– А что здесь? – спросил Дион, показывая на дверь.

– Здесь? Это лаборатория. Но мы туда не пойдем. Это территория матери Шейлы, а она у нас очень щепетильная. Даже я никогда туда не входила.

– Секретное производство?

– Хм, там колдуют над сортами, создают новые вина. Очень серьезная работа.

Они вышли наружу и зажмурились от яркого послеполуденного солнца.

– И куда же продают ваше вино? – спросил Дион. – Я сам не видел, но Кевин сказал мне, что ваше вино в магазинах не продается, а вы выполняете только заказы по почте.

Ее лицо напряглось.

– А он не говорил, что это «Лесбиянское вино»?

– Нет, – соврал Дион.

– Кевин Харт? И он ни разу нигде не упоминал слово «лесбиянское», ни в каком контексте, связанном с нашим вином?

Дион улыбнулся.

– Да, я вспомнил, он вроде бы что-то такое говорил.

Она покачала головой.

– Мы производим то, что называется «специальными сортами» вин. Кевин прав, большей частью их продают по почтовым заказам, но это потому, что большинство наших клиентов живут за пределами штата. Или даже за границей.

– А что это за «специальные сорта» вин?

– Это вина, которые пользуются спросом главным образом у коллекционеров или знатоков. Как, например, книги, которые издают ограниченным тиражом. Большинство маленьких фирм, таких как наша, не способны конкурировать на массовом рынке с крупными, давно зарекомендовавшими себя фирмами, так что мы создали для себя свою собственную нишу. Мы производим сорта вин, которые большим заводам производить экономически невыгодно. Специальные фирмы, такие как наша, обычно специализируются на винах из малоизвестных, экзотических сортов винограда или новых гибридов.

Некоторые используют древние или диковинные методы отжима, брожения и дистилляции.

– Ты говоришь прямо как по писаному.

Она засмеялась.

– Почти угадал. Я цитирую нашу рекламную брошюру.

– А на чем конкретно специализируетесь вы?

– В основном мы производим греческие сорта, вина, которые пили в Древней Греции, во времена Сократа и Гомера. В Древней Греции вино играло важную роль в религиозной и общественной жизни, но потом от классической техники его изготовления отказались в пользу европейского метода. Это искусство было почти утрачено. Машины, которые ты видел, современные, но они работают по технологии, которая повторяет те процессы. – Пенелопа застенчиво улыбнулась. – Это тоже из нашей брошюры.

– Теперь я понимаю, почему здесь такая архитектура, – сказал Дион. – И также понятно, почему ты записалась на курс мифологии.

– Не совсем так, – возразила она. – Честно говоря, мне это и в голову не приходило. Но сейчас, когда ты сказал, я вдруг поняла, что это действительно оказало влияние.

Они медленно пересекли лужайку по направлению к дому. Дион взглянул вверх и увидел мать Пенелопы и двух ее теток, они смотрели в окно. Встретившись с ним глазами, они заулыбались и замахали руками, он ответил им тем же, но почему-то по всему его телу пробежали мурашки. Он не мог избавиться от мысли, что за ними подглядывали.

– Уже поздно. Мне надо возвращаться.

– Так рано? – разочарованно протянула Пенелопа.

– Я обещал маме, что приду к ужину.

«А ждет ли она меня?» – подумал он. Он звонил маме на работу из школы, объяснил, что поедет к Пенелопе, и сказал, что будет дома к ужину. Он надеялся, что она вернется домой раньше него, приготовит ужин и будет ждать, но внутренний голос не уставал повторять, что ничего подобного, не приедет она домой раньше, наоборот, закатится поздно. Во всяком случае, сейчас ее дома не будет. Это уж точно.

– Ты все время упоминаешь свою маму, – произнесла Пенелопа. – А что, твой отец с вами не живет?

Дион покачал головой.

– Твои родители разведены?

– Нет. – Он посмотрел на нее и, увидев, что она ждет объяснений, сделал глубокий вдох, как перед прыжком в воду. – Я не знаю, кто мой отец, – признался он, глядя в сторону.

– Но разве…

– Моя мама тоже не знает.

