— Слушай, мальчик, ты гимнасий-то хотя бы окончил? — после минутного молчания спросил Литапаст, не скрывая своего изумления.

— Уф-ф-ф! — выдохнул с деланным облегчением дерзкий мальчишка. — Я-то всё гадаю, за что меня задержать стараются, а это этер Гаруспий меня на занятия вернуть хочет! — этер Гаруспий заведовал афинским гимнасием. — Так бы сразу и сказали, а не угрожали оружием. У меня, стратег, есть уважительная причина, чтобы не посещать занятия — меня отец своей волей в армию записал, так что я полноправный гоплит афинского войска, а не эфеб из гимнасия. Так Гаруспию и отпиши.

Литапаст внимательно выслушал тираду задержанного, пристально глядя ему в глаза.

— Ну, довольно дураков из нас строить, — властно сказал он, когда Кан закончил. — Ты, видимо, не до конца понимаешь, в какую безнадёгу влип, по мальчишескому своему легкомыслию. Гортензий, как ты полагаешь, почему этот недоумок над нами тут куражится?

— А чего тут полагать? — коротко хохотнул громадина-сотник. — Он наверняка считает, что Ритатуй его из наших лап, шутя, выдернет. Он же про Лэда Астура по малолетству не знает. Раскрой ему глаза, стратег, жалко мальчишку на плаху посылать — он хороший боец, пользы стране много принести может.

Командующий конницей, не спеша, отхлебнул вина из серебряного кубка и доверительно улыбнулся задержанному:

— Ты ведь знаешь, малыш, что Ритатуй только прикидывается пророком. На самом деле он просто продувная бестия, водящая за нос и царя Эгея, и архонтов, и весь народ Аттики. В эпоху Ахейской войны был у Брети разведчик, которому ты, Канонес Норит, не достоин даже ремни на сандалиях завязывать. Звали его Лэд Астур. И он в одиночку, понимаешь ли ты, в одиночку доставлял Ритатую сведения о том, где стоят вражеские армии, какова их структура и численность, кто ими командует и чем он славен. Фактически, войну Ритатуй выиграл, благодаря именно ему, а не своему полководческому гению. Что сталось с Астуром, Гортензий?

— Известно всем и каждому, — произнёс сотник с усмешкой. — Лэд решил, что ему — очень нужному для Ритатуя человеку — многое позволено. И он нахамил старине Якхиксу. А Ритатуй сделал вид, что никакого такого Лэда Астура он не знает; ему важней было сохранить мнение о себе, как о пророке, а не как о предусмотрительном полководце. Астура насмерть забили плетьми.

С каждым словом Гортензия Кану становилось хуже — перспектива перед ним вырисовывалась всё безнадёжнее, а судьба всё ужасней. Конечно, у него теплилась надежда на то, что он Ритатую не совсем уж посторонний человек, а сын его доброго знакомого, что с Мариархом они учились в одной группе. Но времена были Допотопные, а в Допотопные времена знатный аристократ запросто мог пренебречь простолюдином. Даже простолюдином из известного рода Норитов.

— Короче, вы хотите, чтобы я предал Ритатуя? — спросил он дрогнувшим голосом. — Чтобы передал все сведения тебе, стратег?

— Совершенно верно, — подтвердил Бореа. — Но этого недостаточно. На выборах архистратега ты должен будешь открыть тайну Ритатуя — этого прохиндея из паршивого рода Брети.

«Ой, мамочка!» — Кан почувствовал могучий накат паники, но родовое упрямство и стойкость Норитов позволили ему обуздать приступ малодушия.

— Мне надо подумать, — сказал он, крепясь изо всех сил. — Я не вижу своей выгоды в предательстве. Семья откажется от меня в ту же секунду, когда узнает о моей измене, друзья отвернутся, а в лице этеров Брети я обрету могущественных и непримиримых врагов.

— Не надо трусить, малыш, — благодушно промолвил Литапаст. — Благодаря твоим разоблачениям, я стану архистратегом союзного войска, и Ритатуй Брети не посмеет враждовать с моим доверенным человеком, каким будешь ты с этого мгновения. Твоя семья будет гордиться тобой. Гортензий, что там за шум? Сходи, разберись!

— Стратег, ты говоришь о своём назначении, как о чём-то решённом, — засомневался Кан, — а ведь это совсем не факт.

