Не мог он так сказать.

Но и не способен был назвать его душегубом.

Он просто ждал.

— Я понимаю, что, наверное, это глупо, но я бы хотела попросить вас простить его!..

— Хорошо, будем считать, что я простил вашего отца, — чувствуя себя ужасно неловко от того, что его просит, что перед ним унижается дама, торопливо кивнул Мишель.

Он хотел как можно скорее прекратить этот тяжелый для него разговор, хотел, чтобы Анна ушла.

Но в то же время не хотел, чтобы она уходила...

Ему бы не здесь с ней разговаривать, не в участке, а где-нибудь на балу или на частной вечеринке, где бы он мог показать себя совсем с иной, с гораздо лучшей стороны. Но судьба распорядилась так, что он вынужден общаться с ней как полицейский...

— Я могу чем-то еще вам помочь? — спросил он, думая свернуть разговор.

— Да! — тихо прошептала Анна, не глядя на него. — Я бы хотела просить вас отпустить его, — трудно выговаривая слова, произнесла она. — Он никуда не скроется, уверяю вас. Я пригляжу за ним сама! У него больное сердце...

Мишелю, который и без того чувствовал себя не в своей тарелке, стало совсем худо. Теперь ему было неловко не только за себя, но и за нее: за ее просительный перед ним тон, за полные слез и стыда глаза. Она просила у него помощи, тогда как он ничем не мог ей помочь!

— Послушайте, — как можно мягче сказал Мишель. — Не надо так!.. Ваш батюшка преступник, он не стоит того, чтобы вы хлопотали за него...

Но Анна его поняла по-своему. Она вдруг вскинула на него глаза и очень твердо сказала:

— Я не просто так прошу вас, чтобы вы помогли ему. Не из милости! — И слезы в ее глазах стали просыхать. — Я ведь все понимаю. Понимаю, куда пришла! Я заплачу вам. Столько, сколько нужно.

О господи!.. Как же так можно-то!..

— У меня есть деньги! — торопясь, забормотала Анна, расстегивая сумку и доставая оттуда пачки ассигнаций. — Здесь немного, но я достану еще. Я достану столько, сколько вы изволите назвать!..

— Прекратите! — почти крикнул Мишель. — Как можно-с?! Уберите ваши деньги!

Анна, испуганно взглянув на него, стала, комкая, засовывать банкноты обратно.

— Я понимаю, понимаю, — бормотала она, как в лихорадке. — Вы не хотите брать денег... Я понимаю... Но ничего другого у меня нет. Если только... — Она вскинула на него глаза. — Если вы поможете, если вы обещаете мне помочь, отпустив теперь моего отца, я готова... Я могу предложить то, что имею, — себя, — выпалила она.

Мишель обалдело глядел на Анну. Ему предлагали не деньги, а то, о чем он помыслить не мог! Но как же так?..

— Я обещаю, я сдержу свое слово, — быстро, отчаянно, горячо говорила Анна. — Если вы проявите благородство, если отпустите его отсюда прямо сейчас, со мной, то я, не далее как сегодня же вечером, приду к вам домой. Или сюда. Вы только извольте назвать место и время, и я обязательно приду.

Щеки Анны пылали, голос срывался, но было видно, что она не собирается его обманывать, что она выполнит свое обещание, что придет!

— Послушайте! — в отчаянии вскричал Мишель. — Ну нельзя же так! Есть же границы! Ваш отец преступник, его никто не отпустит, его нельзя отпускать, покуда следствие не будет закончено, а суд не вынесет свой вердикт. Если я выполню вашу просьбу, это будет расценено как должностное преступление!

— Значит, вы отказываете мне. Вы — не можете... не хотите? — тихо сказала Анна.

— Да при чем здесь хочу или не хочу?! — вскричал Мишель, чувствуя что говорит что-то не то, что его слова вновь можно истолковать превратно, можно истолковать как согласие и сожаление, что он не имеет возможности совершить предлагаемую ему сделку!

— Ни я, ни кто-либо еще вам не поможет! Поймите наконец, теперь никто не сможет его отпустить! Да только если вы будете продолжать так ходить, непременно найдется какой-нибудь негодяй, который согласится, пообещает вам помочь, да все равно обманет! Опомнитесь же!..

