Молодой человек на минуту задумался, потом сказал:

— Мы не отвечаем за поступки наших предков. Вообще происхождение всех богатств есть вопиющая несправедливость, тем не менее она освящена веками, и мы вынуждены с этим считаться.

Герцогиня с удивлением посмотрела на сына, софизму которого могли позавидовать сами благочестивые отцы иезуиты.

— Что было прежде, это дело не наше, — продолжал молодой человек, — и хорошее, и дурное пусть судит Бог. На нашей обязанности лежит бороться с существующим злом. Папа — бич свободы всей Европы, убийца науки и просвещения. Я с величайшим наслаждением готов всадить кинжал в горло Сикста!

Хотя последние слова были произнесены вполголоса, тем не менее герцогиня вскочила на ноги и со страхом стала осматриваться кругом. В папском Риме, также как в Риме императорском, стены имели уши. Но беспокойство Юлии Фарнезе было напрасно: громадный дворец давно уже был погружен в глубокий сон.

— Возвращайся к кардиналу, сын мой, тебе пора, — сказала, вставая, герцогиня, — и не будем говорить об этих ужасных вещах пока…

— Пока? — спросил молодой гугенот.

Но Юлия Фарнезе вместо ответа положила свою ладонь на губы сына и улыбнулась. Кавалер Зильбер поцеловал руку матери и вышел.

Еврейский квартал в Риме обыкновенно закрывался, когда в церкви «Пианто» звонили к Ave Maria. Закон против евреев, значительно ослабленный в царствование Григория, при Сиксте V снова стал строго исполняться. Впрочем, несмотря на строгость закона, положение евреев в Риме было недурно. Если еврей заплатил подати, выполнил предписание полиции, он мог быть совершенно спокоен, пользовался одинаковой защитой от властей, как и остальные граждане, ни один аристократ не смел его тронуть. Между тем права евреев были чрезвычайно ограничены. Они не могли занимать никаких гражданских должностей. Так, например, еврей медик имел право лечить только еврея, но не христианина. Они платили громадные подати государству в пользу города и, кроме всего этого, еще и папскому престолу. Однако, несмотря на ограничение прав и громадные подати, евреи в средние века чрезвычайно быстро богатели, и богатели именно там, где права их были особенно ограничены, к примеру, в Риме, Польше и Румынии. В Англии и Франции они пользовались почти одинаковыми правами со всеми гражданами, тем не менее их богатства далеко не были так велики, как в государствах, где их преследовали. Причину этого явления надо искать в самом преследовании, которое побуждало евреев теснее сплотиться, оказывать помощь друг другу и более активно проявлять свои таланты и способности.

Соломон Леви, ливорнезец, проживал в Риме уже около пятидесяти лет. Это был старик, пользовавшийся безграничным уважением кагала[107] и всех своих единоверцев; Соломона считали каким-то оракулом. Среди христианского населения он был известен как ростовщик — профессия до высшей степени выгодная в те времена, когда промышленность и торговля повсюду находились в застое. В средние века профессия ростовщика не внушала отвращения, как в наше время. Напротив, ростовщик пользовался даже некоторым уважением, смешанным с боязнью.

Соломон Леви был верен традиции своих собратьев по ремеслу. Жил очень скромно, и дом его был похож на крепость с толстыми стенами, решетками на окнах, железными дверями и подземными ходами. В услужении Соломона была только одна старая еврейка Барбара. Сам ростовщик был хотя и старик, но сильного сложения, и при случае мог постоять за себя, в особенности, когда вооружался громадным мушкетом, стоявшим в углу. Последнее доказывало, что еврей обладал сокровищами, но где они были скрыты, никто не знал. Во время междуцарствия, когда умер папа Григорий, а новый еще не был избран, некоторые головорезы Марио Сфорца проникли в дом еврея, выломав дверь, но денег не нашли, хозяин и его прислуга также скрылись.

