— Ты что, с ней знакома?

— Она в моем классе.

И Саммер понесло. На сплетни. Она рассказала, что Ли может вообще не ходить на занятия, поскольку Холлистер основал кто-то из ее родственников, а дядя у нее — крутой адвокат, так что она получит хороший аттестат, даже если сожжет тут все и станцует голая на пепелище.

— У нее был парень, — продолжала нашептывать Саммер. — В колледже учился. Прошлой зимой он погиб в автокатастрофе на севере штата. Говорят, за рулем была она… Пьяная, наверное. Три месяца она не ходила в школу, но на второй год ее, разумеется, не оставили. Судя по всему, она уже оклемалась — завела нового парня… Я видела, как он приехал за ней в «порше». У него еще такой противный шрам… Видимо, родился с заячьей губой.

От избытка информации у меня закружилась голова. После звонка мы вышли из кафетерия, и в коридоре Саммер указала на бронзовый барельеф, на котором был изображен человек с изящным профилем. Надпись гласила: «ФРЕДЕРИК СМИТ ХОЛЛИСТЕР — ОСНОВАТЕЛЬ АКАДЕМИИ ХОЛЛИСТЕР, 1932 ГОД».

— Ли ему — седьмая вода на киселе, — проронила Саммер. — Он, по-моему, отец жены того самого дяди-адвоката. Точно не уверена — она ведь ни с кем не разговаривает. — Саммер помахала рукой проходящим мимо нас мальчикам и зашептала мне на ухо: — Слушай, Ари… Я рада, что ты теперь здесь учишься… Но в Холлистере ни одна душа не знает, что происходило со мной в Бруклине. И я не хочу, чтобы кто-нибудь узнал. Понятно?

Я кивнула:

— Это наша тайна.

На следующий день выяснилось, что Саммер была не права, утверждая, что Ли ни с кем не разговаривает: на уроке рисования мы с ней замечательно поговорили. Мы проболтали весь конец сентября, когда она все-таки стала ходить на классные часы, весь октябрь, когда мы рисовали ярко-оранжевые деревья за окном, и ноябрь, когда листья уже облетели, небо затянули тучи и на наших рисунках преобладали черные и серые тона.

Как-то раз учитель объявил, что мы должны сделать доклад о современном художнике. Список художников он написал на доске и сказал, что мы можем работать парами. Мы с Ли одновременно подняли руки, когда учитель дошел до фамилии Пикассо, выведенной зеленым мелом.

— Может, завтра придешь ко мне и начнем? — спросила Ли.

Она сидела позади меня, и я обернулась. На ней была футболка «SUNY Oswego», пальцами она теребила серебряный браслет на руке и весело смотрела на меня, а я мешкала, обдумывая то, что рассказывала мне Саммер. Автокатастрофа… Вождение в пьяном виде… Ли мне нравилась, но безопасно ли будет с ней за коваными воротами Холлистера?

Она словно прочитала мои мысли. Взгляд ее помрачнел. Мне пришло в голову, что все это может оказаться сплетнями. Или искаженной версией правды. Саммер, прежде чем распространять слухи, следовало получше узнать Ли. Так что приглашение я приняла.

На следующий день Саммер обиженно хлопнула дверцей шкафчика. Я только что объявила, что не поеду домой вместе с ней, а пойду к Ли — мы собираемся искать информацию о Пикассо в книгах из библиотеки Холлистера.

Когда мы вышли из школы, небо обложило тучами. Ли вдруг сказала что-то про Двадцать третью улицу: якобы она потеряла браслет, но, к счастью, его нашли, и ей нужно срочно его забрать. Это займет всего несколько минут, а браслет очень много для нее значит, ведь я же не буду возражать?

Я помотала головой, и ветер хлестнул по щекам. Затем с несколькими пересадками мы добрались на метро до Западной Двадцать третьей улицы, сплошь застроенной старыми четырехэтажными домами. Узенькие проходы между ними и проулками-то не назовешь. Мы остановились у дома, по трем верхним этажам которого тянулись пожарные лестницы, а окна были зашиты фанерой. Изнутри доносился шум, грубые голоса, визг дрели и стук молотка — работали строители. Их я и увидела, когда Ли отворила дверь.

В помещении пахло сыростью и древесными опилками. Рабочие кричали друг другу что-то насчет гвоздей и болтов. Ли пошла вверх по лестнице — узкой, длинной и темной. Я последовала за ней, прислушиваясь к скрипу ступеней под ногами.

