— Нет, а что такое?

— Да совсем крыша у нее поехала, я с дежурства возвращаюсь намедни, смотрю — в доме ни одного целого окна, все перебила, говорит, что не она, грабители, говорит, лезли.

— Ну надо же! И давно у нее так? — посочувствовал напарнику Сухарев.

— Да как батяню подстрелили, так и началось. Сначала незаметно было, временные помутнения. То голоса ей какие-то мерещились, то еще какая-то дребедень, а потом совсем плохая стала. Вбила себе в голову, что соседи ее радиацией облучают. А у нас и соседей-то — никого, на площадке три квартиры пустуют. И теперь вот инопланетяне мерещятся. Уверяет, что только очищение огнем спасти может. Теперь в себе и не бывает никогда. Дома ее страшно одну оставлять. Когда ухожу, кухню на замок закрываю, боюсь, как бы не подпалила квартиру, с нее станется.

— А чего не сдашь куда следует?

— Да ты что! — оскорбился Рубцов. — Мама все-таки. Она ж меня родила и воспитала, а я ее в психушку? Так, что ли?

— Ну ладно, не кипятись, я спросил просто. Нет, так нет. Ну и правильно. Мама. Я бы свою тоже не сдал. Только ты парень молодой, жениться тебе надо, детей заводить, а с такой мамашей тяжеловато будет.

— Это да, но я как рассуждаю… Эй, гляди-ка, это не наш джип?

Мимо их машины проехал серебристый джип.

— Не… Это вроде «мерседес».

— Да, не наш… — согласился напарник, так вот я и говорю. Если девка хорошая, все сама поймет, а если гоношиться будет, так на хрена она мне такая сдалась?

— И то верно, — снова согласился Сухарев. — Ты слушай лучше, историю мне вчера ребята рассказали. Стояли они на Рублево-Успенском, на пятнадцатом километре, едет мимо них «ауди»-восьмерка нулевая. А за рулем там такой чисто конкретный пацан, весь в золоте, тридцать три мобилы на пузе, все дела. Подъезжает он к нашим ребятам и говорит, я, типа, тачку новую купил, хочу посмотреть, сколько из нее максимально выжать можно. Давайте, я сейчас развернусь и на обратном пути на всех парах мимо вас, а вы, типа, радаром замерьте, какая скорость была. Ну, и им сотку дает. А нашим что, сложно, что ли, они и согласились. Этот мужик, значит, разворачивается, разгоняется что есть мочи и мимо ребят. Они, конечно, замерили все, как обещали, двести семьдесят в час, можешь себе представить?

— Ни хрена себе, — присвистнул Рубцов. — Вот фашисты дают, вот это техника.

— Слушай дальше, возвращается этот браток и говорит: сколько? Ну, наши ему: двести семьдесят. Тот в бешеном слюнявом восторге, пишите протокол, говорит. Наши ему: ты чего, мужик, охренел, это ж штраф обалденный. А он им: неважно, пишите протокол, без документа пацаны не поверят, что тачка столько может. Прикинь, да?

— Ну, и чего? — заржал Рубцов.

— Ну, чего, наши ему объясняют, что если в протоколе скорость фиксировать, то за такое превышение права надо отнимать. А ему все по хрену, пускай, говорит. Отобрали, значит, у него права, на следующий день он в ГАИ за ними приходит. Там майор как на протокол посмотрел, чуть с инфарктом не слег. Да что, говорит, с тобой, уродом, делать? Максимальный штраф-то — пятихатка — за превышение на шестьдесят километров, а у этого почти в три раза больше дозволенной скорости. И наш конкретный пацан говорит: вот тебе штука штрафа и еще штука за копию протокола. Вот так интересно люди живут, — заржал в завершении рассказа Сухарев, как молодой колхозный конь.

— Во дела, бабки людям девать некуда! — возмутился напарник. — Лучше бы детям помогали.

— Да, о чем ты говоришь, — махнул рукой Сухарев.

— Время-то у нас сколько?

— Да уж начало второго.

— Интересно, какие идиоты будут по ночам разъезжать?

— А чего это им ночью не поездить?

— Клевая, кстати, тачка, — снова прищелкнул языком напарник. — Я бы себе такую купил.

— Чё ж не купишь? Жаба душит?

— Да не хочу от коллектива отрываться. Скажут, буржуй, возникнет классовая ненависть. А оно мне надо?

— Это да, купи что-нибудь поскромнее. «Поршню», например, маленький, неприметненький, будешь на огород ездить, рассаду возить, — подкалывал друга Рубцов.

