— А как вы смотрите на то, что он заявился на Грозовой Перевал? — спросила я. — Он, вижу я, переменился во всех отношениях: истинный христианин! Протягивает руку дружбы всем своим врагам!
— Это он мне объяснил, — ответила она. — Я и сама удивилась. Он сказал, что зашел разведать обо мне, полагая, что ты еще живешь там; а Джозеф доложил о нем Хиндли, и тот вышел и стал расспрашивать, что он поделывал и как жил; и в конце концов затащил его в дом. Там сидели какие-то люди, играли в карты. Хитклиф тоже подсел играть; мой брат проиграл ему некоторую сумму и, увидев, что гость располагает большими деньгами, пригласил его зайти вечером еще раз — и Хитклиф согласился. Хиндли слишком безрассуден — где ему разумно подбирать знакомства! Он не дает себе труда призадуматься о том, что едва ли стоит вполне доверять человеку, с которым он в свое время так подло обошелся. Но Хитклиф говорит, что возобновить отношения с прежним своим гонителем его побуждало не что иное, как желание устроиться поближе к Мызе, чтобы можно было ходить сюда пешком, — да и тяга к дому, где мы жили вместе; да еще надежда, что там я смогу видеться с ним чаще, чем если бы он обосновался в Гиммертоне. Он думает предложить щедрую плату за разрешение жить на Перевале; и, конечно, мой брат соблазнится и возьмет его в жильцы: он всегда был жаден… хотя то, что хватает одной рукой, тут же разбрасывает другой.
— Нечего сказать, приличное место для молодого человека! — заметила я. — Вы не боитесь последствий, миссис Линтон?
— Для моего друга — нет, — ответила она, — у него крепкая голова, и это убережет его от опасности. Я больше боюсь за Хиндли; но в отношении нравственном он не сделается хуже, чем есть, а от физического ущерба ему оградой я. Сегодняшний вечер примирил меня с богом и людьми! В своем озлоблении я мятежно восставала на провидение. О, я была в жестоком горе, Нелли! Знал бы этот жалкий человек, в каком жестоком, он постыдился бы, когда оно рассеялось, омрачать мне радость своим пустым недовольством. Только жалея Эдгара, я несла одна свое горе! Если бы я не скрывала той муки, которая часто меня терзала, он научился бы жаждать ее прекращения так же пламенно, как я. Но как бы там ни было, ей пришел конец, и я не стану мстить Эдгару за его неразумие: теперь я могу вытерпеть что угодно! Пусть самый последний человек ударит меня по щеке, — я не только подставлю другую, а еще попрошу прощения, что вывела его из себя. И в доказательство я сейчас же пойду и помирюсь с Эдгаром. Спокойной ночи! Видишь, я ангел!
В этой самовлюбленной уверенности Кэтрин удалилась; а как успешно исполнила она свое намерение, стало ясно наутро: мистер Линтон не только забыл свое недовольство (хотя чрезмерная живость жены все еще, казалось, угнетала его), но даже не пробовал возражать, когда та, прихватив с собой Изабеллу, отправилась после обеда на Грозовой Перевал; и миссис Линтон вознаградила мужа такою пылкой нежностью и вниманием, что несколько дней наш дом был истинным раем; и для господина, и для слуг неомрачимо светило солнце.
Хитклиф — мистер Хитклиф, так я буду называть его впредь — сперва навещал Скворцы осторожно: он как будто проверял, насколько терпимо относится владелец к его вторжению. Кэтрин тоже благоразумно сдерживала свою радость, когда принимала его; и он постепенно утвердился в правах желанного гостя. Он в большой мере сохранил ту выдержку, которой отличался мальчиком, и она помогала ему подавлять необузданные проявления чувств. Тревога моего господина была усыплена, а дальнейшие события отвели ее на время в другое русло.
Источником нового беспокойства было одно непредвиденное и злосчастное обстоятельство: у Изабеллы Линтон возникло внезапное и неодолимое влечение к гостю, допущенному в дом. Она была в ту пору прелестной восемнадцатилетней девушкой, ребячливой в своих манерах, хотя порой и проявлявшей острый ум, бурные чувства и резкий нрав — особенно если ее раздразнить. Брат, нежно ее любивший, был в ужасе от этого причудливого выбора. Уж не говоря об унизительном для семьи союзе с человеком без роду и племени и о возможной перспективе, что владения Линтонов, при отсутствии наследников мужского пола, перейдут к такому зятю, — Эдгар хорошо понимал истинную натуру Хитклифа; он знал, что как бы тот ни преобразился внешне, душа его осталась неизменной. И он страшился этой души; она его отталкивала: он и думать не хотел о том, чтобы отдать Изабеллу во власть подобного человека. Эта мысль претила бы ему еще сильней, когда б он разгадал, что влечение возникло без всякого домогательства с другой стороны и укрепилось, не пробудив ответного чувства. С той минуты, как Эдгар Линтон уверился в несчастной страсти своей сестры, он всю вину возложил на Хитклифа, предполагая с его стороны нарочитый расчет.
