— Моя Амага умерла, — вздохнул несчастный отец. — Потом я узнал, что мои сыновья куплены римским сенатором. Я решил, что обязательно должен повидаться с ними. И хоть как-то помочь им. А со временем, может, и выкупить. Но ничего этого я не мог сделать, оставаясь в Иллирикуме, — Сарий грустно покачал головой. — Оставалось только одно. Я продал себя Тригетию. На деньги, которые он заплатил мне, а заплатить он постарался как можно меньше, я, возможно, смогу купить свободу моим бедным сыновьям. Если мне удастся их разыскать.

— А что случится с тобой? — спросил Николан.

Сарий повернулся к нему.

— Мне все равно, — воскликнул он, — если только они обретут свободу.

И, наконец, наступил день, когда на горизонте оказались стены великого города, который охочие до перемен римляне построили на берегу Адриатики. Над стенами виднелись крыши беломраморных дворцов и купола великолепных соборов. Сарий, как обычно, хромающий позади, вскинул палку, предлагая Николану подойти к нему.

— Ты слышал новость? — прошептал он, когда они оказались рядом.

— Я ничего не слышал, — признался Николан.

— Нас продадут здесь, в Равенне.

Николан повернулся к своему спутнику и увидел, что его лицо почернело от горя.

— Но Тригетий не может продать тебя. Он же пообещал привезти тебя в Рим.

— Обещание, данное рабу — ничто, — с горечью ответил Сарий. — Его можно тут же нарушить, — он застонал от отчаяния. — Тригетий выбрал Равенну, потому что здесь живут теперь многие богатые римляне, переехавшие сюда вслед за старухой (он имел в виду мать императора Галлу Плачиду). Поговаривают, что и император намерен перебраться в Равенну. Так что цены идут вверх. И рабов тут можно продать дороже, чем в Риме, — и не обращая внимания на надсмотрщика, выразительно помахивающего кнутом, несчастный отец воскликнул. — Прощайте, бедные мои сыновья! Я вас никогда не увижу!

Николан попытался утешить его, заметив, что у богатых римлян, что покупают рабов в Равенне, наверняка есть дома и в Риме. Так что ему не стоит терять надежду: он еще мог попасть в столицу империи.

— Я уже подумал об этом, — вздохнул Сарий. — Но это слабое утешение.

На следующий день рабам-мужчинам, спавшим во дворе харчевни за городскими стенами, приказали раздеться догола. Затем по очереди они опускали обе ноги в ведро с белой краской. После чего сидели на влажных от росы булыжниках мостовой, положив ноги на деревяшки, давая краске подсохнуть.

Николан спросил своего соседа, что означает сия процедура.

Белые ноги, — пояснил он, — свидетельство того, что мы — варвары, впервые ступающие на территорию их империи. И покупатели, что будут оглядывать нас со всех сторон, совать пальцы в рот и тыкать в живот, поймут это безо всяких вопросов.

— Нас будут продавать голыми?

Его собеседник кивнул.

— Они хотят видеть, что покупают.

— А женщин?

— И они будут, в чем мать родила. Потому-то на невольничьем рынке полно народу. Многие приходят сюда каждый день. У большинства за душой нет и ломаного гроша, но зато есть возможность вдоволь наглядеться на обнаженных девушек.

Николана охватила злость. Он спрашивал себя, неужели и его матери придется пройти через это унижение. Он не сомневался, что она умрет от стыда, если ее заставят выйти на люди голой. Он посмотрел на свои закованные в цепи руки. Неужели он ничего не мог с этим поделать? Он обратился к охраннику и попросил того позвать Тригетия.

Охранник рассмеялся и взмахнул хлыстом.

— Позвать хозяина? Глупый раб, я исполосую тебя хлыстом, если ты раскроешь рот.

Невольничий рынок представлял собой круглую площадку со скамьями высотой в два фута, тянущимися по периметру. Тригетий арендовал половину скамей. Николан стоял на в секторе, отведенном мужчинам и не решался взглянуть в сторону женщин. Табличка с ценой была прилеплена к его животу, но, в отличие от остальных, он не пожелал наклониться и посмотреть, в какую сумму оценил его торговец. Он же высоко поднял голову, не отрывая глаз от синего неба.

