Тихо и осторожно она скинула одеяло и скользнула с постели. Обошла на цыпочках спящих на полу Холбрука и Кевина и, держась за стену, на ощупь вышла из комнаты в холл. Все еще опираясь о стену, она дошла до двери в ванную. Пенелопа собиралась войти, закрыть дверь и включить фонарь, чтобы найти кран и попить, когда услышала шум у входной двери.

Затем постучали.

И засмеялись.

Там, с той стороны двери, были люди, и они хотели войти.

Пенелопа застыла на месте, затаив дыхание. Из спальни не доносилось ни звука, мужчины спали. Она знала, что нужно возвратиться назад, разбудить их всех, но подумала, что Холбрук вначале откроет огонь, а уже после поинтересуется, кто там, и решила посмотреть сама. Может быть, эти люди ищут спасения от безумцев? Возможно, это жертвы, а не насильники?

В таком случае почему же они смеялись?

Ее глаза начали привыкать к темноте, и она медленно двинулась по направлению к гостиной. Она знала, что поступает глупо. Это было то, что ее всегда раздражало в фильмах ужасов, – идиотизм поведения персонажей, когда они, например, отправлялись на поиски монстров одни, без всякой помощи. И хотя разум подсказывал ей: так поступать глупо, – но все равно то, что она сейчас делала, казалось ей нормальным и естественным.

Потому что – и она это осознавала – смех этот звал и притягивал ее. Это должно было бы Пенелопу тревожить, но никакого беспокойства не было. Она испугалась, она была в ужасе, но это ее почему-то не волновало.

Девушка прошла в гостиную. Здесь смех звучал громче. Она понимала, что в дверь одновременно стучали несколько рук, и шум этот вызывал мурашки по коже. Гостиная была погружена во мрак, и Пенелопа различала только неясные контуры мебели. Бездумно, почти против своей воли, она прошла по ковру к двери.

Почему же мужчины не просыпаются? Не слышат, что ли?

Она подумала, не закричать ли, но не сделала этого. Она подумала, не взять ли дробовик, который стоял рядом с дверью, но не сделала и этого.

Она открыла первый засов.

У нее даже не было времени среагировать.

Мать Шейла сильно ударила ее в живот, а мать Дженин схватила за волосы и заткнула ей рот кулаком. Ее протащили через дверь, затем по подъездной дорожке к тому месту, где их ожидала мать Маргарет рядом с ярко раскрашенным фургоном.

Ее втолкнули в кузов машины головой вперед, и она услышала, как позади громко захлопнулась дверь дома.

Пенелопа исчезла.

Джек молча сидел на диване, а Кевин прошел в гостиную. Холбрук устроился на полу, скрестив ноги, и чистил свой дробовик.

Куда они могли ее увезти?

Ее похитили. В этом нет никаких сомнений. Холбрук начал с предположения, что она ушла с ними по собственному желанию, что яблоко от яблони, мол, недалеко падает, но Кевин пригрозил вытрясти из него душу, если он произнесет еще хоть одно слово, и Холбрук заткнулся.

Конечно, невежливо угрожать учителю, но уважение исчезло, а авторитет Холбрука как педагога уже давно подорван, и Кевин не чувствовал ни вины, ни сожаления.

Джек в этом конфликте не участвовал, храня полное спокойствие.

Все же им удалось прийти к единому мнению, что Пенелопу похитили ее матери или какие-то люди по их приказу. Сомневаться не приходилось, потому что выкрали только ее, а остальных не тронули. Если бы это было случайное нападение, их взяли бы всех или убили бы на месте.

Это означало, что Пенелопа все еще жива.

Кевин надеялся.

Впрочем, он не представлял, куда они могли ее утащить. Именно это и приводило его в отчаяние. Она может находиться в любом месте…

– На винном заводе, – произнес Джек.

Кевин остановился и повернулся к полицейскому:

– Что?

– Наверное, они увезли ее домой.

«Конечно. Я и сам только что об этом подумал. Неужели этот полицейский умеет читать мысли?

Ну и тупица же я. Есть много чего другого, о чем надо тревожиться, при чем здесь чтение мыслей. Мы просто подумали об одном и том же одновременно. Вот и все. При создавшихся обстоятельствах это вполне вероятно», – решил Кевин.