– О…

Она замолкла. Он хотел сказать что-то еще, как-то объяснить, чуть ли не извиниться, сказать, что это не его вина, сказать, чтобы она не осуждала его за это, но не сказал ничего. Просто стоял и молчал, пытаясь прочесть что-нибудь на ее лице, но так ничего не прочел. Молчание угнетало, и он почувствовал, что надо все же что-то сказать.

– Моя мама потаскуха, – вырвалось у него.

И он тут же пожалел. Это утверждение не совсем точно выражало его чувства по отношению к матери, и вот сейчас, будучи произнесенным, вырвавшимся за пределы его сознания, оно выглядело слишком грубым, слишком жестоким. Он, конечно, хотел отмежеваться от своей матери, показать Пенелопе, что не разделяет ее взглядов на жизнь. Но ему не понравился холодный, осуждающий тон собственного голоса. Кажется, Пенелопе это тоже не понравилось.

– И ты осмеливаешься говорить такое о своей матери? – возбужденно проговорила она, повернувшись к нему.

Ему хотелось взять слова обратно, хотелось объяснить, что он имел в виду. Но вместо этого только вяло произнес:

– Не знаю…

– Ты что же, совсем не уважаешь своих родителей?

Он молчал.

– Извини, – грустно вздохнула она. – Я вовсе не хотела на тебя бросаться. Но все же думаю, – даже не зная всех обстоятельств, – что ты не должен всю вину взваливать на свою маму. Если тебе было плохо, то, наверное, и ей тоже. Она, конечно, делала все, что могла. Ведь это очень трудно воспитывать ребенка одной, без мужа. Я вот никогда не осуждаю своих матерей за… – Ее голос осекся.

– За что?

– За отца. – Она отвернулась.

Не проронив ни слова, они продолжали шагать по траве. Дион заговорил первым.

– А что с твоим отцом?

Она не ответила.

– Пенелопа, – мягко окликнул он.

– Моего отца, – сказала она, – загрызли волки.

Дион, пораженный, уставился на нее, не зная, что сказать. Затем глубоко вздохнул и еле слышно выдавил:

– Извини.

Пенелопа слабо кивнула и ускорила шаг.

– Я тоже извиняюсь. Давай просто забудем об этом.

Диона одолевали сомнения, стоит ли продолжать разговор. Она сказала, что не хочет об этом говорить, но он чувствовал, что хочет. Он сам ко всему, что касалось отца, относился чрезвычайно болезненно, с особой чувствительностью. Особенно когда о нем спрашивали посторонние. Но ей, наверное, в тысячу раз хуже.

– Ну ты его хотя бы помнишь?

Она замедлила шаг, затем остановилась и повернула к нему лицо.

– Когда он умер, я была совсем маленькой. У меня есть несколько его фотографий, и мне много рассказывали о нем матери. Так что, мне кажется, я его знаю. Но чтобы помнить? Heт я его не помню. Отец существует только в моем воображении. – Она посмотрела на часы. – Уже почти пять тридцать.

– Да. Мне надо идти.

Пенелопа облизнула губы.

– Но мы остаемся друзьями?

Он кивнул.

– Конечно, остаемся друзьями.

– И для тебя это не имеет значения?

– А для тебя? Я имею в виду, насчет меня.

– Нет, – вырвалось у нее. – Конечно, нет.

– И для меня, разумеется, тоже.

Пенелопа посмотрела на дом, затем робко встретилась с ним глазами.

– Мама разрешила мне взять машину и отвезти тебя.

– Это хорошо, – сказал Дион.

Это было действительно хорошо. Он ничего не имел против матери Пенелопы, но, когда она подвозила его в прошлый раз, он чувствовал себя исключительно скованно. Пенелопа сидела на заднем сиденье, прямо за ним, и ему все время казалось, будто он находится в машине с ее мамой один на один. Она говорила без остановки, задавала вопросы, большинство из которых были почти личными. Или по крайней мере просто странными. В ее улыбке был легкий налет сексуальности. В ее глазах, когда она испытующе всматривалась в него, было что-то похожее не то на обещание, не то на угрозу. Своими суетливыми манерами она напоминала ему его собственную маму, и это только добавляло напряжения. Видимо, первоначальное впечатление о ней было ошибочным. Он был тогда несказанно рад, когда машина наконец затормозила перед его домом.