Но она не могла решиться на этот шаг. Все свалилось так неожиданно, и вот теперь она стояла перед выбором, отрекаться ей от своей семьи или нет. И самое главное, она не могла оставить Диона. Здесь с ними. Одного. Кроме того, даже если ей удастся найти какую-то помощь, практически не было шансов успеть вовремя возвратиться назад, чтобы спасти его. Ведь это необходимо сделать до того, как он изменится.

До того, как он изменится.

Это должно будет случиться. Она это знала, хотя и не верила.

Теперь они все начали что-то декламировать, повторять слова какого-то ритуального текста на языке, которого Пенелопа не понимала. Откуда-то появлялись все новые и новые бутылки с вином, которые передавались от одной матери к другой. Мать Маргарет споткнулась о растерзанное тело одного из полицейских, упала на колени и со смехом поднялась. Дион, которого все еще держали мать Маргарет и мать Дженин, задергался в их руках, как будто ему было больно.

Мать Фелиция взяла одну из бутылок и глотнула, затем передала Пенелопе. Винный аромат был превосходен, но Пенелопа отбросила бутылку в сторону, на луг, и содержимое вылилось на землю.

– Эй, – возмутилась мать, – ты зачем это сделала? – Она зло смотрела на Пенелопу, язык сильно заплетался.

И Пенелопа вдруг поняла, что не все так просто, что, возможно, ей и не удастся, как она предполагала, спастись от матерей.

Она попятилась прочь от алтаря. Сделала несколько шагов назад и быстро оглянулась на луг, прикидывая, в каком направлении лучше бежать, если придется.

И тут она увидела их.

Дион все еще не осознавал, что с ним происходит.

Он находился наверху, у самого алтаря. Он чувствовал, что был обнажен. Матери Пенелопы держали его руки и ноги и… совершали с ним нечто непотребное. Он поднял голову, пытаясь позвать Пенелопу, но его голову резко повернули назад. Одна из матерей сильными, жесткими пальцами раскрыла ему рот, а другая в это время вливала в горло вино. Он ощущал, как его тело смазывают кровью. Он проглотил сладкую опьяняющую жидкость против своей воли и тут же почувствовал, как нарастает эрекция. Откуда-то снизу он услышал крик Пенелопы.

Его голову отпустили, он открыл глаза и посмотрел вниз, на себя. Его возбужденный член был огромен, он покачивался, чуть подрагивая, и был весь покрыт кровью.

Ему страшно захотелось Пенелопу, причем жестоко, грубо.

Нет, ему не хотелось.

Да, он хотел.

Дион повернул голову и увидел вырезанного идола с его лицом, там, у деревьев.

Что, черт возьми, здесь происходит?

Ему влили в рот еще вина. Все ясно: они хотят напоить его пьяным. Он попытался выплюнуть вино, но это ему не удалось.

Господи, до чего вкусное.

Они все что-то декламировали, эти матери, что-то напевали, но он не мог уловить ничего членораздельного. Все слова были на греческом. Вернее, так ему показалось. Дион усмехнулся. «Неужели я уже пьян? О Господи! Ведь для меня что греческий, что китайский – один черт. Если я не смогу сейчас сосредоточиться, напрячь мозги, постараться быть трезвым, мне никогда не удастся спастись из этого вертепа…»

Его рот снова насильно раскрыли и влили еще вина. Он закашлялся, пытался проглотить, почти подавился, но теплая жидкость мягко прошла вниз, и Диона наполнила приятная легкость.

Теперь он понимал отдельные слова, которые произносили матери. Не все, но некоторые. Где-то он их слышал прежде. Во снах, наверное.

Каким-то образом он сообразил, что они молятся.

Молятся ему.

А вот это уже совсем ни к чему. Не нужно этого. Он стал вырываться из рук матерей, но они оказались крепче, их пальцы и запястья были прямо как железные.

Ему дали еще вина.

Дион посмотрел на луг. А вот и подданные. Они начали прибывать: сначала появились на окраине поля, а вскоре замелькали между кустами и деревьями. Бледные, с вялыми ртами и почти все пьяные. Двигались они, как дистанционно управляемые зомби, мужчины и женщины, некоторые с фонариками, другие с ножами, а кое-кто с мертвыми котами или собаками в руках. Но у каждого с собой была бутылка вина.