– Мы поедем туда, – сказал он. – И спасем ее.

– Как? – спросил Холбрук.

Кевин посмотрел на учителя.

– Не понял? Что значит как?

– Как ты собираешься ее спасать? Пройдешь через всю эту толпу, пройдешь мимо ее матерей, схватишь за руку и выведешь к машине?

– Я что-нибудь придумаю, – ответил Кевин, начиная раздражаться.

– Лучше придумай что-нибудь заранее, а то они сделают из тебя лапшу.

– В таком случае почему бы вам мне не помочь?

Холбрук улыбнулся.

– Я думал, ты такой гордый, что никогда не попросишь.

Кевин повернулся к нему лицом.

– А что, у вас есть какой-то план?

Холбрук засмеялся.

– Именно план. Как это ты верно заметил – именно план.

Пенелопа очнулась от сна и обнаружила, что спала на траве. Матери, вероятно, были где-то здесь, но за пределами видимости. Она села, затем встала. Во рту чувствовался винный привкус, но, слава Богу, она была еще полностью одета. И пока никакой крови. Стало быть, самое страшное еще не произошло.

Впрочем, запах секса она ощущала. В легком ветерке, в воздухе, в этой траве.

И запах этот был приятным.

Она повернула голову, огляделась. Этот луг был не в лесу за винным заводом, как она ожидала. Матери привезли ее на поле, где раньше была ярмарка, которую они тогда с Дионом посетили. Место, где она спала, находилось в самом дальнем конце от дороги.

Пенелопа зевнула, чувствуя во всем теле какую-то нетвердость и замедленность в движениях. Она не помнила, чтобы ее гипнотизировали, давали наркотики или били. И вообще о прошедшей ночи у нее остались отрывочные воспоминания. Последний эпизод – матери запихивают ее в фургон, а дальше ничего, сплошной мрак.

Мимо верхом на спине голого мужчины проехала женщина, одетая в кожу. Причем все честь по чести, с упряжью и стременами. В правой руке она держала набор малярных кистей, и Пенелопа увидела, что тело мужчины, на котором та гарцевала, было выкрашено в голубой цвет. Она протянула эти кисти ему, а он передал их группе детей, которые помогали раскрашивать чудовищный каменный фаллос, лежащий на земле.

Пенелопа внимательно оглядела огромное поле, переводя взгляд от одной живописной картины к другой. Было отчетливо заметно, что Дион уже успел их всех организовать. Пьяный хаос предыдущих дней сменился упорядоченным сумасшествием, на возбужденное сознание надели узду. Она видела, что люди отравлены – это вне всяких сомнений, – и вели себя они соответствующим образом, как спятившие, однако за явной иррациональностью их поведения отчетливо проступала определенная рациональность организатора.

Их было здесь не меньше нескольких тысяч.

Как и прежде, размеры совершившейся катастрофы подавляли ее и страшили. Безумные фанаты Диониса не только разграбили всю ярмарку, но и приспособили ее для собственных нужд. Рядом кривлялась группа пьяных клоунов, между ними расхаживал голый татуированный подросток. Одетая в цыганский наряд женщина раздавала из большой связки воздушные шары. В каждый из них было засунуто мертвое тело младенца, а сам шар был наполнен гелием и каким-то образом заклеен. Мимо прошла пара, держа в руке по ниточке, и раздутые младенцы-близнецы плавали над их головами, как надувная рекламная рыба. Декоративная стена, которую она помнила с того раза, когда была здесь с Дионом, расписанная тогда фигурами Мерлина и других знаменитых магов, с отверстиями, куда туристы могли засовывать головы и фотографироваться, сейчас была вся разрисована торсами классических монстров. Из отверстий торчали настоящие эрегированные пенисы. Молодые девушки и женщины всех возрастов стояли в очереди, чтобы встать на колени перед этими идолами или, наоборот, повернуться к ним задом.

На западной окраине поля бригада пьяных рабочих начала возводить какое-то сооружение в греческом стиле из кирпичей и блоков, которые, по-видимому, были взяты из разрушенных зданий в центре города.