Фрэнк и Гарриет во саду

Целовались на дубу,

Поцелуй, за ним и свадьба,

Вот и Фрэнк коляску катит.

Лицо Фрэнка показалось Гарриет еще чудовищнее по контрасту с этим детским голосом. Он подбрасывал разные предметы из ее сумочки в воздух и ловил их на лету, не давая им упасть. Ее паспорт, кредитка, старые, еще из дома, фотографии, какие-то обрывки бумаги с записанными на них адресами и телефонами, бумажные деньги, банковская карта... выплясывали трепетное фанданго в воздухе под аккомпанемент его голоса, а его пальцы, такие толстые и неуклюжие, двигались с поразительной ловкостью и даже грацией. Помаду, пудреницу, ключи и мелкие монеты он выстроил напротив себя по линеечке, как солдатиков на игрушечном параде. Справа от него, на деревянном ящике, рядом со свечой, лежала полуобгоревшая десятидолларовая купюра. На другом ящике, по его левую руку, свернулась калачиком дохлая кошка: на первый взгляд могло показаться, что она спит, но остекленевшие глаза и распухший язык, вывалившийся из полуоткрытого рта, разрушали это впечатление.

Гарриет почувствовала, как в горле у нее нарастает крик. Она попятилась и тут же натолкнулась на стену. Детский голос смолк, и Фрэнк поднял голову. Фотографии, купюры, обрывки бумаги, как снег, посыпались ему на колени. Он смотрел на нее не отрываясь.

В первое мгновение Гарриет не сомневалась, что глаза, которые смотрят на нее с этого обезображенного лица, тоже совсем детские. Чистота и безмятежная невинность их взгляда странно не вязались с изуродованной шрамами плотью. Но уже в следующий миг они изменились, и хищный, коварный ум глянул из них на Гарриет.

Одним взмахом руки Фрэнк смел с колен клочки бумаги и денег.

– Моя, – гулко проревел он. – Девчонка моя!

И качнулся вперед, чтобы встать, но Гарриет уже летела прочь по коридору, который привел ее сюда.

– Тяжелее всего смотреть, как они умирают, – сказала старуха. – Один за другим: родители, друзья, домашние...

Ее голос прервался, воспаленные глаза погрустнели. Чудовище невозмутимо наблюдало за ней.

– Хуже всего было, когда умерла Жюли, – продолжала старуха. Когда она произнесла имя дочери, голос ее дрогнул. – Конечно, родители не должны переживать своих детей, неправильно это. – И она пристально посмотрела на чудовище. – Но, с другой стороны, как еще узнаешь, на что похожа эта боль?

Чудовище запрокинуло голову, и беззвучный вой рванулся из его груди.

Влетев в комнату, где она оставила Флору, Гарриет увидела, что старухи там нет. Ящик со свечой и печка были на месте. На краешке плиты, рядом с горелкой, стояла жестянка, до половины наполненная чаем.

Гарриет оглянулась: неуклюже волоча ноги, приближался Фрэнк.

Надо во что бы то ни стало выбираться отсюда. Пусть воет метель, пусть она не знает дороги, пусть по Катакомбам ни пройти ни проехать из-за мусора, все ерунда. Главное...

– Вот ты где, – раздался голос прямо у нее за спиной.

Сердце Гарриет пропустило удар. Резкий короткий вскрик неожиданно для нее самой сорвался с ее губ, она шарахнулась в сторону и попятилась от темного угла за дверью, откуда донесся этот самый голос. Но даже поняв, что это всего лишь старуха, она не перестала пятиться. Кто бы ни была эта самая Флора, ей она не друг, это девушка знала совершенно точно.

Тем временем, не сводя с нее голодного взгляда криво посаженных глаз, в фойе ввалился Фрэнк. Сердце Гарриет рванулось в галоп. Горло пересохло. Мышцы груди напряглись и так сдавили ребра, что дышать стало невмоготу.

«О Господи, – пронеслось у нее в голове. – Скорее отсюда, пока не поздно».

Но пошевелиться не было сил. Руки и ноги точно свинцом налились, и она испугалась, что сейчас снова потеряет сознание.

– Ну-ну, Самсон, – сказала старуха. – Не надо так напирать, а то помрет еще со страху.

Монстр послушно замер в дверях, но есть Гарриет взглядом не перестал.

– Са-Самсон? – слабеющим голосом переспросила она.

