…по возвращению домой мама нашла записку, в которой говорится…

Широко распахнув глаза, Джесси проговорила дальнейшее вслух, обращаясь к пустой комнате и первое, что она увидела, был пустой стакан стоящий на полочке над ее головой: стакан с водой, еженощно припасаемый Джеральдом. Стакан стоял совсем рядом с браслетом ее наручника, которыми она была прикована к спинке кровати. И не слева, а как раз справа.

…что мне пришлось срочно отвезти тебя в травмпункт в больницу Оксфорд-Хилл, для того чтобы врачи там пришили тебе пару пальцев обратно.

Только теперь Джесси вдруг осознала всю пользу, весь смысл, заложенный в этом древнем, болезненном воспоминании; она поняла, что недавно пыталась подсказать ей Тыковка. Ответ ни имел ничего общего ни со Старым Адамом, ни со слабым минеральным духом, исходящим от мокрого пятна на задке ее хлопковых трусиков. Напротив, ответ заключался в полудюжине кусочков стекла, тщательно вырезанных из старых рам, давным-давно вынутых из перестроенного сарая. Она лишилась баночки с кремом Нивея; и тем не менее у нее остался еще один источник естественной смазки, разве нет? А как еще ей ускользнуть в Землю Обетованную? В ней еще была кровь. А до тех пор пока кровь не свернется, она почти такая же скользкая, как масло.

Будет чертовски больно, Джесси.

Да, конечно, будет чертовски больно. Но она помнила, как читала где-то, что в запястьях гораздо меньше нервных окончаний, в отличии от других жизненно важных точек человеческого тела; вот onwels перерезание вен на запястье, в особенности в ванной, полной теплой воды, спокон века было излюбленным способом самоубийства, со времен тога-заседаний в Императорском Риме. А кроме того, она и так уже наполовину без сознания.

— Я была наполовину бесчувственная тогда, когда позволила ему приковать меня этими чертовыми браслетами к кровати, — прохрипела она.

Если ты разрежешь слишком глубоко, то истечешь кровью как древние римляне.

Да, и это вполне возможно. Но если она не решится попытаться, она так и проваляется здесь, пока не загнется от судорог и обезвоживания… или пока не пожалует ее приятель с корзинкой костей.

— Ну хорошо, — сказала она.

Ее сердце колотилось как отбойный молоток и впервые за прошедший час она совершенно пришла в себя. Ток времени возобновился, пускай с рывками и толчками, словно товарный состав, свернувшись с главной нитки на стрелочный разъезд.

— Ты меня убедила. Последнее было самым убедительным.

Послушай, настойчиво заговорил голос и с удивлением Джесси осознала, что голос этот не принадлежит ни Руфи, ни Женушке. Они теперь слились в одно, может быть ненадолго, но все же. Послушай меня внимательно, Джесс.

— Слушаю, — сказала она в пустую комнату. Одновременно она смотрела во все глаза. Она смотрела на стакан. На один из дюжины, которые она купила на распродаже у Сирса три или четыре года назад. Шесть или восемь из них уже разбились. Скоро за остальными последует и этот. Она сглотнула и поморщилась. Казалось, что все ее горло обложено укутанными фланелью мелкими камешками.

— Я слушаю очень внимательно, будь уверена.

Отлично. Потому что, раз ты решишь начать, ты больше не сможешь остановиться. Все должно произойти очень быстро, потому что твой организм уже и без того сильно обезвожен. Но помни; даже если у тебя ничего не получится…

— …выход из положения все равно будет наилучший, закончила она.

И это была правда, верно? Ее положение упростилось настолько, что в своем, несколько мерзковатом роде, даже приняло вид определенной элегантности. Само собой ей совершенно не светило истечь кровью до смерти — а кому бы этого хотелось? — но возможно что этот выход из положения окажется лучше вечных непрекращающихся и быстро усиливающихся судорог и жажды. Лучше чем он. Галлюцинация. Чтобы то ни было.

Она облизала пересохшие губы сухим же языком и привела в порядок разбегающиеся мысли. Постаралась заставить их двигаться логическим путем, так же как тогда, когда намечала путь, при помощи которого надеялась освободится от наручников при помощи баночки с кремом Нивея, которая теперь бесполезная валялась на полу рядом с кроватью. На этот раз навести в голове порядок удалось с большим трудом чем раньше и она отметила это для себя. В ее сознании продолжали вертеться обрывки

(смажься, смажься)

этого старого блюза-речитатива, она продолжала время от времени слышать запах отцовского одеколона, чувствуя как что-то твердое упирается в ее зад. И потом, невдалеке от нее по-прежнему находился Джеральд.