С некоторого времени мы все замечали, что мисс Линтон мучится чем-то и томится. Она стала раздражительной и скучной; постоянно вскидывалась на Кэтрин и задевала ее, не страшась исчерпать весь небольшой запас ее терпения. Мы до известной степени извиняли девушку и приписывали все недомоганию: она худела и чахла на глазах. Но однажды, когда она особенно раскапризничалась — отшвырнула завтрак, пожаловалась, что слуги не выполняют ее приказаний; что хозяйка дома ее ни во что не ставит и Эдгар пренебрегает ею; что ее простудили, оставляя двери открытыми, и что в гостиной мы ей назло спускаем в камине огонь, — и к этому сотня других еще более вздорных обвинений, — миссис Линтон настоятельно потребовала, чтоб Изабелла легла в постель, и крепко ее разбранив, пригрозила послать за доктором. При упоминании о Кеннете Изабелла тотчас заявила, что ее здоровье в полном порядке и только грубость невестки делает ее несчастной.
— Как ты можешь говорить, что я груба, избалованная ты негодница? — вскричала госпожа, пораженная несправедливым обвинением. — Ты просто сошла с ума. Когда я была с тобой груба, скажи?
— Вчера, — всхлипывала Изабелла, — и сейчас!
— Вчера? — сказала Кэтрин. — Когда же, по какому случаю?
— Когда мы шли вересковым полем: ты сказала, что я могу гулять, где мне угодно, а вы с мистером Хитклифом пойдете дальше!
— И это, по-твоему, грубость? — сказала Кэтрин со смехом. — Мои слова вовсе не означали, что ты при нас лишняя: нам было безразлично, с нами ты или нет. Просто я полагала, что разговоры Хитклифа для тебя незанимательны.
— Нет, нет, — рыдала молодая леди, — ты вздумала меня отослать, потому что знала, что мне хочется остаться!
— Она в своем уме? — спросила миссис Линтон, обратившись ко мне. — Я слово в слово повторю наш разговор, Изабелла, а ты объясни, что было в нем для тебя интересного.
— Не в разговоре дело, — ответила она. — Мне хотелось быть… быть около…
— Ну, ну!.. — сказала Кэтрин, видя, что та не решается договорить.
— Около него. И я не хочу, чтоб меня всегда отсылали! — продолжала она, разгорячившись. — Ты собака на сене, Кэти, ты не хочешь, чтобы любили кого-нибудь, кроме тебя!
— Ты маленькая дерзкая мартышка! — вскричала в удивлении миссис Линтон. — Но я не желаю верить этой глупости! Быть того не может, чтобы ты восторгалась Хитклифом, чтобы ты его считала приятным человеком! Надеюсь, я не так тебя поняла, Изабелла?
— Да, совсем не поняла, — сказала потерявшая голову девушка. — Я люблю его так сильно, как ты никогда не любила Эдгара. И он тоже мог бы меня полюбить, если бы ты ему позволила!
— Если так, хоть озолотите меня, не хотела бы я быть на твоем месте! — с жаром объявила Кэтрин. И она, казалось, говорила искренне. — Нелли, помоги мне убедить ее, что это — безумие. Разъясни ей, что такое Хитклиф: грубое создание, лишенное утонченности и культуры; пустошь, поросшая чертополохом и репейником. Я скорее выпущу эту канарейку в парк среди зимы, чем посоветую тебе отдать ему свое сердце. Поверь, дитя, только печальное непонимание его натуры, только оно позволило такой фантазии забрести в твою голову! Не воображай, моя милая, что под его суровой внешностью скрыты доброта и нежность, что он — простой селянин, этакий неотшлифованный алмаз, раковина, таящая жемчуг, — нет, он лютый, безжалостный человек, человек волчьего нрава. Я никогда не говорю ему: «Не трогай того или другого твоего врага, потому что будет жестоко и неблагородно причинить ему вред»; нет, я говорю: «Не тронь их, потому что я не желаю, чтоб их обижали». Он раздавит тебя, как воробьиное яйцо, Изабелла, если увидит в тебе обузу. Я знаю, он никогда не полюбит никого из Линтонов. Но он, возможно, не побрезгует жениться на твоих деньгах, взять тебя ради видов на будущее: жадность сделалась главным его пороком. Таким его рисую тебе я, а я его друг — настолько, что если бы он всерьез задумал тебя уловить, я, пожалуй, придержала бы язык и позволила тебе попасться в его ловушку.
