— Дай-то бог, — Ирина плавно закрыла дверь.

Гордеев вышел на улицу и зашагал к автобусной остановке, сталкиваться с частным извозом ему сегодня больше не хотелось.

«Тоже мне, Сонечка Мармеладова, — злился Юрий, шагая по искрящемуся на солнце асфальту. — Раскаянья ей захотелось, расплаты за грехи. Что за ерунда?! Ей легче стало? Муж — убийца, это неприятно, но муж — убийца, сидящий в тюрьме, по-моему, еще хуже. Неужели она действительно верит, что Соболев убил Колодного? Неужели одна неосторожная фраза, брошенная в присутствии малахольной жены с обостренным чувством справедливости, может искалечить жизнь? Дура!»

Тут Гордеев встал как вкопанный. Его неожиданно и неприятно осенило. Как током ударило. Он понял, почему так злится на Соболеву. Понял. Потому что, если она правда верит в то, что ее муж — убийца, — она сильная и смелая женщина. И это — повод ее уважать. Она не побоялась остаться одна, без средств к существованию, просто почувствовала, как что-то идет вразрез с ее принципами, и не стала с этим мириться, не стала искать компромиссов, а приняла единственное правильное для себя решение. А он идет здесь, возмущается, горит праведным гневом, а все потому, что завидует ей. Завидует ее силе духа и характеру. А еще он вспомнил разговор с Соболевой о семье и задумался, есть ли на свете та единственная, с которой проживет он всю жизнь, не глядя на других женщин, с которой будет просыпаться в одной постели и чувствовать счастье только от того, что она рядом? Ирина вот уверена, что не будет такого, а кто его знает?..

«Может, это Лена? — спросил себя Гордеев. И тут же сам понял всю абсурдность своего предположения. — На Лене жениться — это все равно что жить с бомбой, к которой прикручен неисправный часовой механизм. От нее непонятно чего ожидать. Лена — девушка непредсказуемая, иногда такое выкинет, что хоть стой, хоть падай. Это, с одной стороны, конечно, здорово — не соскучишься, но для семейной жизни не лучший вариант, мягко говоря. В семье все должно быть спокойно, надежно, стабильно. А с Ленкой какая стабильность? Все время как на канате балансируешь. А так хочется тихой гавани и жену — хранительницу домашнего очага… Права все-таки Соболева, все мужики одинаковые», — усмехнулся он.

Гордеев направлялся в Генпрокуратуру. Он, несмотря на протесты своего клиента, все же собирался подать ходатайство об изменении меры пресечения для Соболева. Ну не верил Юрий в виновность бизнесмена, а потому был убежден, что негоже невиновному человеку сидеть в тюрьме среди преступников и негодяев.

Он написал официальное заявление на имя прокурора с просьбой изменить меру пресечения в отношении Соболева на подписку о невыезде, куда приплел и его слабое здоровье, и отличное поведение, напомнил о том, что до этого нелепого недоразумения бизнесмен не был замечен в неблаговидных поступках, в связях с криминалом, к следствию не привлекался, а кроме того, Юрий заметил, что кроме свидетельских показаний жены никаких улик, указывающих на виновность Соболева, нет. Знакомые в Генеральной прокуратуре пообещали поспособствовать с ускорением рассмотрения ходатайства. Когда с рабочими делами было покончено, Гордеев вспомнил, что машина так и осталась одиноко стоять где-то в районе Брянской улицы. Пришлось возвращать-ся за ней. В метро, в переходе на одну из центральных станций, чья-то цепкая рука поймала Юрия за рукав рубашки и настойчиво потянула на себя. Гордеев резко развернулся и увидел старуху, замотанную в черное шерстяное тряпье и опирающуюся на тяжелую деревянную палку.

— Чего тебе, мать? — недовольно спросил Юрий.

— Дай бабушке на хлебушек, — прошепелявила нищенка.

Гордеев начал рассеянно шарить по карманам, наконец извлек из джинсов червонец и протянул бабке. Та своей куриной лапкой схватила купюру и молниеносно спрятала где-то в складках одежды, вернее, того, что раньше было одеждой. Юрий попытался продолжить свой путь, но нищенка не отпускала его. Она пристально смотрела в глаза Гордееву, и тому стало не по себе, даже легкий холодок пробежал по позвоночнику.

— Ну, что еще?