Джеральд обращался к ней со своего места на полу комнаты. Оно все равно вернется, Джесси. Ничто на свете его не способно остановить, не ты, ничто другое. Он преподаст тебе урок, моя cnpd` красавица.

Быстро взглянув на него, она снова перевела взгляд на пустой стакан из-под джеральдова ночного питья. Джеральд словно бы насмехался над ее бедственным положением, скалился углом рта, изрядно пострадавшим во время обеда бродячего четвероногого гурмана. Призвав на помощь волю, она снова попыталась выстроить мысли в надлежащем порядке и после непродолжительной борьбы ей это удалось — в ее голове возобновилась целенаправленная мыслительная деятельность.

В течение следующих десяти минут она продвигалась вперед шаг за шагом. По правде признаться, она не многого достигла намеченное ею предприятие было самоубийственно рискованным, однако не слишком сложным. Мысленно она несколько раз проиграла в голове каждый свой шаг, высматривая малейшие ошибки, которые могли бы стоить ей последнего шанса выиграть жизнь. Она не смогла найти ни одного крупного изъяна. Самым узким местом была скорость — все необходимо было проделать очень быстро, прежде чем кровь начнет сворачиваться — в результате чего у нее оставалось только два возможных выхода: либо быстрое освобождение, либо потеря сознания и смерть.

Она повторила предстоящую операцию про себя еще раз — не содрогаясь от жутковатых подробностей, а методично пересматривая их, как осматривала вязанье, например шарф, который вязала в спешке и потеряла одну из петель — и все это в то время, как солнце продолжало клониться к западу. На заднем крыльце поднялась на ноги собака, оставив на месте своей трапезы мокрое блестящее жиром пятно сукровицы. Собака затрусила в направлении леса. Дело было в том, что до ее ноздрей снова донесся отдаленный порыв того вчерашнего темного духа, а теперь, когда в животе у нее была приятная тяжесть, даже одного единственного порыва было для нее многовато.

Двенадцать-двенадцать-двенадцать, мигали часы, но время, на то и было временем, чтобы утекать независимо ни от чего.

Еще одно, прежде чем ты всерьез примешься за дело. Ты довела себя до последней крайности и это, может быть, хорошо, но внимания все равно не теряй. Если ты в самом же начале уронишь этот чертов стакан на пол, считай, что твое дело — труба.

— Держись от меня подальше, псина! — пронзительным, клекочущим голосом выкрикнула она, не знающая того, что несколько минут назад собака убралась с заднего крыльца и углубилась в лес. Она еще немножко помедлила, размышляя о том, а не помолиться ли ей еще, как она с самого начала хотела. Теперь она целиком и полностью оказалась в зависимости от своих голосов… и от самой себя.

Она потянулась к стакану правой рукой, двигаясь без прежней чарующей осторожности. Часть Джесси — возможна та самая часть, которая была так влюблена в Руфь Нири и обожала ее — осознавала, что дело теперь сводилось отнюдь не к осторожности, а к способности опустить вниз молоток и сделать это сильно и решительно.

Теперь я Леди-Самурай, — подумала она и улыбнулась.

Окружив кольцом пальцев стакан, для того, чтобы завладеть которым она так недавно столько билась, и несколько секунд с любопытством на него смотрела — как смотрит садовник на некую неизвестную ему разновидность растения, появившуюся среди его ananb или гороха — потом крепко взяла стакан в руку. Прищурив глаза, чтобы защитить их от летящих осколков, она сильно ударила стаканом о край полки, точно так же, как наверное разбивала бы скорлупу сваренного в крутую яйца. Звук бьющегося стекла показался ей до абсурдности знакомым, почти нормальным, точно такой же звук, с которым раньше у нее разбивались десятки, сотни стаканов, выскользнувших из ее пальцев во время мытья посуды, или сбитых на пол случайно локтем или неловкой рукой за все прошедшие годы, пока она росла, развиваясь от своей пластиковой кружечки с Данди Даком, что была у нее лет в пять. Тот же самый старый-добрый звук; никакого особого резонанса или эха, отмечающего факт того, что с данного мгновения она приступает к сложнейшей ювелирной работе по спасению своей жизни, с огромным риском для нее же.