– У папы была своя тайная жизнь, – говорю я и слышу, как мой голос дрожит от возбуждения, захлестывает адреналиновая волна. На заднем плане слышны вопли Алфи, он не хочет печеных бобов, он не будет бобы, только зефир будет или пасту в форме свинки Пеппы. Эйдан пытается утихомирить его и расслышать при этом меня. Я не могу остановиться: – Он жил под другим именем. Хэмиш О’Нил, – гневно чеканю каждый звук. – Ты когда-нибудь слышал, чтобы он так себя называл?

– Хэмиш О – как дальше? Нет! Алфи, перестань. Нет, милый, нельзя. Расскажи мне все. Хорошо, на обед будешь есть зефир.

Уже не понимая, какая фраза Эйдана кому адресована, я знай себе продолжала свое:

– Я познакомилась в пабе с мужчинами из его команды, они играли в марблс, он им никогда не рассказывал про меня. Такой был всегда скрытный, что один из них считал его шпионом. – Мой голос сорвался, и я умолкла, всматриваясь в дорогу. Уже два раза свернула не туда, а теперь еще и развернулась против правил, и все вокруг злобно сигналят.

– Сабрина! – встревоженно перебил меня Эйдан. – Может быть, подождешь, пока мы вернемся домой и все это обсудим.

– Нет! – отрезала я. – По мне, так этого и следовало ожидать. Согласен? Ты же так говоришь и обо мне.

Он притих. Потом:

– Сабрина, ты и он – разные люди, и говорю я тебе совсем о другом.

– Я тебе перезвоню. Сейчас мне надо кое с кем увидеться.

– Хорошо. Но если…

– Только не говори «если тебе это может помочь», Эйдан!

Он опять замолчал.

Зато Алфи вдруг проревел в трубку:

– От бобов будешь пукать, мамммааааа! – И на том разговор оборвался.

Я никогда не звала Мэтти дедушкой, потому что мой папа не называл его отцом. Может быть, когда-нибудь в детстве я спрашивала, отчего так, но ответа не запомнила, вообще-то не помню и того, чтобы я интересовалась, почему он не дедушка. Словно всегда знала, что он не отец моего отца. Мне рассказывали, что мой родной дед умер, когда папа был еще маленьким, и Мэтти женился на моей бабушке. Ее я побаивалась, вернее, они оба наводили на меня страх.

Но теперь, в тридцать с лишним лет, мне вдруг показалось странным: как же так, Мэтти с шести лет растил Фергюса, и все же я никогда не считала его своим дедом. Откуда такое неуважение?

Бабушка Молли была жесткой, совсем не такой нежной, как бабушка Мэри, и все время следила за моими манерами, не забываю ли я по тысяче раз в день сказать «пожалуйста» и «спасибо», так что у нее в гостях я все время дергалась и никогда не чувствовала себя в своей тарелке.

Позднее мама рассказывала мне, что бабушка Молли постоянно ей твердила: «Ты даешь этому ребенку слишком много». Еще она грызла маму за то, что она больше не рожает, но у них с папой просто не получалось. Сейчас бы это, наверное, вылечили, а так мама просто старалась и ждала. Наверное, отношения со свекровью в значительной мере испортились из-за этого, но, кроме того, они были очень разные люди и никогда не могли сойтись во мнениях. Мама не желала слушать замечания свекрови, которая всю жизнь посвятила рождению и воспитанию детей – у нее-то другого смысла в жизни не было.

– Я привыкла, что ко мне все хорошо относятся, – как-то призналась мне мама. – И в школе, и когда я работала. А тут все пошло не так: я старалась как могла, но она просто не любила меня, и все. Она даже не хотела меня любить.

Но одно у них было общее: обе любили Фергюса.

Бабушку Молли папа обычно навещал сам, без нас. Заезжал к ней по дороге с работы или по пути в город, иногда брал с собой меня, чаще ехал один. В Рождество мы все неизменно проводили вместе один час утром – и то если папе удавалось вытерпеть час. Я сидела тихо, очень-очень благодарная за очередную подаренную мне пижаму, а взрослые разговаривали между собой. Она умерла, когда мне было четырнадцать, но я словно ее и не знала. Втайне даже почувствовала облегчение оттого, что не придется больше ее навещать – это всегда было для меня неприятной обязанностью. А на похороны собрались мои кузены и кузины, с кем я едва была знакома, и все плакали, всех утешали в этой горестной потери их родители, и мне стало так стыдно, что я одна нисколько не печалюсь, не оплакиваю эту смерть вместе с ними. И тогда я наконец заплакала.