Впоследствии, когда Сикст V приказал повесить главных зачинщиков нападения на дом ростовщика, то один из приговоренных бандитов, входя на эшафот, вскричал: «Черт возьми, какая досада, приходится умирать, даже и не взглянув на сокровища Соломона!» Тем не менее этот факт никого не разубедил в существовании богатства Соломона Леви. Он продолжал заниматься своим выгодным ремеслом, и делал это до такой степени осторожно, что папское правительство не имело ни малейшего основания привлечь его к ответственности за ростовщичество.

В данный момент мы застаем старого еврея сидящим за столом и при помощи его верной Барбары поверяющим различные счета. Толстые свечи, вправленные в массивный серебряный канделябр, освещали характерную фигуру старика. Он был одет в черный шелковый длиннополый кафтан, очень истертый и засаленный от времени, традиционная ермолка покрывала его голову, густая белая борода закрывала грудь, маленькие серые глаза блестели из-под седых бровей. Старая Барбара сидела напротив своего хозяина. Одета она была в платье тосканской крестьянки, ее серая голова ничем не была покрыта. Перед старухой лежал список долгов.

— Скажи, Барбара, — спрашивал Соломон, — как велик долг мореходного подрядчика Исаака Ерка?

— Он должен вашему дому сто тридцать семь тысяч скудо, — отвечала Барбара, глядя в список.

— Хорошо, — сказал Соломон, — его долг тот же, что и прежде, когда мы по его поручению кредитовали короля Наваррского в Венеции. Королева Елизавета поддерживает протестантов Франции, — сказал старик, — я зарабатываю на этой операции 2600 скудо. Отметь на обоих столбцах, что деньги будут посланы.

Барбара исполнила приказание хозяина.

— Посмотрим теперь счет Моисея из Амстердама, — продолжал Соломон.

— 200 тысяч флоринов[108], — отвечала Барбара, — но здесь также сказано, что такая же сумма послана в Брюссель герцогу Александру Фарнезе. Вы утверждаете?

— Конечно. Далее, вероятно, в списке следует король испанский Филипп, вечно нуждающийся в деньгах и солдатах, впрочем, — продолжал ростовщик, — ему помогают голландские евреи. Деньги, посланные Фарнезе, имеют ту же цель: помощь французским католикам. Несчастные безумцы! — вскричал, улыбаясь, Соломон. — Евреи помогают христианам уничтожить друг друга. Эта золотая волна проходит через наши руки и захлестывает наших врагов. Мы мстим нашим угнетателям, способствуя пролитию их крови.

Барбара с сатанинской улыбкой слушала сентенции хозяина, она также глубоко ненавидела своих преследователей и от души радовалась их несчастьям.

— Теперь займемся нашими частными счетами, — сказал Леви.

Барбара встала, положила список в железный шкаф и взяла другой. Сев к столу, она начала читать внятным голосом:

— Барбара Питерно получает два процента годовых: с 1571 по 1579 год это составляет 4800 скудо. С 1579 по 1585 год — по три процента, что составляет 7200 скудо. Проценты со всей этой суммы 6450 скудо. Всего 18450…

— Погоди, Барбара, — прервал ее Соломон, — я слишком доволен твоей службой, а потому решил назначить тебе с нынешнего года пять процентов прибыли со всех моих коммерческих сделок. Довольна?

— Благодарю, хозяин, я не заслужила такой милости, обещаю и впредь до последней капли крови защищать твои интересы.

— Больше мне ничего и не нужно, — и, глядя пристально на Барбару, улыбаясь, продолжал. — Итак, моя милая Барбара, ты капиталистка, у тебя составился капитал почти в 25 тысяч скудо. У тебя нет никаких расходов, квартиру ты имеешь у меня, одеваешься в одно и то же платье вот уже более тридцати лет. Что же ты думаешь делать с твоими капиталами? Ты хочешь все копить? Решила умереть миллионершей?

— Хозяин! Быть может, ты раскаиваешься в своем великодушии и находишь, что я его не заслужила? Скажи мне прямо.

— Какой вздор, я, напротив, сам предложил тебе прибавку, я спрашиваю это так, скорее из любопытства.

— Хорошо, Соломон Леви, мой уважаемый хозяин, — заметила Барбара, — я удовлетворю до некоторой степени твое любопытство. Знай, что я, как и ты, имею секреты, о которых…