Я знаю, что Эйдан меня любит. Не буду преувеличивать, он не идеальный муж и отец, но вполне хороший. И я тоже ни в чем не идеал, как ни стараюсь. Иногда я спрашиваю себя, достаточно ли одной любви, а также нет ли разных уровней любви, а иногда я думаю, видит ли он меня, даже когда смотрит прямо мне в лицо. Прошлое воскресение я целый день расхаживала с зеленой губой, после того как порисовала с детьми, и он ни словом об этом не обмолвился. Мы вместе ходили в магазин, на детскую площадку, гуляли по парку, и он так и не сказал мне: «Сабрина, что это у тебя зеленое на лице?»

Когда я вернулась домой, и посмотрела наконец в зеркало, и увидела здоровенное зеленое пятно на верхней губе, то зарыдала от злости. Меня что, никто в упор не видит? И мальчики тоже? Я такой предмет обстановки, меня можно вымазать грязью, едой, зеленой краской, все сойдет? Сабрина – женщина с краской на лице, липким пятном на штанах, следами детских пальцев и еды на футболке. И не надо говорить ей об этом, так и должно быть, такая она есть.

Я спросила Эйдана, вернее, швырнула ему пронзительным голосом какое-то бессвязное обвинение насчет этой краски. Он сказал, что ничего не заметил, и я задумалась, он как – смотрит на меня и не замечает подробностей или он вообще ни разу за день на меня не взглянул? Какой ответ хуже? Мы посвятили этому целый сеанс у психолога, этому зеленому пятну, которое мой муж не увидел. Наверное, я вся – сплошное зеленое пятно.

С зеленого пятна все и началось, а потом еще мне не досталось спасти утопающего, и я помчалась на поиски утраченных шариков в попытке что-то исправить, спасти, восстановить папину память в целости и сохранности – хотя, наверное, все это нужно в первую очередь мне.

Эйдан боится, как бы я не развелась с ним. Он говорил мне, что после той интрижки живет в страхе. Но я вовсе не собираюсь уходить от него. Все происходящее не имеет никакого отношения к нему или к тому, что он сделал так давно, что я уже не чувствую боли, разве что отголоски. Все дело во мне. Почему-то я оказалась в ловушке, перестала быть собой или настоящей собой, и мне это не нравится. Масло, сыр, ветчина, хлеб, бутерброд. Изюм. Следующий! Следить за пустым бассейном. Каждый день спасать того, кто не хочет спасения. Я больше не погружаюсь в стихию, которую более всего люблю, я постоянно торчу на краю, остаюсь снаружи и только заглядываю внутрь. Все равно что ходить с полным кошельком и лишь любоваться витринами – или, наоборот, с пустым кошельком да в магазин. Не знаю, как точнее. Снаружи, на краю, лишняя.

Меня вырастил человек, который – но об этом я узнала только сегодня – был чрезвычайно скрытным. И хотя я этого не знала, я тоже сделалась скрытной, быть может, бессознательно ему уподобляясь или подражая, перестала открываться Эйдану. Может быть, это случилось после той интрижки, но могло случиться и раньше. Я не знаю, каковы тут психологические причины, да и знать не хочу. Нужно двигаться дальше. Сейчас самое важное, что у меня нет секретов.

За последний год я перестала быть собой. Я заскучала.

Но сейчас скука исчезла.

Осознав это, я улыбнулась.

Марлоу все с той же чувственной улыбкой смотрел на меня.

– Не хочешь ли поквитаться с ним? – Он все угадал. – Зиг за заг, зиг за… – Он провел рукой по моей груди. – Заг!

Мы оба рассмеялись немудреной шутке, и он без обид убрал руку.

– Кажется, ответ будет отрицательный.

– Отрицательный, – подумав, согласилась я.

И он тут же отошел в сторону, поняв, уважая мое решение.

– Шарик остыл, хочешь посмотреть?

Он вынул его, потер, проверил сам, прежде чем передать мне.

– Изумительно! – выдохнула я, потрясенная. – Сколько я вам должна?

Он в последний раз поцеловал меня.

– Ты такая милая. Это тебе. – Он протянул мне второй шарик. – У меня есть теория: каждый шарик похож на своего хозяина. Как собака, – улыбнулся он.

Прихватил пиво и лениво поплелся обратно в компанию, которая и не думала расходиться.

Он отдал мне тот самый коричневый шарик, который с самого начала мне приглянулся. С виду обычнейший одноцветный шарик, но, когда я поднесла его к огню, он начал переливаться оранжевым и янтарным светом, словно внутри у него горел огонь. Похож на свою хозяйку.