— Здесь живет мой двоюродный брат, — пояснила Ли, ударив золотым молоточком в красную дверь. — Он хочет устроить в этом здании ночной клуб. Его отец считает, что он спятил.

Ее кузен распахнул дверь, и перед нами открылась свежеотремонтированная мансарда с кирпичными стенами, стеклянной крышей и современной, обитой черной кожей мебелью. На журнальном столике в россыпи счетов и стопок наличных стояла счетная машинка.

— Ариадна Митчелл. Это Дэлсин Эллис, — представила нас друг другу Ли.

На вид Дэлсину Эллису было года двадцать четыре. Коренастый, среднего роста парень с темными волосами, орлиным носом и необычного цвета глазами. Зелеными или серыми — точно определить у меня не получилось.

— Дэл, — сказал он, протягивая руку.

— Ари, — ответила я и услышала вздох Ли.

— Что вы за люди? — возмущенно произнесла она. — У обоих потрясающие имена, а вы их сокращаете. — Она посмотрела на меня. — Моему кузену повезло — его имя отражает наше родство с коренными американцами.

Так вот почему у нее амулет в виде стрелы…

— «Родство с коренными американцами», — передразнил Дэл. — Сто лет уже прошло, наверное. Немцы, ирландцы — кого только не было у нас в роду.

Ли скрестила руки на груди.

— В наших жилах течет кровь индейцев шони, и ты, Дэл, это прекрасно знаешь. — Она снова посмотрела на меня. — Отец Дэла и моя мама — брат и сестра. Они из Джорджии. Там как раз и обитало племя шони.

— Да кого это волнует, Ли? — спросил Дэл, подвел нас к этажерке и взял с полки браслет, который Ли тут же надела на запястье.

Это был опознавательный браслет, явно рассчитанный на мужскую руку, серебряный, из объемных звеньев и с выгравированными на плашке инициалами «М. Г.».

— Сходи к ювелиру и подгони по своей руке, а то опять соскользнет. Чего доброго, в следующий раз потеряешь на улице, а не у меня в машине, — сказал Дэл, а я тем временем незаметно рассматривала его. Лицо портил шрам, ползущий змеей от середины верхней губы до левой ноздри.

Как же Саммер ошибалась! Не оклемалась Ли после смерти своего друга. Браслет, который так много значил для нее, наверное, принадлежал ему. И никакого нового парня у нее не было. Только двоюродный брат.

Ли кивнула Дэлсину и сказала, что нам пора — как обычно, хриплым голосом. До меня наконец дошло: это не простуда и не ларингит, у нее от природы такой голос.

Когда Дэл закрыл за нами дверь, она продолжала болтать, пока мы спускались по лестнице, а затем и на улице. Оказалось, возраст Дэла я угадала правильно. Ли рассказала мне еще кое-что: у него есть младший брат, их мать умерла двенадцать лет назад, а Дэла выгнали из колледжа.

— Столько связей было пущено в ход, чтобы пристроить его в Северо-Западный колледж, — вздохнула Ли. — Его оценки и оценками-то не назовешь. А он затеял драку за место на парковке с каким-то студентом-технарем, выбил тому зуб, представляешь?.. Ну, его и вышвырнули. Дядя изрядно раскошелился, чтобы замять дело.

— О! — Лучшего ответа я не нашла.

Ветер развевал волосы Ли, длинные пряди медного цвета хлестали по веснушчатому лицу.

— Зря я, наверное, все это рассказываю. О нем и так ни от кого доброго слова не услышишь, — продолжала она. — Его имя… с индейского переводится «Он такой». Дядя то и дело твердит: «Он такой упрямый», «Он такой злой», «Он такой глупый». А тут Дэл еще собрался бизнесом заняться… Купил эту развалюху на деньги, которые ему оставила мать. Хоть бы у него все получилось. Никто в него не верит, и ему обязательно надо сделать что-нибудь стоящее.

— О! — повторила я, задаваясь вопросом: зачем Ли мне все это рассказывает? В школе, кроме меня, она ни с кем не разговаривала, и я пришла к выводу, что она страдает от одиночества.

Ли жила в современном здании на Восточной Семьдесят восьмой улице. Швейцар открыл перед нами стеклянную дверь и проводил до зеркального лифта, в котором от первого до двадцатого этажа, где располагалась квартира Ли, звучала популярная мелодия.