Ло поворачивает голову, и слабость исчезает с его лица, а на ее место приходит решительность.

— Я в порядке. Они приближаются. — он указывает на четырех оперативников.

— Я поняла. Найди Гретхен, — командую я, не сводя глаз с военных, заставляя себя сосредоточиться не на том, кто они, а что они сделают, если я их не остановлю. Я накланяюсь и достаю лазерный пистолет, взятый из папиного сейфа в нашем домашнем спортзале. Они замечают его. Некоторые, возможно, даже узнают, мы работали с ним на первом занятии. Мальчик и девочка замирают: помню, эти двое ужасно стреляют.

— Уходите, — советую им я, и они убегают, оставляя двух товарищей. Раньше я бы назвала их трусами, но тогда я слишком много не знала и не понимала, например, что война — это нечто намного большее, чем просто кураж. Важно не только следовать военным приказам, но и понимать, что правильно, а что нет.

Когда остальные двое уже стоят всего в трех ярдах от меня, я предупреждаю их снова:

— Не надо этого делать.

Но первый уже достал пистолет, а вторая тянется к кобуре, и я стреляю, попадая обоим в грудь. Их лица бледнеют, рты распахиваются от ужаса, а тела падают на усыпанную листьями землю.

Я выдыхаю, еще не до конца поняв, что произошло. Оборачиваюсь, чтобы изучить ситуацию, но вижу между деревьями на железной крыше концлагеря то, чего достаточно, чтобы я с криком понеслась через лес. Пятеро зараженных и Гретхен стоят на коленях перед четырьмя оперативниками, а в нескольких шагах от них военные связали Ло, пытающегося убедить их остановиться. Они не убьют его, не могут, он их следующий президент. Я слышу выстрел — первый инфицированный падает на металл, его кровь растекается по серебряной поверхности. Я ускоряюсь, но кто-то меня останавливает.

— Шшш, — шепчет Сибил. — Надо подкрасться к ним сзади.

— Нет, — шепчу я в ответ. — У меня есть лазерное оружие. Я попаду в них с окраины леса.

— Ты можешь попасть в одного, но не во всех сразу.

Знаю, она права, но кто-нибудь может умереть, пока мы здесь разговариваем.

— Хорошо, что вы предлагаете?

Я смотрю ей за спину в лес, и мои глаза расширяются, когда из-за деревьев появляются два, четыре, десять зараженных. Мы справились лучше, чем я думала, к тому же, некоторым удалось сбежать, так что это того стоило.

Они подходят ближе, чтобы услышать Сибил.

— Ты будешь стоять на окраине леса, а мы разделимся и будем стоять по обе стороны от них. Ари, выстрели в оперативника, держащего Ло, тогда они отвлекутся, а затем появимся мы, и заключенные останутся без охраны.

Я уже собираюсь сказать ей, что надо распределить между собой оперативников, когда из меня вырывается кашель. Я хватаюсь за грудь, пытаясь его остановить. О, нет.

— Ты в порядке? — обеспокоенно спрашивает она.

— Да, все нормально.

Мне не хватает духу сказать ей, что у меня заканчивается действие сыворотки, и если мы не начнем действовать, то я, возможно, вообще не смогу пошевелиться и сделать даже один единственный выстрел. Я указываю на членов нашей группы, назначая каждому цель, и затем киваю Сибил.

— Я пойду справа, ты — слева.

Мы разделяемся, легко шагая по опавшим листьям. Я иду направо, не сводя взгляд со спин оперативников. Один из них начинает кричать на пленных, вынуждая их сдать того, кто проник на базу. Он кричит снова и снова. Полагаю, они догадались, что это не мог сделать посторонний. Мои глаза встречаются с Сибил, она кивает — я стреляю в оперативника, держащего Ло. Он падает назад, и мы тут же выбегаем из леса, стреляют со всех сторон. Гретхен встает, достает из ботинка раскладной нож и вонзает его в грудь стоящего напротив нее оперативника. Она подбегает к Ло, отвязывает его от дерева, и они оба присоединяются к битве. Оперативников становится все больше, они стремительно наступают, а нас осталось всего десять. Всего лишь десять.

Я призываю свою группу отвести остальных зараженных в безопасное место — лес. Отовсюду раздаются выстрелы. Я стреляю в ответ, целясь в одного за другим, но это бесполезно: из аэропорта прибывает все больше и больше оперативников.

И в этот момент меня накрывает боль.

