– Все зависит от органа, – протянул Джерри. Он обнимал Кэти, щеки которой постепенно приобретали нормальный цвет. – Когда я сотрудничал с «Дип Фикс», то пользовался «Хэмптонс», но так и не запал на них по-настоящему. На мой взгляд, слишком много утех. Вы же знаете, мне нравится, чтобы все было просто.

– Вот потому-то они вечно стремятся к осложнениям, – заметила Катрин и взмахнула руками. Из ее рта вырвался последний клуб пара и какое-то время висел в воздухе, как в комиксах. – От века вы пытаетесь свести все происходящее к тому, что способны понять. В детстве ты был помешан на религии. Ты это помнишь? Папа говорил нам, что набожность хороша сегодня, может быть, она будет хороша завтра, но у этой набожности нет серьезного будущего. И ты доказал ему, что он был не прав. И до сих пор продолжаешь в том же духе. Квадратура круга, не иначе. Но только, Джерри, прав ли ты в силу этой причины?

– Правота меня не интересует. Меня интересует, что с нами происходит. Это как с зачатием в пробирке.

– У медали две стороны. Ты взорвал две плиты из моего кукольного набора и разбил окна.

– Зато я выяснил, что происходит. – Он задумчиво почесал место, где у него вновь отрастали брови. – Очень многие хотят сделать так, чтобы вообще ничего не происходило. А я только за то, чтобы события развивались быстрее. Так мы будем видеть, что нас ждет.

– И тебя не волнует, какую цену за это заплатят люди?

– Ты говоришь о налогах? – спросил Джерри. – Это вопрос из прошлого. Этот урок мы усвоили от прежних американцев. Сегодня мы идем к взаимности. Анархия в действии. Поспешные решения. Сотрудничество. Можете называть меня радикалом. Назовите меня мечтателем. Но я вижу это так: если хочешь управлять будущим, то берись за дело как можно скорее.

– Я выступаю за то, – вмешался епископ Бисли, – чтобы сохранять все лучшее и охватывать взглядом все худшее.

Он помрачнел. Он не сомневался, что только что увидел, как мимо в сторону Хаддерсфилда в скоростном катере пронесся Mo Кольер. Так вот где этот маленький подонок приобретает оружие. А наркотики? Это будет решающим вопросом.

Уна обняла Кэти. Сестру Джерри опять била дрожь.

– Ты делаешь сорок пять оборотов в минуту, тогда как нормальный уровень – сто. Я-то думала, ты просто стареешь, или что-нибудь не в порядке. На какое-то время наступила стабильность. Скользкая это почва. Мы прошли через много плачевных лет. После восьмидесятого я решила, что гнусный век не закончится никогда. И вот – бинго!

Все повернулись, чтобы бросить взгляд на цветущие острова, похожие на огромные прозрачные яйца.

– Ничего, все нормально, – сказал Джерри. – Я имею в виду, что худшее позади, разве не так? Скоро можно будет безопасно отправиться в Лондон.

Он дохнул на стену и протер участок на вогнутом прозрачном щите. Сверху донесся клекот: на поверхность купола опустилась стайка чаек. А может быть, и голубей. Джерри принялся насвистывать. Весь мир был теперь ярче.

Еще никогда будущее не представлялось таким чистым.

Джаззанова снова убрел. Он где-то там, в ночи.

Мне говорят, что его нашли на дереве. И вот я сижу в его комнате, дожидаюсь его и вспоминаю, как он когда-то рассказывал мне, что в детстве забирался на сосны в парке и изучал комиксы – «Железный человек», «Доктор Полночь». Полагаю, он был мечтательным ребенком. Потом он приехал в Джерси [111]и стал воплощать мечты в жизнь. Тогда, в колледже, мы и встретились.

Его приводят обратно. Джазза похож на сверчка, которого кто-то облил чаем и сделал коричневым. Ненавижу его шаркающую походку. Его ноги никогда не отрываются от земли, словно он постоянно носит шлепанцы. Бейсбольная кепка, которую он неизменно поворачивает козырьком назад, также не сочетается с болезнью Альцгеймера. Он уволакивает ноги, чтобы отлить, и я слышу, как он начинает борьбу со своим говорящим туалетом.

Туалет говорит:

– Вы пропустили прием лекарства.

По-видимому, он провел анализ мочи.

