И они рассказали ему все по порядку, со страхом ожидая приговора или помилования. Сначала Тимофеич хмурился, но потом лицо его просветлело, и он сказал:
— Положение поправимо. Я беру на себя… Скажу, попалась под руку тушка, я ее рентгеном-то и просветил, и как сердце чувствовало! Нашел наркотики! Только вот у меня к вам тоже будет одно условие…
Димка уже не слушал, какое там условие, ему было достаточно того, что все сошло с рук. Ему не нравился этот человек. У него на лбу было написано, что он подлец и ворюга еще похлеще, чем они… Он еле дождался конца разговора и, коротко попрощавшись со всеми, со всех ног побежал из коротеевского гаража. На полпути его окликнул чей-то голос, Димка обернулся. Сзади стоял Якити.
— Эй, Шкета! Куда побежала? — поинтересовался он.
Димка помолчал, потом улыбнулся и крикнул:
— К океану!
В темноте он увидел, как весело и по-доброму сверкнули белки узеньких глаз мудрого японца.
Лена была поражена. Но поражена скореє не тем, что в одной из партий бараньих туш, предназначавшихся для «Московского холода», была найдена партия героина, а тем, что судьба так случайно предоставила ей одну из разгадок того дела, которое она вела. Она, конечно, тут же набрала номер телефона Гордеева.
— Алле, — раздался в трубке сонный голос Юрия.
— Ты, как всегда, спишь? — спросила Лена.
— А, это ты… Привет, милая…
— Привет, милый…
В другом бы случае Лену уже затошнило от таких телячьих нежностей. Но только не теперь. Их отношения с Гордеевым действительно приобрели какой-то нежный оттенок. И в то же время они оставались прежними друзьями. Поэтому такие обращения друг к другу, как «милый», «дорогая», и другие уменьшительно-ласкательные, рассматривались обеими сторонами с некоей долей иронии.
— Солнышко уже высоко встало, ненаглядный… Пора бы уж и проснуться…
— Если ты пообещаешь, пташка моя, что мы сегодня увидимся, я встану в один момент.
Лену рассмешило такое ласковое обращение — «пташка моя». Она вспомнила, как один из ее бывших ухажеров называл ее исключительно «курочка моя». И Лену это безумно раздражало. Кажется, и расстались-то они не по какой-то серьезной причине, а большей частью из-за того, что Лене поперек горла встали его постоянные сюсюканья и эпитеты, какими он наделял ее чувствительную, тонкую натуру. Но теперь это было смешно…
— Ну, — усмехнулась Лена. — Пообещать я ничего не могу… Но то, что мы с тобой в ближайшее время увидимся, это никаких сомнений не вызывает.
— Да? Какое заманчивое и загадочное начало…
— Да. Гордеев, ты знаешь о том, что Фортуна нас все-таки любит?
— Я, собственно, всегда это знал. Вот ты… Ты — да, ты сомневалась!
— Я?! — воскликнула Лена. — Да я даже не надеялась на такую удачу! А ты, как всегда, самоуверенный, лицемерный тип!
— Это еще почему, голуба моя?
— Да потому, что если бы я тебе сейчас не сказала эту фразу, ты ходил бы и ныл, как, мол, все плохо, и что ничего не получается, не сходится, не разгадывается!
— Ладно, ладно! Когда это я так ныл?
— Ну, это я утрирую…
— Ты лучше скажи, чего хорошего госпожа Фортуна нам преподнесла на сей раз?
— Так вот, слушай. В дальневосточном порту Находка некий таможенник, кажется, по фамилии Козловский, обнаружил крупную партию героина. Героин был привезен на колумбийском судне «Анжелина», которое везло замороженные бараньи тушки… В одной из таких тушек и был найден алюминиевый ящичек, содержимым которого и оказался героин. Тебе это ни о чем не говорит?
— Так, ты не темни. Говорить-то, может, и говорит, только хотелось бы побольше фактов.
— Какой ты, Гордеев, все-таки твердолобый! Факты ему подавай! А еще адвокат успешный считается… А ему все по полочкам разложи, факты предоставь, тогда он допрет! Самому додуматься — это никак?
— Я попросил бы!
— Ну, неужели у тебя при упоминании о бараньих тушках не срабатывает определенный рефлекс, как у собаки Павлова?
— У меня что, непременно должно начаться обильное слюноотделение при упоминании, как ты говоришь, о бараньих тушках? Давай, договаривай. Я уж все понял. И так…
— И что же ты понял? Мне интересно просто…
— Полагаю, что «Анжелина» привезла из далекой Колумбии бараньи тушки для одного очень известного российского «холодильника». Этого ты хотела от меня добиться?