— За меня уже сейчас стоят фиванцы, этолийцы и локры. Когда обман Ритатуя откроется, а Гортензий доложит о том, что я знаю всё о вражеском войске, на мою сторону встанут все остальные. Но если ты, маленькая дрянь, откажешься от моего предложения, Гортензий с охотой свернёт тебе шею, — прошипел Бореа, сузив глаза и оскалив зубы, — очень ты ему не нравишься! Хватит тянуть время, пора решаться!

Кану стало очень страшно, он совсем, было, пискнул: «Я всё расскажу, господин!», но внезапно перед его взором встали толпы униженных изгнанием беженцев, атлантский лагерь, огненной петлёй захлестнувший в ночи потерявший надежду Коринф, заплаканные глаза Висы… Кто может остановить вражеское нашествие? Вот этот самоуверенный хлыщ? Нет! Вилена остановит только Ритатуй, и никто другой…

И глядя прямо в пылающие угрозой глаза Литапаста, юноша вытолкнул из себя с решимостью самоотречения:

— Ничего я тебе не скажу! Слышишь ты?! Ни-че-го!

С минуту командующий конницей молча сверлил мальчишку взглядом, а потом сказал с беспощадной уверенностью:

— Это мы сейчас проверим на деле, малыш. И мне кажется, что через несколько мгновений ты передумаешь. Эй, Гортензий!

— Я здесь, стратег! — браво отрапортовал сотник, спиной вперёд влетая в шатёр.

Следом за ним под своды шатра вступили сыновья Тенция Норита: Фидий, Торит и Гифон.

— Я Фидий Норит, десятник сотни Априкса тысячи Тенция Норита, командир задержанного тобой Канонеса Норита, стратег, — хмуро представился старший. — И мне хотелось бы знать, какое обвинение предъявлено моему подчинённому. Это первое. А ещё мне интересно, почему меня не пригласили на задержание. Гифон, развяжи меньшого, Торит, приглядывай за верзилой; будет дёргаться — сломай ему челюсть.

Литапаст встал с кресла, расправил плечи и с нескрываемой насмешкой посмотрел Фидию прямо в глаза.

— Это хорошо, что ты пришёл сам, десятник, — сказал он спокойно. — Твой подчинённый, Фидий, был заподозрен в попытке дезертирства из армии города великой Афины. При первой попытке задержать его он взял Гортензия в заложники и сбежал, — он подмигнул Фидию и издевательски добавил. — Опасаясь повторного бегства, я был вынужден, повторяю, вынужден несколько отступить от правил. Можешь не сомневаться, после предварительного допроса я обязательно пригласил бы тебя.

— С каких это пор подозрение в дезертирстве превратилось в такое опасное преступление, что подозреваемый нуждается в аресте? — подал голос Гифон, в гимнасии бывший круглым отличником, в отличие от своего близнеца, преуспевавшего, как правило, только в физических дисциплинах. — Ты нарушил не правила, стратег, а закон и воинские традиции города великой Афины. Подозреваемого в попытке дезертирства на суд приводит его десяток, и приговор приводит в исполнение один из товарищей преступника, чтобы смыть позор с сослуживцев.

— Одним словом, до встречи на суде, стратег! — подвел итог разговору старший сын Тенция и подмигнул Литапасту. — Когда он намечен?

— Завтра в полдень, — ответил Литапаст. — Твой брат предстанет перед судом тысячников; я, как военный судья, так решил.

— Договорились, — кивнул Фидий. — Да, прикажи своим телохранителям расступиться, а то придётся набирать новую охранную сотню.

Гортензий высунул голову из шатра и отдал соответствующее распоряжение. Кан вышел наружу и угодил в объятья Леона и Кула, а потом под одобрительное и завистливое гудение маленького отряда освободителей ему на шею бросилась зарёванная Венета. Отряд сплотился вокруг освобождённого, крепко обнимающего свою нежданно обретённую любовь, и направился восвояси. На глаза Кана невольно наворачивались слёзы благодарности, и чтобы совсем не раскиснуть, он окликнул своего первого соратника:

— Эй, Алам! Кто-то мне обещался лавровый венок дать поносить! Почему я его не вижу?! Неужели заныкал, зараза?

— На фига тебе мой венок, счастливчик?! — отозвался дерзкий Алам. — У тебя свой есть — вон, как вокруг пояса оплёлся! Если хочешь, я готов обменяться.

— Ага, щаз! — Кан прислонился щекой к голове Венеты и тихонько спросил на ушко. — Кстати, а где Кэм?