— Среди смерти разгуливаешь, — мрачно произнесла старуха.

— Что-что? — не понял Юрий.

— Среди смерти разгуливаешь, — громче повторила нищенка.

— Да ну тебя, — отмахнулся Гордеев.

— Зло вокруг тебя, — с завываниями затянула бабка. — Зло и смерть. Кровь льется, кровь грешников. Расплачиваются за грехи. Каждого найдет свое наказание. Возмездие. Расплата близится. Проклятие, на всех проклятие. Силы зла вокруг тебя кружатся. Покайся, покайся за мысли неправедные, может быть, вымолишь прощение. Пока у тебя еще время осталось.

Юрий с трудом вырвал рукав своей рубашки из трясущейся старушечьей руки и что есть мочи бросился вниз по эскалатору.

«Ну почему у меня судьба такая, что все идиоты меня за версту чуют? — думал он на ходу. — Ведь тысячи, тысячи людей ездят в московском метро каждый день, и их никто не трогает. Я раз в месяц спускаюсь под землю, и меня обязательно вылавливает какой-нибудь буйный сумасшедший. Они меня за своего принимают, что ли? Родственную душу чувствуют? Где бы я ни появился, все тронутые товарищи, оказавшиеся рядом, со всех ног, наперегонки мчат ко мне. Нужно задуматься, сделать выводы».

От встречи с полоумной бабкой на душе стало неспокойно, Гордееву захотелось поскорее выбраться на божий свет и увидеть небо. Наконец, Юрий с облегчением поднялся на улицу, глубоко вздохнул и направился к машине. Он дошел до нее минут за десять, сел за руль, машина весело затарахтела и завелась с пол-оборота, как будто вовсе и не отказывалась ехать всего несколько часов назад. Гордеев вел автомобиль к дому, он хотел было позвонить Лене и предложить встретиться, но вдруг вспомнил, какой кавардак царит в его квартире, и, решив, что неприлично приглашать девушку в такой бедлам, тяжело вздохнул.

Вообще мысли об уборке квартиры каждый раз приводили Юрия в состояние тихого отчаяния. Убирался он крайне редко и только тогда, когда жить становилось совсем невозможно. Когда на всех поверхностях не оставалось ни местечка, чтобы бросить туда еще какой-нибудь предмет, когда заканчивалась чистая посуда и когда пыль на экране телевизора начинала скрывать изображение. Сейчас как раз наступил такой момент, и Гордеев готовил себя к неизбежности генеральной уборки. Впрочем, готовил Юрий себя к ней уже давно, но именно сегодня он понял, что кавардак в квартире превысил критическую массу, и если не разобрать его, может случиться что-то страшное. Например, экологическая катастрофа. Поэтому Гордеев припарковал машину, поднялся к себе и, набрав воздуха, будто собирался нырнуть в ледяную прорубь, приступил к уборке.

Гордеев минут пятнадцать стоял возле ворот Бутырской тюрьмы в ожидании Соболева. Он, конечно, мог бы пройти внутрь, но предпочитал оставаться на улице и дышать воздухом свободы. Наконец, Михаил Васильевич появился. Вполне бодрой походкой он подошел к Юрию и пожал тому руку.

— Добрый день. Как поживаете?

— Неплохо, — отозвался Гордеев. — Вы, я вижу, тоже.

— Это точно. Должен вас поблагодарить за беспокойство. Это же вашими стараниями я сейчас на свободе?

— Есть немного.

— Ну что ж, спасибо. Хотя я вам уже говорил, что ваши хлопоты были излишни. Я вполне мог бы дождаться суда и его справедливого решения за решеткой.

— Ну что вы, не стоит благодарности, — съехидничал Гордеев.

— Я обидел вас? — расстроился Соболев. — Простите. Вы действительно много для меня сделали.

— Все в порядке. Не берите в голову. Вы предупредили кого-нибудь, что выходите? За вами приедут?

— Нет. Хотел сделать, скажем так, сюрприз.

— Тогда давайте я вас отвезу домой, — предложил Юрий.

— Если вас это не затруднит, то буду вам очень признателен. Вы знаете, у меня ведь даже денег с собой на такси нет.

— Не переживайте, стоимость моих шоферских услуг уже включена в гонорар, — улыбнулся Юрий.

— Вы меня успокоили. Ну что, тогда поехали?