Дозаправиться все же не получилось, то есть «фирменным топливом» баки залить не вышло: яхта, похоже, шхуну эту просто обогнала. Зато посаженный на острове «представитель Аргентинского торгового дома» успел запасти обычного масла тонн десять — так что измученного постоянной скорее тряской, чем качкой полковника и профессора я высадил в Буэнос-Айресе ровно через три недели после отплытия из Петербурга. Высадил — и тут же (то есть все же через день) отправился обратно…
Но и во время путешествия «туда» я узнал много нового и интересного. О «деве Марии» узнал, то есть о железяке. Просто когда еще в Балтике Василий Васильевич (как и все, впервые на яхте отправившиеся) немного удивился тому, что я судном управлять даже не собираюсь, и поинтересовался, не стоит ли мне уделить управлению хоть какое-то внимание, я ему совершенно машинально ответил, что яхтой управляет высшая сила и не мое дело в этот процесс вмешиваться. А он, будучи все же весьма образованным ученым, мне соизволил не поверить…
В общем, когда на мой вопрос «где мы сейчас находимся» железяка ответила, указав точные координаты, товарищ Любарский сокрушенно сообщил, что испанским он, к великому сожалению, не владеет. Но он знал латынь — и по моей просьбу железяка это же и на латыни повторила. Вот только «гимназическая русская» латынь оказалась все же далека от «мексиканской классической», и, хотя профессор железяку понял, но все же с трудом. А я, когда он, изрядно ошарашенный, отправился спать, я поинтересовался какие еще языки может железяка использовать. И внезапно выяснил, что «говорить» она может аж на тридцати шести языках (хотя «воспринимать со слуха» в состоянии далеко не все). То есть совершенно внезапно: насчет латыни я думал, что ее — эту латынь — в железяку специально впихнули «под религиозные нужды», а оказалось, что в базу была загружена какая-то навороченная языковая библиотека (может, даже из Гугла, уточнить не удалось). Любарскому я об этом говорить не стал, но для себя отметочку сделал, а профессора всю дорогу обучал основам испанского: человек, латынью (в любом виде) владеющий, испанский может очень быстро освоить.
А вот на обратном пути я почти все время посвящал попыткам обнаружить еще что-то интересное в базах железяки, и кое-что даже там нашел. Не 'все знания мира, конечно, но шансов на то, что британцам (и американцам) скоро станет хуже, проявилось уже довольно много. И мне осталось этими шансами лишь воспользоваться правильно. А вот насколько это у меня получится — будем посмотреть…
Глава 11
Хорошо в начале девятнадцатого века жить на яхте со всеми удобствами — а вот жить на берегу в домах с удобствами современными уже плохо. То есть плохо — с моей точки зрения — жила даже нынешняя знать, а народ попроще вообще «как-то выживал». Причем те, у кого денежки все же водились, выживали в принципе терпимо, за ними хотя бы слуги горшки выносили — однако горшки-то они выносили недалеко, так что общая атмосфера в городах желала оставлять лучшего. А уж что творилось в деревнях…
Сам я в нынешнюю деревню пока не попадал, но мне вполне хватило и рассказов знакомых товарищей (особенно красочно жизнь в деревне мне описал товарищ Бенкендорф), так что со мной их Уругвая прибыли выделенные доном Альваро два его пеона, освоившие великое искусство лепки сантехнических изделий. Но пока они свои таланты проявить были не в состоянии: на улице зима, снегом все засыпано — даже глины не накопать. Так что они усиленно осваивали Великий и Могучий (с помощью присланного Николаем в Ревель переводчика) и жаловались мне на невыносимый климат. Ну а я жаловался (самому себе, так как больше некому было) на невыносимые нынешние коммуникации. Из Ревеля до Петербурга можно было добраться (на «тройке с бубенцами») самое быстрое за два дня с ночевкой в Нарве, причем обходилось такое путешествие всего-то в сто двадцать рублей (подорожная плата составляла гривенник за лошаде-версту). А у мирного не самого богатого человека (или у военного кавалериста) этот путь занимал минимум неделю, так что этой категории граждан гарантировалось шесть-семь ночевок в «гостиницах» на промежуточных станциях. В гостиницах практически без удобств и битком набитых клопами!