Джаззанова недоволен.

– Черт побери!

У него пьяный и злой голос. Он спускает воду, чтобы заставить туалет умолкнуть. Потом выходит, и проявляют активность его очки.

– Одиннадцать пятнадцать, – говорят очки тихим пронзительным голосом. – Вам надо принимать лекарство в девять ноль-ноль утра и в десять тридцать утра. Подойдите к голубому подносу и поищите таблетки в зеленом столбике.

Они никогда не оставляют в покое. Вся квартира оборудована проводами. Создается впечатление, что в спальне Джаззы полно колибри.

Он раздвигает вещи и плюхается на диван. С костылями так просто не сядешь. Пару секунд он только глядит перед собой. Глядит на свои руки, как на чужие. Наконец обращается ко мне:

– Как ты смотришь на то, чтобы пройтись за пивом, м-м…

Он опять забыл, кто я. Я вижу мелькание в его очках: они просматривают фотоснимки и шепчут мое имя.

– Брюстер, – произносит он. Потом вроде бы пожимает плечами и говорит: – Это все смесь.

«Это все смесь». Так он говорит всегда, когда притворяется, что продрог и не слабоумен. Джазза все еще находится на планете Клубландия, миллион лет назад. Возможно, там он счастлив.

Но он не в состоянии платить по счетам.

– Бар закрыт, – говорю я и протягиваю ему голубой поднос с лекарствами. – Возьми таблетку, друг. Высший класс.

Вместо того чтобы взять одну таблетку, он берет целую горсть, и поднос говорит ему:

– Неееет.

Похоже на клубного вышибалу.

– Дерьмо, – произносит Джазза и все-таки берет пять этих сволочных штук.

За большим окном его спальни – позднее лето, раннее утро, все как бы в дыму. Красивый вид, так я скажу. Газон, деревья. Там тоже установлены провода. Здесь все наполнено ААЖ. Активированная Артиллерия для Жертв. Для защиты нас, старых богачей.

Однажды я видел мальчишку, который перебрался через стену. Это был просто ребенок. Возможно, ему всего лишь хотелось поиграть на траве. Камера заметила его и подстрелила. Они ориентировались на звук его пульса. Он сжал голову руками и попытался убежать, но его ноги продолжали подгибаться. Каждая пуля – 150 децибел, нормально думать невозможно. Он упал на колени, поднялся, упал, поднялся, опять упал, и тогда они его схватили.

Когда-то я создавал эти штуки. Разрабатывал программы, которые распознают лица. Теперь программа распознает меня.

Я возвращаюсь. В моей комнате пахнет как из мусорного ведра. Седые волосы в углах. Она выпивает из меня то, что я плачу за это место. Самое меньшее, что они могут сделать, это содержать ее в чистоте. Должны быть какие-то преимущества в том, чтобы быть старым овощем.

Я нажимаю кнопку звонка и не получаю ответа. Нажимаю снова, и когда ничего не происходит, подхожу к экрану и начинаю кричать. Я прямо говорю им:

– Я звонил, и ты не пришел, старик. Может быть, я здесь умирал от сердечного приступа. Если я расскажу газетчикам, какой удар по твоим продажам они нанесут! Ты не отвечаешь на мой звонок, и я поджарю тебе задницу!

Примерно через сорок пять минут Мальчишка появляется, и воистину шевелится он медленно. Я даже не помню, из какой гребаной страны он появился, но могу читать по его лицу. У него недобрый, кислый вид, говорящий: всем плевать, так почему я должен шевелиться.

Я чувствую себя обгаженным.

– Когда в следующий раз позвоню, ты, черт побери, появишься.

– Прошу прошения, сэр.

Слово «сэр» Мальчишка выговаривает так, словно на его языке оно означает «пес».

Я ищу, какую бы кнопку нажать. Это как если тебя кто-то отпихивает, потому что ты его бесишь и пробуешь выяснить, что же происходит.

Я оскорбляю Мальчишку:

– Ты умеешь говорить по-английски?

Ноль реакции.

– Хреновый способ получить чаевые. Или не получить. Хочешь остаться без чаевых?

Его руки раскрываются, как пружинный замок, голова болтается, словно антенна кабельного телевидения, с губ слетает поток мусора, как в телетрансляции. Я нажал нужную кнопку.