— Так вот, теперь я хочу наладить и все остальное. И для этого мне необходимо кое-что написать — я пишу письмо одной моей старой подруге. Я пообещала себе — в прошлый октябрь, в самое трудное мое время — что если я выберусь из этой передряги, я обязательно напишу Руфи. И теперь я должна сдержать свое обещание. И вот я, наконец, засела за письмо и собираюсь его закончить. Я перестану себя уважать, если теперь брошу все на полпути.

— Но таблетки…

— Думаю, что у меня еще достаточно времени, чтобы закончить письмо и сунуть его в конверт до тех пор, пока глаза мои начнут слипаться. Тогда я пойду прилягу, а потом, когда встану, вы мне устроите ранний ужин.

Она снова тронула левую руку Мэгги своей правой рукой, жестом ободрения, одновременно неловким и исполненным симпатии.

— Я хочу большой и вкусный ужин.

Мэгги продолжала хмуриться.

— Вредно пропускать время обеда, Джесси, и вы сами это знаете.

— Есть вещи, — как можно мягче ответила Джесси, — гораздо важнее еды. И вы тоже это знаете, как и я.

Мэгги снова бросила взгляд на экран дисплея, потом вздохнула и кивнула. Когда она потом заговорила, ее тон был тоном женщины, согласившейся на нежеланный компромисс, в который она сама не верит.

— Ладно, может вы и правы. Чтобы я тут ни говорила, вы босс.

Джесси кивнула, впервые осознав, что для того, чтобы совместно принять что-либо удобное для объяснения происходящего, они впервые отвергли всякую выдумку.

— Вот это верно. Я — босс.

Бровки Мэгги снова поднялись вверх на половину дюйма.

— Как вы смотрите на то, если я принесу сэндвич сюда и оставлю тарелку на краю стола?

Джесси улыбнулась:

— Договорились.

На этот раз Мэгги ответила на ее улыбку. Когда, три минуты спустя, она принесла Джесси сэндвич, та уже снова сидела перед зеленовато-светящимся дисплеем, в сиянии которого кожа ее лица принимала нездоровый комиксно-зеленоватый оттенок, полностью поглощенная работой над своим письмом, буквы которого она споро набирала на клавиатуре. Маленькая экономка-ирландка даже не старалась быть тихой — она была из тех женщин, кто не пойдет на цыпочках, даже если от этого будет зависеть ее жизнь — но Джесси даже ухом не повела на ее шаги. Она ничего не слышала. Бросив печатать, она взяла со своего компьютера пачку газетных вырезок и несколько секунд торопливо в них копалась. В большей части вырезок содержались фотографии, на которых был снят человек, мужчина со странно-узким лицом, суживающимся к подбородку и совершенно пустым, с глазами, при взгляде на которые, в голову Джесси всякий раз приходила Донди, звезда комического стриптиза и Чарльз Мэнсон. Пухлые губы, похожие на ломтики перезревших фруктов, нависали под тонким и острым, словно лезвие, носом мужчины.

Несколько секунд Мэгги постояла за плечом Джесси, ожидая хотя бы какой-то реакции, потом негромко произнесла: «Гм!» и вышла из комнаты. Только пятьдесят минут спустя Джесси поглядела налево и заметила тост с сыром на краю стола. Сэндвич уже давно остыл, но она все равно жадно проглотила его, в пять быстрых волчьих укусов. Потом повернулась обратно к Маку. Курсор продолжал перед ней свой неугомонный танец, медленно, но верно уводя ее все глубже в дебри.

Я немножко успокоилась, но потом подумала: он просто лег на пол позади моего сидения и поэтому я не вижу его в зеркало. Для того, чтобы убедиться, что это не так, я поднялась, перегнулась через спинку и посмотрела назад, во что было трудно поверить, так я была слаба. От самого легкого движения и тем более удара или прикосновения, мне начинало казаться, что мою руку не просто сжигает огнем, а кто-то протыкает ее насквозь раскаленными гвоздями. Позади моего сидения никого, конечно же, не было, и в том, что в последний раз, я вообще видела его, оно было соткано из лунных теней, я сильно сомневалась… но тени в моей голове оказались сильнее.

