Было ясно, что Даунинг очень сильно разозлен тем, что судья в Новой Англии не ответил на его просьбу. Он хотел посадить меня за решетку, чтобы мучить меня столько, сколько захочет (как делают в Иране). А я все еще был на свободе. Он готов был сломать свой стол.

— Так, Биркенфельд! Теперь мы хотим имена! Все имена.

— Я уже все рассказал Сенату и налоговой службе, — ответил я, пожав плечами. — Если бы вы выдали мне повестку, когда мы ее просили, эти имена были бы у вас уже в прошлом году.

Джефф Нейман внимательно посмотрел на Даунинга. Возможно, он думал: «И почему же ты не выдал ему повестку?» Но он промолчал, и я сразу понял, что главный в этой комнате Даунинг.

— Ну что же, умник, — огрызнулся Даунинг. — Мы хотим их прямо сейчас.

Но это была просто детская игра, и я знал, как в нее играть. Министерство юстиции, как и другие агентства, уже получило всю информацию от Сената. Даунинг просто пытался запугать меня угрозой ареста и обвинения. Он думал, что это станет той последней соломинкой, которая сломает мне спину. Он ни капли не напоминал логичного и зрелого профессионала в области криминальной юстиции. Я уже изобличил деятельность банка, я пришел к Даунингу сам, я, по сути, уже признался в незаконной деятельности, которую помог вывести на свет божий. Что еще он мог мне предъявить? Он просто хотел драматизировать ситуацию и устроить шоу для своих подчиненных. Я решил ему подыграть — вытащил копию длинного и детального списка швейцарских банкиров и клиентов, который уже передал Бобу Роучу и сенатскому комитету, и бросил листы бумаги через стол.

— Пожалуйста, — сказал я. — Этот список уже есть у всех остальных правительственных служб, так что думаю, что могу отдать его и вам.

Даунинг схватил его и гордо прижал к столу пальцем с таким видом, будто ему только что удалось расколоть Джона Готти[73]. Тем временем я вытащил из своего бумажника желтую карточку «Освобождение из тюрьмы», которую взял из своей квартиры в Женеве. Карточка полетела в сторону Даунинга вслед за бумагами.

Даунинг, Келли и Нейман наклонились вперед и уставились на нее.

— Ну что? — сказал я. — Эта карточка сработает?

Все трое ошеломленно молчали. Возможно им казалось, что они сломали меня, но я только что разрушил их фантазии.

— И кстати, — сказал я, — у меня тут назначены встречи с комиссией по ценным бумагам и Сенатом, так что я не хотел бы их пропустить.

Мне показалось, что Даунинга хватит удар. Он с грохотом отодвинул свое кресло, вскочил и завопил, тыкая пальцем мне в лицо.

— Вы не будете встречаться или беседовать ни с кем из Сената или комиссии по ценным бумагам! Это понятно, Биркенфельд?

Чуть позже мои адвокаты сообщили в письменном виде Карлу Левину (сенатору) и Роберту Хузами (представителю комиссии по ценным бумагам), что, произнося эти слова, Кевин Даунинг совершил не одно, а целых два федеральных преступления. Они указали, что, согласно статье 1505 раздела 18 Свода законодательства США, федеральным преступлением считается любое препятствование или запугивание свидетеля, которого допрашивает комитет Конгресса или следственное агентство типа комиссии по ценным бумагам. Как и говорил судья Каплан о Даунинге и команде министерства юстиции в деле против KPMG, те самые люди, долг которых состоял в защите конституционных прав американских граждан, прямо нарушали их. Даунинг постепенно становился рецидивистом.

Я поднял голову и улыбнулся Даунингу. А затем я посмотрел на Джеффа Неймана. Малыш-прокурор просто сидел на своем месте, не двигаясь, с лицом, невозмутимым, как у Библиотечного Льва[74]. Только что в его присутствии прокурор из министерства юстиции попытался запретить свидетелю сотрудничать с другими федеральными агентствами. С моей точки зрения, Даунинг переступил черту, однако Нейман не сказал на это ни слова. Позднее мои адвокаты сообщили об этом возмутительном поведении в министерство юстиции. Однако, насколько мне известно, Даунинг так и не понес за это никакого наказания. По всей видимости, дело KPMG не научило Кевина Даунинга тому, что свидетелей нельзя запугивать, а члены его команды были слишком застенчивы, чтобы открыть рот.