Покупатели и зеваки ходили вдоль скамей. Больше всего народу толпилось у рабов Тригетия и разговоры только и шли о том, каких он привез здоровых мужчин и грудастых женщин. Иногда кто-то из покупателей подходил вплотную и щупал бицепс Николана.

— Тебя никогда не продадут, — прошептал мужчина, стоящий рядом с ним. — Ты не стоишь тех денег, что просят за тебя. Ты кто, сын немецкого короля или сарматийского барона?

— А какую цену назначила за Сария? — спросил в свою очередь Николан.

Этот несчастный стоял с краю и по бледности его щек чувствовалось, что он не ждет от грядущего ничего хорошего.

— Низкую, — ответил мужчина. — Его купят одним из первых.

Мужчина не ошибся. Старик-римлянин с крючковатым носом остановился перед Сарием и щелкнул пальцами, показывая, что берет этого раба. Бледного, как полотно, Сария, еще не верящего в случившееся, столкнули со скамьи, и он рухнул у ног своего нового хозяина.

Несколько минут спустя к Николану подошел охранник.

— Слезай, — скомандовал он.

— Меня купили? — спросил Николан.

— Ты слышал, что я сказал? — гаркнул охранник. — Слезай со скамьи. Да, тебя купили. Не знаю, почему. Мне представляется, что ты издохнешь, не проработав и дня.

Николан набрался храбрости и посмотрел на женщин. Их ряд заметно поредел. Его матери среди оставшихся не было.

Он облегченно вздохнул. Наверное Тригетий, из уважения к матери, не стал выставлять ее на невольничий рынок, а решил отвезти в Рим. Но мысль эта тут же уступила место другой, более реальной. Скорее всего, покупатель на его мать нашелся сразу и уже увел ее с собой.

Может, оно и к лучшему, подумал Николан. Все равно он ничего не мог для нее сделать, как бы страстно этого не хотел. Не было рядом человека, к которому он мог обратиться за помощью. Его ввергли в мир, где цари побежденных становились рабами победителей, а герои гибли под ударами кнута надсмотрщиков. Если они были бессильны, что же ожидали от него? Да, он мог выхватит меч у высокого негра-распорядителя, что стоял посреди невольничьего рынка, и отбиваться, пока его не убьют. Но самоубийство сына ничем не облегчило бы участь матери.

— Следуй за мной, — скомандовал охранник.

Николана отвели в подземную комнату, где купленные рабы ожидали, пока за ними придут хозяева. Несколько минут спустя к нему подошел Тригетий, присел рядом.

— Я получил за тебя хорошие деньги, — он удовлетворенно кивнул. — Тебя продали Аэцию.

Николан изумленно вскинул глаза на работорговца. Аэций правил Римом. Смерть Бонифаче, единственного его соперника, восемь лет тому назад открыла путь наверх честолюбивому римлянину, который провел молодость при дворе правителя гуннов, а затем стал одним из лучших полководцев империи. Несмотря на враждебность Плачиды, матери слабовольного императора, Аэций полностью контролировал Рим и провинции.

Работорговец вновь кивнул.

— Для тебя это великий шанс. Поскольку ты умеешь читать и писать, ты сможешь выдвинуться на его службе. Аэций — величайший человек этого мира, не считая, разумеется, того монстра, чьи владения мы недавно покинули. Я продал ему много рабов, так что хорошо его знаю. Он полагается на мое суждение, и моей рекомендации вполне хватило для того, чтобы его представитель отсчитал за тебя требуемую сумму.

— Что он со мной сделает?

Тригетий вскинул руки.

— Кто я такой, чтобы судить о деяниях Аэция? Ему нужны образованные рабы, поскольку он ведает всеми делами Римской империи. Молодой император — обжора и болван, и Аэций более не советуется с ним. Старуха… — Николан знал, что речь идет о Плачиде, — ненавидит его, но ничего не может поделать. Ей остается лишь кусать локти в своем дворце в Равенне, и клясться, что придет день, когда по ее приказу ему отрубят голову. Но пока империей правит Аэций.

— Что ты сделал с моей матерью?

— Продал ее, — с довольной улыбкой ответил Тригетий. — Вчера вечером. Ее хозяин — богатый мужчина преклонных лет, у которого есть дома и в Равенне, и в Риме. Ей будет у него хорошо, если она проявит благоразумие.