Альберт завилял хвостом и молниеносно билет сожрал.

Кондукторша подошла ко мне.

— Ваша собака?

— Моя, — ответил я, малость ошарашенный происходящим.

— Сдачу возьмите, — и она дала мне сорок четыре рубля.

Я взял деньги.

— За проезд оплатите.

— Ах да, — спохватился я и протянул ей десятку из этих, из Альбертовых денег.

Кондукторша оторвала билет, и вместе с четырьмя рублями сдачи отдала его мне.

Я проверил билет.

Вот урод, подумал я, когда осознал, что мой счастливый билет достался Альберту.

Делать нечего, надо было выходить, чтобы снова получить право на законное приобретение билета.

Трамвай подъехал к следующей остановке.

— Пошли, урод, — сказал я и потянул Альберта за поводок.

Та-ак, прикидывал я, сейчас сяду на маршрутку и обгоню его аккурат где-нибудь на библиотеке. В следующем десятке снова будет счастливый билет, как раз могу успеть.

Однако надеждам этим сбыться было не суждено.

Мы вышли из трамвая. Отчаянно хотелось пить. Я вдумчиво посмотрел на Альберта.

Альберт судорожно зевнул. Переступил передними лапами.

И…

— Пошли домой, — сказал мой пёс. — Хочу говорить.

В молчании мы дошли пешком до дома, в молчании вошли в подъезд, в молчании зашли в квартиру. Я не то чтобы никаких мыслей не имел, напротив, но когда мыслей много и все они бестолковые, это всё равно, что их нет вообще. Впрочем, была одна идея архибредовостью своей, выделившаяся среди прочих: мне пришло в голову, что я уже давно конченый наркоман, и сейчас у меня глюк, который выражается в том, что сам себя наркоманом я не ощущаю, зато могу разговаривать с собаками.

Я как есть, не разуваясь, прошёл в зал и плюхнулся на диван. Подошёл Альберт и сел напротив меня на задние лапы.

— Значит, поговорить захотелось, — сказал я.

— Агав, — сказал Альберт. То есть он сказал «ага», но получилось «агав».

— И давно ты говоришь?

— Не.

Ясно. Эта сука, то есть собака, купила счастливый билет и загадала желание. И желание сбылось.

Вопрос: что мне теперь с ней делать?

— Ты меня бьёшь, — сказал Альберт.

— Так ты ж… — я замолчал. Одно дело говорить бессловесной твари, что он тупой, и совсем другое оскорблять говорящего пса.

— Я тебя люблю, а ты меня бьёшь. И обзываешься.

— А ты веди себя прилично, — сварливо сказал я.

— А я веду себя прилично, — сказал Альберт. — Ты меня не понимаешь.

— Я не понимаю, — горько сказал я. — Думаешь приятно, когда тебя по лицу облизывают?

— А разве нет? — удивился Альберт.

— Нисколько, — заверил я его.

Было занятно наблюдать за ним. Он артикулировал, старательно выговаривая слова, и выглядел при этом довольно таки естественно.

— Я приношу тапок, ты меня бьёшь. Я хочу кушать, ты меня бьёшь. Я хочу какать, ты меня бьёшь.

— Но-но, — сказал я, — полегче.

Альберт задумался. Было видно, что он меня не понял. Подумав, он решил не ломать голову и снова завёл свою песню.

— Я хочу писать, ты меня бьёшь, я хочу, чтобы меня погладили, ты меня бьёшь. Ты говоришь, что я урод. Я спрашивал у пацанов, они говорят, я нормальный.

— У каких пацанов?

— Со двора, — пояснил Альберт.

— Ясно, — сказал я. — Что ёще?

— Пока всё, — сказал Альберт. — Но я подумаю, и тогда…

— Стоп, — сказал я, и Альберт послушно остановился. — Тебя надо показать специалисту.

— Покажи, — согласился Альберт.

— Только я тебя умоляю, не разговаривай на улице!

Мы вышли из дома, когда во всех окнах погасли огни… На самом деле мы вышли в полдень. Уже в трамвае я догадался позвонить. Вот, не в первый уже раз я так сам себя ловлю — конечно же, Виктор ответил, что сейчас его нет на работе, но вот через два часа милости прошу.

Раз такое дело, подумал я, наведаюсь-ка я к Тохе. Пусть посмотрит, в какую историю он меня втравил.

— Привет, — сказал Тоха.

— Привет, — сказал я.

— Откуда, куда?

— К кинологу иду.