Я сложил свои бумаги и собрался на выход.

— Увидимся в суде, — огрызнулся Даунинг. — Не вздумайте пропустить заседание.

— Мы придем, — ответил ему Рик.

Насколько я помню, это были первые и последние слова, которые мой адвокат произнес в тот день. Слова капитуляции. На улице мы разошлись в разные стороны. Мне нечего было ему сказать.

19 июня 2008 года я вышел из самолета в Форт-Лодердейл и тут же оказался в еще одной жаркой «бане», которую приготовил для меня федеральный магистрат[75]Барри С. Зельцер из Южного округа Флориды. Рядом со мной в душном зале стоял Рик Моран, а по другую сторону от прохода расположились зевающий Даунинг и его оруженосец Джефф Нейман. Как только Зельцер поднялся по ступеням к своему столу, я тут же понял, каким будет ответ на мою просьбу о рассмотрении дела: «Виновен по всем пунктам». Судья был белым человеком среднего роста и средних лет. Он сидел в своей черной мантии с таким важным видом, будто был членом Верховного суда. На самом деле, магистраты располагаются на нижнем уровне пищевой цепочки федеральной судебной системы, и я чувствовал, что у этого человека точно есть комплекс Наполеона. Кроме того, я уже ознакомился с некоторыми решениями Зельцера. По всей видимости, он не любил банкиров, поскольку попытался в ходе заседания довольно лживым образом сравнить меня с Марком Ричем[76]— на госслужбе хватает негодяев. Заявить о невиновности было все равно что размахивать красной тряпкой перед разъяренным быком.

Возможно, вас удивляет, почему я решил признаться в нарушениях, вместо того чтобы попытаться еще раз заявить о своей невиновности. Но я не был ангелом ни в глазах закона, ни в своих собственных. Я сам предоставил тонны свидетельств, подтверждавших мое участие в швейцарской схеме, поэтому знал, что любые попытки противостоять обвинению лишь заставят Даунинга и Зельцера ненавидеть меня еще больше. Если бы я захотел передать дело в следующую судебную инстанцию, то Даунинг подключил бы всех своих подручных и выжимал бы из них все соки, пока те не убедили бы суд в том, что я новый Чарльз Мэнсон[77]. Я не собирался помогать ему в этом.

Я уже готовился к следующему этапу процесса — к слушаниям относительно моего приговора. Именно на нем мои адвокаты могли бы предъявить убедительные доказательства и просить суд о снисхождении. В конце концов к тому времени Игорь Оленикофф уже вернулся к своей империи недвижимости в Калифорнии и спокойно зарабатывал миллионы, которые ему предстояло уплатить в виде штрафов. Он был свободен как птица, так почему бы не освободить и меня? Ведь было бы неправильно, если бы правительство позволило Игорю наслаждаться свободой, а меня заперло в федеральной тюрьме? Я полагал, что совсем скоро всех моих швейцарских боссов соберут в одном месте и те начнут каяться, как испуганные подростки, арестованные за торговлю марихуаной. Мне казалось, что правительство поймет, насколько важными могли бы стать мои показания на слушаниях против швейцарцев. Все же я был не простым информатором, я смог обеспечить возврат сотен миллионов американским налогоплательщикам. Им стоило бросить полотенце на ринг и отозвать обвинение. Правильно?

Слушание продолжалось, и Кевин Даунинг то и дело усмехался. Он пытался обвинить меня во всех грехах, кроме вооруженного ограбления и жестокого обращения с детьми. Поскольку я уже предварительно согласился признать себя виновным, правительство подготовило документ под названием «Соединенные Штаты Америки против Брэдли Биркенфельда». В разделе «Основные факты» в начале первой страницы сообщалось о согласии всех сторон с тем, что, «если бы данное дело было передано в суд, Соединенные Штаты могли бы, вне всякого разумного сомнения, доказать следующие факты, которые истинны, точны и достаточны для признания ответчика виновным».