– Да, в этой несчастной головушке кого только не сыщешь, – отозвалась Флора. – А все из-за травм, которые он перенес в детстве. У него болезнь – как, бишь, доктор Адамс ее называл? Расщепление личности, вот. По-моему, еще до несчастного случая доктор точно установил, что в голове Фрэнка уживается семнадцать человек. Одни совсем безобидные, как Фрэнк или малышка Бесси. Зато другие, Самсон к примеру, имеют несчастную склонность к насилию, когда что не по ним.

– Доктор? – снова переспросила Гарриет. Казалось, вылавливать из сказанного старухой отдельные слова и повторять их за ней – это все, на что она была теперь способна.

– Да, его поместили в сумасшедший дом еще в юности. Но самое интересное в том, что он, похоже, понимает, сколько разных людей живет в его голове. Он считает, что его отец, когда сшивал его заново, использовал фрагменты разных людей, а теперь эти куски чужой плоти завладели частями его сознания и распоряжаются ими, как хотят.

– Это... – Гарриет кашлянула, прочищая горло. – Это и был... несчастный случай?

– Ну нет, какой же это несчастный случай, – возразила Флора. – И не верь, если кто-нибудь станет утверждать обратное. Его отец совершенно точно знал, что делает, когда запустил им в зеркальное стекло...

– Но...

– Ну и, конечно, человек он был бедный, за операцию заплатить не мог, вот и заштопал сынка, как умел.

Гарриет со все нарастающим ужасом смотрела на чудовищную фигуру.

– Это... это все неправда, – выдавила наконец она.

– Почему же, все это записано в его медицинской карточке, которая хранится в доме для умалишенных, – ответила Флора. – Его отец во всем сознался, когда его самого заперли. Бедняга Фрэнк. Ему-то это не помогло, слишком поздно было, вот и пришлось его тоже запереть, хотя он-то ни в чем не был виноват, разве только в том, что родился от папочки-маньяка.

С усилием Гарриет оторвала взгляд от обезображенного лица Фрэнка и поглядела на старуху.

– А вам это откуда известно? – спросила она.

– Так мы с ним в одном сумасшедшем доме были, – отозвалась Флора. – Разве я тебе не сказала?

– Нет, не сказали.

Флора пожала плечами:

– Давно это было. Помяни мое слово, вот доживешь до моих лет и тебе будет казаться, что все было давным-давно.

Гарриет хотела спросить, за что же туда попала сама Флора, но у нее не хватило духу. Да и в конце концов, так ли уж ей необходимо это знать? К тому же есть еще один вопрос, не задать который она просто не может. Она плотнее запахнулась в одеяло, запах которого давно перестал ее беспокоить, – ее била дрожь, хотя и не от холода.

– А что будет теперь? – отважилась она.

– Я не вполне понимаю твой вопрос, – ответила Флора, но хитрая усмешка, притаившаяся в ее глазах, яснее ясного говорила, что все она прекрасно поняла.

– Со мной что теперь будет? – гнула свое Гарриет.

– Ах, с тобой, – отозвалась Флора. Бросила нежный взгляд на страшилище в дверях. – Фрэнк хочет иметь семью.

Гарриет покачала головой.

– Нет, – прошептала она, еле слыша саму себя. – Ни за что.

– А тебя, дорогуша, никто и спрашивать не будет. Не похоже, чтобы кто-то бросился тебя спасать, по крайней мере не в такую погоду. Да, собственно, даже если и потеряет тебя кто-нибудь, где искать-то будет? В этом городе люди каждый день пропадают. Печально, но ничего не поделаешь, в тяжкие времена живем, и по заслугам.

Гарриет по-прежнему качала головой.

– Подумай хотя бы раз в жизни о ком-нибудь, кроме себя, – продолжала старуха. – Я таких, как ты, навидалась. Того гляди, лопнете от самодовольства; можно подумать, весь мир вокруг вас вертится. Все-то у вас гости, танцы, театры, клубы, кабаре, а о тех, кому не так повезло в жизни, и не вспоминаете. Убудет от тебя, что ли, если ты подаришь немного любви и нежности бедному одинокому чудовищу?

«Наверное, я сошла с ума, – подумала Гарриет. – И мне все мерещится: и это чудище, и эта старуха, хладнокровная, как маньяк. Не может этого быть на самом деле».