— А что с ним не так?

И тут Альберт дал.

— Добрый день, — сказал Альберт.

Наступила потрясенная тишина.

Альберт прошёл в зал и там уселся в позе пай-собачки — передние лапы воспитанно упёрты в пол, хвост аккуратно свернут колечком, на морде умиротворенное выражение. Мы прошли следом. Тоха смотрел на Альберта, я смотрел на Тоху.

— Ух ты, — сказал наконец Тоха. В общем-то, он легко, если не считать вытаращенных глаз и возбуждённого состояния, принял тот факт, что Альберт разговаривает.

— Слушай! — сказал Тоха. — Отдай его мне!

— Бери, — сказал я, ощущая, впрочем, некое смутное недовольство тем обстоятельством, что Тоха хочет забрать Альберта. Значит, видит, что в этой ситуации что-то такое… я-то ведь кроме неудобств ничего не вижу.

— Иди сюда, — сказал Тоха Альберту и зачем-то добавил: — Кис-кис-кис!

Альберт искоса посмотрел на Тоху, потом посмотрел на меня.

— Но-но, — сказал он, — полегче.

Я подавился слюной.

— Я не хочу к нему.

Позднее Тоха говорил мне, что в этот момент почувствовал себя оскорблённым. Я всё-таки разбираюсь в собаках, говорил он, Лорда вот воспитал, а он тут — хочу, не хочу.

— Тебя и спрашивать никто не будет, — сказал он.

Альберт же пристально смотрел на Тоху, и под этим взглядом Антон Валерьевич неожиданно пустился в объяснения.

— Он — твой хозяин, — показал Тоха на меня. — Я его друг, — Тоха стукнул себя кулаком в грудь. — Как мы решим, — Тоха развёл руки в стороны, описав полукруг, — так оно и будет.

Это очень походило на разговор белого человека с аборигенами.

— Я тоже друг, — сказал Альберт.

— Друг? — спросил Тоха с сомнением в голосе.

— Друг же? — Альберт смотрел на меня.

— Друг, — сказал я, сам себе не веря. Было ощущение, что я делаю очень важное дело, но исполнение при этом хромает на обе ноги.

— Ладно, — сказал Тоха. — Иди на балкон, линяешь ты. Чего ждешь, там открыто.

И Альберт послушно ушел на балкон.

— Ну давай, рассказывай, — потребовал Тоха.

— Сначала кофе, — сказал я.

Я сидел на банкетке. Банкетка была хорошая, европейская такая была банкетка, под стать всему, что её окружало. Видимо, дело лечения живности у нас поставлено на широкую ногу, думал я, оглядывая убранство клиники.

Альберт лежал у меня в ногах и помалкивал. Тоха справедливо рассудил, что в клинике ему лучше помолчать, во избежание лишних и неприятных хлопот. На мой вопрос, зачем при таком раскладе мне вообще идти в клинику, Тоха немного туманно ответил, что осмотреть Альберта не помешает. Вдруг он псих? сказал Тоха. На мою робкую реплику, что, дескать, Альберт вполне нормален, Тоха выразительно посмотрел сначала на меня, затем на пса, и заявил, что говорящая собака — это ненормально, а от ненормального до психа дистанция невелика.

По-моему он просто мстит Альберту, за то, что тот отказался к нему идти, подумал я, и тут в коридор выглянул Виктор.

— Привет, — сказал он.

— Привет, — сказал я.

— Заходи.

И мы зашли.

Виктор сразу взял быка за рога, в смысле Альберта за морду, потаскал его туда-сюда, заглянул ему в пасть, потрогал лапы ну и так далее в том же духе.

— Нормальная собака, — сказал он наконец.

Ага, конечно, подумал я. Видимо, скептицизм этот отразился на моём лице, потому что Виктор добавил.

— Да я помню, что ты говорил тогда. Собака тупая, плохо дрессируется (за его спиной Альберт, вопросительно склонив голову набок, уставился на меня). Но должен сказать тебе — тупых собак не бывает. Тебе надо научится его понимать (морда Альберта приняла отчётливо задумчивое выражение). Собака хоть сказать ничего не может, но эмоции свои выражает вполне отчётливо. Виляет хвостом, к примеру, значит довольна.

Я тут же посмотрел на Альберта. Мой пес сидел за спиной у Виктора и вилял хвостом.

— Я же тебе книжку давал, — совсем уже недовольным голосом закончил он. — «Не рычите на собаку». Прочитай уже, что ли.