходы. – Джерри просунул указательный палец правой руки под шелковое кашне, которое ему посоветовал носить прежний портной. – Гладкое, как масло. И не поймешь, что такое.

– Да, как обычно, от шелковичных червей. – Портной указал на большие рулоны материи, разложенные вдоль трех стен мастерской, кроме той, где находился выход на улицу. – Остальное – нефть. Подумать только, что эта полупрозрачная, нежно-зеленая ткань родилась где-то в пустыне, под землей. – Его довольные карие глаза внимательно смотрели на Джерри. – Ты говорил о Рифе. По-моему, его звали Абдель Крим. Ведь он умер в Париже от туберкулеза? Так всегда и бывает. Тебя в Магрибе все еще зовут Вороном?

– Тебе вспомнился Техас. Сейчас другое время, потруднее, – ответил Джерри. – Когда меня назвали Красной Тенью, еще шло старое шоу.

– Рыцари труда и риска, знаем вас давно и близко, пред Бургундией склонитесь, за свободу, за свободу, за свободу поборитесь, – неуверенно пробормотал Абу Саид; он не мог обойтись без цветистых египетских афоризмов. – И почему вы так заинтересованы в этой маленькой дерьмовой стране? – Он тряхнул головой, достал пачку «Кэмела». – Куришь?

– Она делает нас лидером. – Джерри выудил из пачки мятую сигарету, осторожно поднес к губам, как будто намеревался лишь попробовать вкус бумаги и ощутил призрачное воспоминание. – Она делает нас счастливыми.

– «Ах, – сказал Христос, вытирая слезы окровавленными ладонями, – вы опять распнете меня?» – Абу Саид перевел дыхание, чтобы продолжить тираду, но вдруг насторожился и принюхался. – Ты тоже его чуешь? Это волк. Я думал, евреи их всех перебили.

Он торопливо поднялся, опрокинув манекен, открыл маленькую заднюю дверь, пересек комнату, схватил с вешалки длинную накладную косу и побежал к своему овечьему загону.

Джерри вышел вслед за ним. На фоне темного горизонта виднелся Вифлеем. Спавшие овцы начинали подниматься, моргая, когда им в глаза попадал луч фонарика Абу Саида.

Джерри понюхал воздух.

– Что-то готовится?

– Ешьте свинину, гниды!

Трикси Браннер проводила время в галерее игровых автоматов. Там появились десятки классных игр. Трикси записалась на «Кошмар маргариток» и «Гонку с завязанными глазами». Тем временем она одной рукой управляла «Охотой Имана», а другой – «Американским террористом». Так она тренировала свое чувство равновесия. «Грм, грм, грм…»

Красные и синие блики освещали ее точеное лисье лицо. На ней были короткое красное платье и черные туфли на пятидюймовых шпильках. Бледная кожа и платиновый цвет волос делали ее похожей на блондинку с нацистской агитки. Ее мать, когда не находилась в очередном долгом трансе, утверждала, что Трикси носит фальшивые ягодицы. «Тебе это не идет», – сказала она. Это было исступленной попыткой вновь обрести влияние, и растроганная Трикси ничего не ответила. Героин, который она давала матери, приносил той успокоение.

Перед операцией почти все тело баронессы было поражено гангреной. Трикси воспользовалась своей собственной старой коляской, чтобы вывезти маму на еженедельную прогулку по галерее. От бинго [44]она отказалась. Ее мать требовала, чтобы все цифры на карточке были выигрышными. Она порой кричала «Бинго!» в разгаре игры. Партнеры возмущались.

– Мне так жаль… Она все-таки немножко динозавр, – извинилась Трикси перед Mo Кольером.

Mo поскреб свою щетину и согласно хмыкнул. Его возбудила мысль об искусственном женском заде. С неловкой галантностью он протянул Трикси одну из шоколадок «Марс», которые он взял у священника.

– Она не захочет пожевать?..

– Лучше не надо, – сказала Трикси. – Это выше ее сил.

– Ну, в общем-то, – подхватил Mo, – если ты хочешь… ну, понимаешь… развлечься…

– Я уже развлекаюсь, – прервала его Трикси. – Если речь о тебе, я лучше хлопну дверью, чем стану трахаться. Но я не возражала бы против двойной порции. Может, таблетка «Беру тебя»?

В Mo гордость боролась с похотью, но в конце концов он сдался.

– Сколько?

Трикси крикнула в ухо бормочущей невесть что матери:

– Мама, ты слышишь? Он учится.

Это Mo не понравилось. Он сбросил рюкзак с плеча и вставил яркую, чувствительную иглу в щель аппарата. Крошечные зонды погремели, потом, не обнаружив ничего органического, успокоились и принялись ждать. Срок их активной жизни составлял двадцать четыре часа.

Это действие заинтересовало Трикси.

– Какие у тебя планы на Рождество? – рассеянно поинтересовалась она, наклонившись, чтобы поправить шов на чулке. При этом обрисовались ее ягодицы. – Или ты приглашен куда-нибудь?

У Mo заиграла кровь.