Выходя замуж за Эйдана, я сочла правильным пригласить Мэтти и на саму свадьбу, и на прием. Мама меня в этом поддержала, папа – не очень. Мог бы и не переживать, Мэтти все равно не пришел.

С тех пор я едва ли хоть раз вспоминала Мэтти. Мои дети не были с ним знакомы. Я никогда у него не бывала. Моя мама тоже избегала общения с неприятным стариком, который сделался еще противнее, утратив жену. Но теперь я чувствую себя виноватой и перед Мэтти тоже. Мне казалось, папа совсем не хотел общаться со своей семьей, все его поведение говорило об этом, и я сочла, будет нормально согласиться с этим, более того, это для всех нас гораздо удобнее и проще, но теперь я сама уже не понимала, почему не задавала вопросы, не настаивала, не добивалась ответов. Теперь, когда обнаружились папины тайны, я хочу ближе узнать его родственников и разобраться, отчего он стал таким.

Мэтти без малого девяносто, он живет один в Айлендбридже, в однокомнатной квартире на первом этаже. Адрес я знаю, поскольку к Рождеству всегда посылаю ему открытку. Каждый год отправляю ему фотографию мальчиков. Но моего визита он не ждал.

– Кто там? – заорал он в домофон.

– Сабрина, – ответила я и на всякий случай уточнила: – Сабрина Боггс.

– Кто? – еще громче заорал он.

Послышался скрежет ключа, и вот мы уже стоим лицом к лицу. Он и мистера Дейли переплюнул, совсем развалина. Прищурившись, присмотревшись, изучив меня с головы до пят, он все-таки нуждался в дополнительных пояснениях.

– Я дочь Фергюса.

Он снова внимательно оглядел меня, затем отступил в сторону и прошаркал к креслу перед телевизором. На нем была рубашка с коротким рукавом, а под ней грязная белая майка – скрюченными пальцами он попытался застегнуть пуговицы. Сильно состарился, но почти такой же, каким я запомнила его с детства: в кресле перед телевизором.

– Извини, что не побывал у тебя на свадьбе, – с ходу заявил он. – Я теперь мало куда выхожу.

Я растерялась. Свадьбу мы праздновали в Испании, я понимала, что туда он не доберется.

– Конечно, Испания далековато, но я хотела, чтобы вы знали: мы были бы рады вас видеть.

– Да уж, порадовался, что пригласили меня вместо Боггсов, – засмеялся он. Зубов явно недоставало.

– Ну да, – покраснела я. – У нас такая большая семья, мы просто не могли пригласить всех.

Под его взглядом мне стало неловко.

– Вы с ними не общаетесь.

– С… с дядьями? Жаль, что так вышло, – призналась я, искренне в тот момент сожалея, хотя раньше об этом не думала. Передо мной сидел человек, вырастивший моего отца, но я ничего о нем не знала. – К сожалению, папа с ними не был близок, и это, видимо, сказалось и на моих с ними отношениях, – попыталась я оправдаться.

– Прежде их водой было не разлить, – заметил он. – Они его Клопом называли. Ты про это знаешь?

«Клоп» он произносит как в два слога, и я, недопоняв, переспрашиваю:

– Они прозвали его Циклопом?

– Нет, просто Клопом. Потому что младший. Самый маленький Боггс.

Мне кажется, семья была расколота на Дойлов и Боггсов. Но я никогда не спрашивала папу, как они уживались. Почему я так и не спросила?

– Но он им не уступал, – продолжает Мэтти. – Он был умнее всех.

Прилив гордости.

– Не то чтобы для этого много было нужно. Все они придурки! – фыркает Мэтти.

– Имя Хэмиш О’Нил что-нибудь вам говорит?

– Хэмиш О’Нил? – переспрашивает он, хмурясь, словно это какая-то проверка, а он ее завалил. – Нет, ничего.

Я стараюсь не выдавать разочарование.

– Но был Хэмиш Боггс. – Мэтти искренне старается помочь. – Старший из мальчиков.