Они не отрывали глаз от него, махали ему, звали его.

Он понял, что как-то связан со всеми этими людьми, служит им чем-то вроде сигнального маяка. Дион вдруг отчетливо представил картину, как все эти опьяненные мужчины и женщины, со всей долины, внезапно насторожились, приподняли головы, как будто услышали только им известный сигнал (как в фильмах о монстрах), бросили все, чем занимались, и направились сюда, на этот луг, к нему.

Матери освободили его, но он не мог двигаться. Он, как статуя, прирос к месту Они с ним что-то сделали, как-то заколдовали его, что-то произошло с его телом. Мать Дженин все еще обмазывала ему пальцы на ногах кровью, но он уже ничего не чувствовал. Он хотел ее оттолкнуть, ударить ногой в лицо, но не был в состоянии даже шевельнуться. Слезы ярости и отчаяния потекли по неподвижному лицу.

Он попытался вскрикнуть, но ни один звук не вылетел из его горла.

Где-то слева он заметил свою мать. Она была голая, какая-то потерянная и чувственно терлась о спину матери Маргарет. Он хотел позвать ее, побежать к ней, но не был в состоянии сделать ни того ни другого – просто наблюдал, как она смотрит на него остекленевшими глазами. Затем отвернулся.

Откуда-то из глубины, из самого его нутра, подобно извержению вулкана, начал подниматься низкий, грохочущий звук, который эхом отозвался в мозгу и превратился в рев. Он не был уверен, слышен ли этот звук окружающим, но так громко он еще никогда не кричал. Все его чувства мигом атрофировались, его наполнял один только рев.

Вскоре можно было услышать слова. Это были его и не его слова, и не его мысли. Торжество победы и одновременно признание поражения:

– Я ПРИШЕЛ.

Эйприл чувствовала, как нарастает желание. Оно становилось все сильнее и сильнее. Пьяна она еще не была, но скоро будет. Во всяком случае, запах крови она уже ощущала. Он тяжело висел в воздухе, такой же ароматный, как и вино, и от этого благоухания Эйприл не находила себе места, ее всю переполняло желание, она возжаждала единственного – удовлетворения своей похоти.

Маргарет поцеловала ее в губы, крепко и надолго прижав свое тело к Эйприл, и та ощутила сладостную мягкость ее сосков, шершавую нежность спутанных волос внизу. Она ощутила, как под кожей у Маргарет пульсирует кровь, и ей вдруг захотелось разорвать эту кожу, чтобы пролилась кровь и ее всю облила.

Маргарет отстранилась, улыбаясь.

– Уже скоро.

Эйприл посмотрела на алтарь, где остальные менады размазывали по телу ее сына кровь полицейских, и возбуждение пропало. Дион сопротивлялся, но его держали крепкие руки. Он стонал от напряжения и боли.

Ей стало не по себе, она почувствовала, как подступает тошнота. Она была как бы раздвоена. Одна часть ее существа, спрятанная глубоко внутри, руководившая ее стихийными поступками, жаждала завершения этого ритуала, страстно желала свободы, которую принесет преображение ее сына. Но, как мать (ведь она заботилось о сыне с момента его рождения), Эйприл хотела избавления Диона.

Дион.

Ее сын.

Теперь она знала, что забеременела тогда намеренно, чтобы это могло случиться. Она завела ребенка специально, чтобы сделать возможным Его возвращение, и подсознательно она всегда это знала. Но Эйприл в то же время любила своего сына. Как любая мать. Она мечтала, чтобы он вырос и поступил в колледж, чтобы влюбился, женился и чтобы был счастлив. Она хотела, чтобы у него все было нормально.

Дион застыл, как будто окаменев.

– Нет! – закричала Эйприл, и слезы потекли по ее щекам. Она зло вытерла их кулаком.

Вино всегда делало ее сентиментальной.

Луг все больше наполнялся людьми. Они прибывали отовсюду на перегруженных автомобилях и в фургонах. Они бежали, шли, ползли по траве, двигаясь по направлению к алтарю. Внутри каждого из них тоже звучал голос ее сына – Его голос, – который звал и ее, и она понимала, почему все эти люди здесь. Ей хотелось хотя бы одного: чтобы они с Дионом остались одни и чтобы она могла объяснить ему, что случилось, и помочь пройти через все это.