Так как себе я такого счастья точно не желал, то сидел себе спокойно в Ревеле и не выпендривался. Но, судя по количестве «гостей», приехавших в Ревель по мою душу, имплементация некоторых моих советов прошла довольно успешно и император возжелал процесс ускорить и углубить. Очень сильно возжелал, так что в Ревеле, по-моему, вообще свободных гостиниц не осталось.
Приехали в Ревель в основном офицеры «по горному ведомству» — и они мне рассказали, что выстроенные в Донецке полковником Любарским четыре каупера мало что на четверть сократили потребление кокса на выплавку чугуна, так еще и домны стали работать заметно быстрее. То есть настолько быстрее, что каждая домна теперь выдавала чугуна больше пяти тысяч пудов в сутки! Правда, тут же возникла другая проблема: куда этот чугун девать. Гужевой транспорт теоретически мог бы проблему решить, но весь наличный состав обустроенных заводских конюшен был полностью занят на перевозке руды и угля из Красноармейска. А что, как хочу, так города и называю… благо Николай на такие мои поползновения смотрел с усмешкой.
Хотя военные — они люди простые: им что прикажут, то они и выполнят. Вот им проблему «избытка чугуна» приказали решить… а вот трудности русских офицеров вообще никогда не пугали. Особенно, если преодолевать эти трудности предстояло не им лично, а солдатам. Хотя все же большинство офицеров и «личных трудностей» не боялось, а уж запугать русского человека морозом зимой — это все же из области ненаучной фантастики. Так что господа офицеры вместе со своими солдатами также бегали по морозу, следили, чтобы солдатики не ленились и халтуру не гнали — и планировали уже в апрелю запустить железную дорогу от Красноармейска до Донецка. Ну да, с чугунными литыми рельсами.
Однако бесплатных пряников не бывает: рельсы-то там отливались чугунные, а костыли, которым следовало рельсу к шпалам прибивать, и накладки, которым рельсы друг с другом скреплялись, делались все же из дорогущей стали — а я ведь пообещал, что скоро стали будет просто невероятно много и получится она дешевой. Вот первенцы из самообразующихся «железнодорожных войск» и прискакали в Ревель с простым вопросом «а когда?»
Так как туда же приехали и трое «горняков», строивших «тайный завод» под Арзамасом, разговор получился очень конкретный. Особенно конкретный он получился с полковником Корпуса горных инженеров Петром Григорьевичем Соболевским, который на «тайном заводе» уже выстроил большую установку по получению светильного газа. Я в разговоре с ним совершенно случайно узнал, что н лично придумал, как из платину монеты изготавливать — и он мне технологию объяснил довольно подробно (очевидно, очень он своей придумкой гордился). Ну и я загордился личным знакомством с таким человеком, а погордившись немного, пригласил его на яхту (с прочими офицерами я общался в специально арендованном доме) и показал ему одну маленькую, но очень интересную фиговинку:
— Петр Григорьевич, яхту сию строил мой дядька, а механизмы и устройства всякие другие мои родственники придумывали. И придумали они их очень неплохо. Но дело в том, что хотя я знаю, как сии механизмы действуют, я понятия не имею, каким образом были они изготовлены.
— Но я тут, боюсь, помочь вам не смогу, интересы мои совсем в иной области простираются.
— Вот тут вы, как мне кажется, заблуждаетесь. Вот посмотрите на эту забавную штучку.
— Бутылочка? А как она открывается?
— Никак не открывается, она запаяна. Но ее и открывать не следует, а следует ее поместить вот в этот прибор, именуемый светильником электрическим, и пустить через нее электрический ток. Ну как вам?
— Это… это просто чудо!
— Ну да, чудо. Изготовленное руками тех, кого, к сожалению, с нами сейчас нет. Однако чудо сие довольно простое: здесь в пустоте закреплена тонкая проволочина из вольфрама, иначе тунгстеном именуемым, толщиной — вы сами посмотреть можете — в четыре сотых… в менее двух десятых линии.