— Ага, «поршик», он в Германии хорош, а по нашим дорогам лучше «хаммер» брать, почти трактор.

— Слушай, жрать охота, — жалобно произнес вдруг Рубцов. — Может, сгоняем до ближайшей палатки на станцию?

— Да ты что, нельзя ведь, нужно тачку караулить, — возразил Сухарев.

— Ну, всего ведь минут десять займет. У меня уже кишки в узлы завязались. Я только позавтракать сегодня успел.

— Нет, нельзя с поста уходить. Узнают, голову оторвут.

— Блин, чё ж делать-то тогда, у меня сейчас голодный обморок случится. Погибну на боевом посту.

— Будем подножным кормом питаться, пошли малину собирать, — предложил Сухарев.

— Ты сдурел, что ли, какая малина в темноте?

— Зажигалочкой посветишь, да и фонарик у нас в багажнике вроде был. Ну, чего, пойдешь?

— Хрен с тобой, давай сюда фонарь, я пошел.

Сухарев достал из багажника небольшой походный фонарик и вручил его Рубцову. Тот, кряхтя и ломая ветки, углубился в кусты. Сухарев остался один на посту. Он поймал на радиоприемнике любимую волну со спокойной музыкой, прикрыл глаза и начал медленно погружаться в сон. Тут участок дороги осветил яркий свет фар, и мимо милицейской машины бесшумно, едва касаясь колесами асфальтового покрытия, пролетел серебристый джип. Сухарев вскинулся на сиденье и бросился заводить машину. Он с трудом выехал из кустов акации и пустился вслед за ним, стараясь держаться на безопасном расстоянии, но в то же время не упускать автомобиль из виду. Иномарка проехала весь поселок, затормозила у самого крайнего дома с высоченным кирпичным забором и сторожевыми башенками по углам, чуть шурша шинами по щебенке, въехала в ворота, которые тут же наглухо закрылись. Сухарев запомнил дом, развернул машину и поехал за своим напарником.

Обескураженный Рубцов, в разорванной форменной рубахе, без единой пуговицы стоял на повороте, сжимая в руках фонарик.

— Ты откуда такой красивый? — рассмеялся Сухарев.

— Тьфу ты черт! — воскликнул Рубцов. — Ты куда делся? Я уж думал, заблудился. Выбрался по этой темнотище на дорогу, машины нет, и местность вроде другая. Все, думаю, теперь до утра буду блуждать.

— А малины-то набрал?

— Да какая, к дьяволу, малина?! Насилу из оврага выбрался. А страшно в лесу. Меня еще бабка запугала всякими там лешими да кикиморами, так до сих пор по лесу один ходить боюсь. А тут еще и ночь, да ты слинял куда-то.

— Я не куда-то, я наш таинственный «лексус» выследил. Теперь можем со спокойной совестью возвращаться в отделение. Доложим начальству — и свободны как ветер.

— Слава тебе, Господи, — произнес Рубцов, забираясь в машину. — Тогда поехали, мне уже и выпить надо, страху натерпелся.

— Впечатлительный больно, — усмехнулся Сухарев и рванул с места.

Гордеев проснулся среди ночи от телефонного звонка. Не понимая ничего спросонья, он, матерясь, дотянулся до телефона и взял трубку. Звонил Грязнов.

— Гордеев, ты все спишь?!

— Да это как бы вполне логично, в три-то ночи, — потирая глаза, ответил Гордеев, но тут же понял, что раз Грязнов звонит так поздно, значит, это очень важно. — Что-то выяснилось?

— Конечно. Мы-то не спим и времени даром не теряем!

— Что узнали-то? — Гордеев резко Сел на постели.

— Узнали, кому принадлежит дом, во двор которого въехала означенная машина.

— Кому? — Гордеев чуть не упал с кровати.

— Некоему Петру Буздыгану. Полагаю, такого ты не знаешь.

— А вы?

— В лицо, конечно, и я не знаю. Но заочно уже познакомился. Мне успели всю его подноготную рассказать.

— И что же там?

— Там? Весь материал, чтобы упечь его за решетку. Он член одной из подмосковных группировок. Кстати, в той же самой группировке числился и покойный Синицын.

— Да что ты? Вот и сошлись ниточки!

— Сошлись, сошлись. И ниточки, и веревочки. Только, Гордеев, если ты не поторопишься, придется захват без тебя производить. ОМОН-то я уже послал. То есть уже выезжаем.