В глазах мутнеет, а все вокруг замедляется. Я замечаю ту самую девочку, которой я отдала свой последний пузырек с сывороткой: она прячется у аэропорта, зажимая ладошками уши. Ее колени трясутся, а слезы медленно стекают по лицу так, словно кто-то не до конца закрыл кран. Я хочу крикнуть ей, чтобы она бежала. Хочу защитить ее. Но внезапно из моего рта вырывается приступ кашля, кровь смешивается с желчью. Я перевожу дыхание, не слыша больше происходящее вокруг меня. Оперативник стреляет, убивая одного из зараженных. Зараженный стреляет, убивая одного из оперативников. Слишком много смертей. Я смотрю на маленькую девочку, наши глаза встречаются. Я больше не могу отвести взгляд. Вижу ее слезы, и это так, словно они мои… мои. Но я не могу плакать. Не могу дышать. Не могу пошевелиться. Я делаю новый вдох и чувствую, как яд прожигает мои мышцы, заставляя кровь вскипеть.

Затем я слышу, как мое имя выкрикивают снова и снова. Женщина-оперативник, которую я узнаю, но имя которой не помню, тоже это слышит, прицеливается и расправляет плечи, готовясь к выстрелу.

— Нет! — Я узнаю этот крик, этот голос. Женщина падает, истекая кровью, а в следующую секунду он оказывается напротив меня, хватая мое лицо, чтобы я смогла его увидеть. Он заставляет меня на него посмотреть. Джексон держит мое лицо в руках, прижимая к себе, но я не могу произнести ни слова.

— Не умирай. Ну же, останься со мной. Пожалуйста… — Я делаю короткий вдох. Мои колени сгибаются, когда Джексон берет меня на руки. — Держись. Прошу, просто держись, — Умоляет он дрожащим голосом. Он повторяет мое имя вновь и вновь, но мне кажется, что звук где-то совсем далеко. Эта какофония противостоит спокойному пению птиц, поющих мне колыбельную. Я борюсь с этим звуком, с тяжестью век, но мелодия так прекрасна, а сон спокоен. Мое тело сдается, наслаждаясь мелодией. Я улыбаюсь.

А потом все проходит.

В голове мелькают бессмысленные картинки. Надо мной склоняется морщинистая женщина. Рядом сидит Джексон и сжимает мою руку. На заднем фоне раздаются крики. Женщина поворачивается, резко запрокидывает мне голову и заталкивает в рот что-то похожее на бумагу или сухие листья. Я пытаюсь выплюнуть, но она зажимает мне рот.

— Человек, жуй. Сию же минуту.

Я начинаю отмахиваться от ее руки, а она открывает мне рот и быстро вливает в него ледяную жидкость, поэтому у меня не остается выбора, надо либо жевать, либо глотать.

Я глотаю.

Вязкий комок спускается вниз по горлу, царапая стенки. Меня тошнит, меня сейчас стошнит. И стоит лекарству попасть ко мне в живот, как меня охватывает агония. Пылает каждая частичка тела. Интересно, так ли себя чувствовали сгорающие изнутри Древние, потому что ощущение, что от этого давления мои внутренности готовы вырваться вон из кожи в любую минуту. На лбу собирается пот, бегущий по лицу, под руками, под коленями… повсюду. Сгорая изнутри, я взмокла снаружи. Ад, заключенный в одну капсулу.

Но так же быстро, как меня охватил огонь, на место жару приходит холод, замораживающий вены, пока каждая частичка меня не чувствует сначала облегчение, а затем страх. У меня онемело все тело. Я стараюсь дышать, но мне удается делать только маленькие глотки воздуха. Начинается паника, внутри я кричу, а снаружи не могу вымолвить ни слова. Надо мной снова появляется женщина и поднимает до конца мои полузакрытые онемевшие веки.

— Человек, видишь? — спрашивает она.

Я киваю.

— Чувствуешь?

Я качаю головой, по крайней мере, мысленно я делаю именно это. Она что-то бормочет, прежде чем вернуться ко мне с крошечной керамической чашечкой.

— Выпей это, станет лучше, — уверяет она, поднося чашку к моему рту.

Я раздвигаю губы, но не достаточно сильно, поэтому она подталкивает чашу к крошечному отверстию и наклоняет ее. Я съеживаюсь от горечи. Смесь черного кофе и лимона заполняет мои вкусовые рецепторы. Мое тело дергается, но я не уверена, что тому причина: сама смесь или ужасный вкус. И внезапно я начинаю чувствовать себя прекрасно, неопределенно и слегка возвышенно, словно я сильно перебрала с алкоголем, но не довела себя до безрассудства.