Он, плохо себя помня, бросился к Анне, встал перед ней на колени и схватил ее за руку, чтобы что-то объяснить, втолковать. Чтобы предостеречь от опрометчивых, которыми кто-то может воспользоваться, поступков...

И опять, опять он сделал не то!..

Потому что Анна с силой вырвала руку, порывисто вскочила и побежала к двери.

Он хотел было броситься за ней, преградить ей путь, чтобы что-то объяснить... Но что? То, что он отказывается от нее из самых благородных побуждений, — так он это уже сказал.

Что ее отца нельзя нынче выпускать?

И это тоже он говорил!

Просто успокоить? Но как?.. Ей не успокоение теперь требуется — помощь.

Он так и не побежал за ней. Он так и остался стоять на коленях на ковре, слыша как громко и часто, все дальше удаляясь, стучат по коридору каблучки.

Ужасно... как все ужасно получилось!..

И как... несправедливо!..

А турникет-то и не крутился! Отполированный до блеска сотнями тысяч людских рукопожатий турникет не крутился — турникет был заблокирован.

— Ваш пропуск!

Охранник на выходе высунул из окошка свою правую руку и свое лицо. Его ладонь приняла пропуск, а его лицо с интересом уткнулось в развернутые корочки.

Он посмотрел на фото в пропуске и на оригинал, внимательно изучая его. Хотя знал всех служащих Гохрана как облупленных, по два раза на дню устанавливая их личности.

Но порядок есть порядок.

Он изучил фото и все печати и отметки.

Здесь, на первой линии обороны, работали по старинке. Электронные системы были установлены в секторах.

— Почему вы так поздно? — сурово хмуря брови, спросил охранник.

Хотя это было не его ума дело!

Но Ольга ответила. Ответила, что задержалась на работе, подменяя коллегу.

— И куда вы идете теперь? — еще более строго спросил охранник.

— На автостоянку.

— А после? Позже вечером? Что вы будете делать?

Это был тот самый охранник, что ей, во всех смыслах слова, прохода не давал!

— А позже я буду уже спать! — игриво ответила она.

Турникет ослаб и с сожалением отпустил свою жертву.

Ольга выскочила из служебного входа и, часто стуча каблучками по теплым еще тротуарным плиткам, быстро пошла к автомобильной стоянке.

Настроение у нее было замечательным.

Поэтому она не обратила внимания на три, вывернувших ей навстречу фигуры. Даже не взглянула на них! А зря... Потому что те фигуры ее не пропустили, встав поперек дороги.

— Оп-пачки! — сказал один, заступая ей путь. — Какая краля! Может, прогуляемся?

— Ага! До тех вон кустов... — поддержал его другой.

Третий потянулся к ее сумочке.

В лучшем случае она должна была потерять свое имущество.

В худшем — все остальное...

— Ну так чё?..

Вокруг никого не было. Никого, кто мог бы ей помочь, — лишь несколько десятков женщин и мужчин, которые, опустив долу глаза, быстро пробегали мимо, ничего и никого вокруг себя не замечая.

Ну неужели, неужели не найдется никого, кто бы мог заступиться за нее?! Неужели не осталось на свете настоящих, способных постоять за честь женщины джентльменов?!

Как не быть — есть!

Настоящий, стопроцентный джентльмен в ослепительно белом, в кромешной ночной тьме, костюме и белых штиблетах стоял за углом. Как черный рояль в кустах. В тех самых, куда хулиганы грозились утянуть даму!

— Бу-бу-бу! — бубнили грубые мужские голоса.

— Ой-ой-ой! — испуганно отвечал им нежный женский всхлип.

И снова:

— Бу-бу-бу!..

Пора? Или еще рано? Наверное, рано — пусть она как следует испугается. Только настоящий испуг обещает искреннюю благодарность!..

Вот теперь, скоро, они должны схватиться за сумочку!..

— Отпустите! — взвизгнула дама, потому что один из грабителей потянул на себя ее сумочку. — Я прошу вас!.. Я буду кричать!

Ну, пожалуйста, кричи...

— Помогите! — не очень уверенно взвизгнула дама, которой уже было не до сумочки — до кустов!.. — Спасите!..