— Ай, молодец, Гордеев, пять баллов! Только тушки-то были привезены уже из Новой Зеландии. Привезены были в Колумбию, где и начинялись обильно ядовитым порошочком. А из Колумбии прямиком в Россию. В «Московский холод».
— Вот геморрой-то, извини за выражение…
— Ничего, ничего, я привыкла…
— И кто же это все придумал-то?!
— Михаил Васильевич Соболев, надо полагать.
— Да ладно тебе! Это что же выходит? Я — адвокат наркоторговца? Нет, так дело не пойдет! — Голос Гордеева звучал растерянно, дело принимало неожиданный поворот.
— Ну а ты как думал! Все сходится! Соболев нанял Синицына, чтобы тот убрал Колодного, который, видимо, что-то прознал насчет этой торговли, насчет наркотиков. Жена Соболева, видимо, хоть и с трудом верится, благородной женщиной оказалась…
— Ну, подожди… А Буздыган? А Старостина?
— Да вся эта заварушка из-за денег завязалась наверняка. Видно, они тоже знали о героине…
— Нет, Лена. Я сомневаюсь…
— Чего тут сомневаться-то!
— Ты же сама говорила, что у Колодного с Соболевым были хорошие отношения!
— Ну, не знаю. Можно найти массу причин… Может, Колодный не хотел меня в это дело посвящать…
— Еще бы! Но, может быть, он не хотел тебя посвящать в их истинные отношения совсем по другой причине? — решил подколоть Лену Гордеев, однако его шпилька прошла незамеченной.
— А может быть, Соболев играл роль, строил из себя хорошего приятеля, а сам в это время вынашивал в голове план убийства Колодного?.. В общем, масса объяснений.
— Да… Но… В общем, хорошо ты все раскладываешь, а все равно что-то не сходится.
— Да что не сходится-то?
— Ну, не знаю… Ощущение такое, что что-то не сходится… Что-то не так… У меня предчувствие… Интуиция, если хочешь…
— Не хочу! Ой, Гордеев! Только своими чутьем и интуицией не морочь мне голову, пожалуйста! Я и так этого наслушалась в своей жизни выше крыши!
— Хорошо. Но все равно… Я должен в этом деле разобраться. Я так не могу. Я практически уже начал доверять Михаилу Васильевичу… Я должен его еще допросить…
— Угу, если он оклемается еще!
— Должен. Врачи говорят, что он на поправку пошел. И что скоро уже до него посетителей будут допускать.
— Вот и наведаемся! Может, нам чего интересного расскажет. Эх, Гордеев! Доверчивая ты душа! Даже не верится, что адвокат. Ладно. Пойду я. Между прочим, у меня с минуты на минуту на руках будет ордер на обыск «холодильника»!
— Да? Ну, удачи тебе… Обязательно позвони, расскажи.
— Договорились. Ну, целую.
— Пока, ненаглядная.
— Счастливо, мой цыпленочек.
С полученным ордером на обыск и соответственно с нарядом и специалистами, Лена предстала перед дверями «Московского холода» около двенадцати часов того же дня. Сотрудники «холодильника» были напуганы и удивлены. Но напуганы, конечно, больше.
Лене неинтересно было знакомиться с теми, с кем в свое время познакомился Гордеев. Но увидаться с некоторыми из них ей все же пришлось. Так, при самой процедуре присутствовал непосредственно заместитель директора. Лена даже не удосужилась узнать его имя и отчество. Он все время охал и театрально разводил руками. Пытался что-то спрашивать у Лены, но та вела себя так, словно перед ней пустое место. А ведь именно пустым местом этот заместитель и был. Во всем предприятии нельзя было сыскать более пустого человека и работника. Это Лена и поняла при первом же на него взгляде. У нее вообще была одна, почти мистическая, черта — она могла сказать, что перед ней за человек, единожды увидев его.
Если бы неискушенный зритель посмотрел на этот обыск, то перед ним предстала бы сюрреалистическая картинка: темные холодильные камеры, где холод обрел зримую оболочку и парил по камерам в виде сгустков дымка, подобного тому, какой вылетает изо рта на улице зимой, в виде инея оседает на тушах красно-бордового цвета. Эти туши неисчислимы, они подвешены к потолку, и среди них можно заблудиться, как можно заблудиться в древнем полуразрушенном городе среди многочисленных колонн. И вот в этих необозримых просторах, наполненных сплошь бараньими и свиными тушами, снуют туда-сюда люди. На них странная форма — костюмы против обморожения. Все это несколько напоминает обширную научную лабораторию, в которой тоже люди в формах ходят среди миллионов пробирок, колбочек, мензурок, делают какие-то пробы, что-то записывают. Только, в отличие от тех самых ученых, здесь люди просвечивали тушки рентгеном, составляли протокол.