Только к четырем утра мне удалось наконец вытащить себя и Ли с вечеринки. Солнце уже поднималось на городом, моя бдительная черная луна скрылась, предоставив меня самой себе теперь, когда моя миссия завершена. Ли еле живая дремлет рядом со мной. Какие бы любовь и блаженство не познала она в эту ночь, сейчас она слегка позеленела от усталости и все же непременно хочет ехать в больницу вместе со мной. У нее ранняя смена, пока немножко поспит в комнате для персонала, к тому же, я понимаю, она думает о моем отце и хочет первым делом с утра его навестить.

А я задерживаться в больнице не собираюсь. Положу шарик у кровати отца, пусть увидит его, когда проснется. Пусть это будет первое, что он увидит, проснувшись.

Разумеется, больница на замке. Я позвонила, охранник, узнав Ли, впустил нас.

– Боже! – зашептала Грейн при виде своей коллеги. – В хорошеньком ты виде.

Ли захихикала.

– Повстречались?

Она кивнула.

– И?

– Утром расскажу.

– Уже утро! – засмеялась Грейн.

Я на цыпочках прокралась по коридору в комнату отца. Он спал на спине и выглядел очень немолодым, но счастливым. Негромко похрапывал. Я положила шарик с запиской на тумбочку у кровати и поцеловала папу в лоб.

Я проснулся с ощущением, будто во сне пережил тысячи жизней. Обрывочные воспоминания еще сохранялись в тот момент, когда я открыл глаза, а потом нежно растаяли, как утренний иней на солнце. Призраки прошлого и настоящего, их голоса стали стихать, по мере того как я осваивался с обстановкой. Это не Шотландия, от которой у меня сохранились образы травы, зелени, озер и кроликов, сутулых плеч отца, его грустных глаз и трубочного дыма; не Сент-Бенедикт-гарденс, где я просыпался в детстве и каждый раз на лице у меня лежала нога кого-нибудь из братьев, мы спали валетом на двухъярусной кровати. Не бунгало тети Шейлы на Синнот-роу, где в первый год по приезде из Ирландии мы спали вповалку на полу; не дом моей тещи в Айоне, где мы провели первый год нашего брака, пока не собрали достаточно денег, чтобы купить свой, и не тот дом, который мы купили. Не квартира, где я много лет жил после развода один: впервые за долгое время я так отчетливо представляю ее себе и слышу вопли с футбольного поля под окном, валяясь субботним или воскресным утром в постели. Нет, и не та комната, где я спал с Кэт, не тот теплый оранжевый свет, который продолжал сладостно сиять мне и сквозь сомкнутые веки. Я в больнице, уже год как это мой дом, и до вчерашнего дня я был вполне доволен жизнью здесь и охотно считал его своим домом. Но теперь появилось желание, больше чем желание – потребность уйти отсюда. Здесь пусто, а полнота жизни снаружи, хотя прежде все казалось наоборот. Что-то в моем мозгу сдвинулось, не так сильно, но и от легкого сдвига цепная реакция, как при землетрясении. Я жажду все узнать, а прежде казался себе самодостаточным, хочу слушать, а прежде был глух. Вероятно, я напустил на себя глухоту из самозащиты. Это мне доктор Лофтус объяснит. Утром у нас с ним встреча.

Перемена оказывала на меня двойное действие: я чувствовал и надежду, и отчаяние. Надеялся, что я выберусь, отчаивался оттого, что пока не могу.

Во рту пересохло, нужно попить. Я огляделся в поисках стакана воды, обычно мне оставляли его на тумбочке у кровати, справа, чтобы тренировать правую руку. Но рядом со стаканом я вижу шарик – большой, роскошный, синий. Утренний свет, проникнув в окно, зажег в нем огонь, и от восторга у меня пресеклось дыхание. Потрясающее зрелище – как он красив, как изящен. Само совершенство. Редчайшая вещь.

Внутри наша планета. Среди голубых океанов – карта материков, точно соблюдены пропорции. Земля и горы коричневых, песочных, медовых тонов, каждая страна присутствует, не пропал ни единый остров. Даже белые завитки облаков в Северном полушарии. Целый мир заключен в шарик. Я потянулся к нему левой рукой, не хотел рисковать, хватая его ненадежной правой, не тот случай. Я вращал шарик, изучая каждый дюйм. Океан словно светился изнутри, прекрасны обводы островов. Ни царапинки, ни скола. В идеальном состоянии. Диво дивное. Больше обычного, три с половиной дюйма в диаметре. Я держал его в горсти, этот большой горделивый шар. Сидел, выпрямившись, прислушиваясь к взволнованному стуку своего сердца. Нужно надеть очки, тогда я лучше рассмотрю это сокровище. Очки были на полочке слева, до них дотянуться проще. Нацепив их, я обнаружил еще и записку. Осторожно опустив шарик себе на колени, я потянулся левой рукой за этой запиской, что было непросто, нужно было действовать осторожно, чтобы не уронить шарик на пол, страшно представить себе такую беду.