Я просто не могла поверить в то, где теперь нахожусь — и это во время светлого дня, когда солнце палит нещадно, когда на руках у меня нет наручников, когда я выбралась из дома и сижу взаперти в безопасности в моей собственной машине. Мне начало казаться, что если оно не прячется на полу позади меня, то наверняка забралось в багажник, а если не в багажник, то легло теперь под задний бампер. Я всячески убеждала себя, что оно по-прежнему со мной, около меня, во мне, и так оно и было — с тех самых пор оно находится во мне, Руфь. Вот что я хочу, чтобы ты — и все остальные — поняли; именно это я всегда хотела сказать. С тех пор он всегда находится со мной. Он остается со мной несмотря на то, что мой разум, каждый раз, когда я видела его, говорил мне, что он — это всего лишь плод моего воображения, подстегнутого игрой света и теней. Или, быть может, мне лучше сказать, что оно остается со мной. Мой ночной гость есть «человек с белым лицом» всякий раз, когда солнце восходит, но стоит только наступить тьме, как он превращается в «существо с белым лицом». Кто бы это ни был, «он» или «оно», мой разум гнал его от меня, но сама я всегда знала, что до конца дней моих это останется рядом со мной, всегда будет блуждать где-то поблизости. Потому что всякий раз, когда ночью в моем доме скрипит половица, мне кажется что это оно возвращается за мной, всякий раз, когда я слышу рядом с собой шаги незнакомца, мне кажется что это вернулось — вернулось для того, чтобы завершить свою работу. Оно было в моем мерседесе в то утро, когда я очнулась, оно бывает в моем доме в Истерн Пром каждую ночь, либо прячется за шторами, или стоит в шкафу и его зловещая плетеная корзина всегда находится у его ног. У меня нет волшебного копья, которым я бы могла отпугнуть чудовище и кроме того, Руфь, я так устала от него.

Она сделала паузу для того, чтобы вывалить в мусорную корзину переполненную пепельницу и закурить новую сигарету. Все это она проделала очень медленно и расчетливо. Ее руки била едва заметная, но непрекращающаяся дрожь и обжечь себе пальцы ей совсем не хотелось. Когда сигарета как следует разгорелась, она глубоко затянулась, выпустила толстую струю дыма и положив сигарету в пепельницу, вернулась к Маку.

Я не знаю, чтобы я делала, если бы аккумуляторы у машины разрядились — наверное так и просидела бы неизвестно сколько времени, дожидаясь пока кто-нибудь появится, может быть целый день но мотор завелся с пол-оборота и я, дав задний ход, сумела вывести машину на дорогу и развернуться в нужном направлении. Все время меня подмывало взглянуть в зеркало заднего вида и все это время я боялась, что увижу там его. Не потому что думала, что он все еще находится там, надеюсь что ты понимаешь меня — я знала, что его там нет — а потому что боялась, что мой разум заставит меня увидеть его.

Наконец, выбравшись на Бэй Лэйн, я все-таки взглянула в зеркало. Я просто не смогла удержаться. В зеркале я ничего не увидела, конечно, кроме заднего сидения, и только после этого мне немножко полегчало. Дальше я катилась уже уверенней. Я добралась до 117-го и свернула к магазинчику Дэйкина — это местечко, где собираются все местные, когда им неохота тащиться в Ранджери или в какой-нибудь из баров в Моттоне. Парни и мужчины сидят за столиками в кафе, жуют арахис и врут насчет того, чем они занимались вечером в субботу. Я остановилась за первой же заправочной колонкой и так стояла минут пять или около того, глядя на то, как посетители заходят и выходят из кафе, как суетятся вокруг машин механики из автосервиса и служители заправки. Я не могла поверить своим глазам — мне казалось, что все это не понастоящему — можно себе представить такое состояние? Мне все время казалось, что эти люди призраки, что скоро, когда мои глаза привыкнут к дневному свету, эти существа исчезнут и мало-помалу я смогу видеть прямо сквозь них. Мне снова здорово хотелось пить, а из кафе все время кто-нибудь выходил с этими маленькими толстенькими стаканчиками кофе. Мне становилось все хуже, жажда была невыносимой, но я по-прежнему не могла заставить себя выбраться из машины… чтобы подойти и попросить помощи у призраков. Можно сказать и так.