Когда они вернулись к костру, купаться Бэх уже расхотелось. И даже не в том дело, что не было сил, — никто не заставлял ее переплывать озеро. Ушло настроение: сам того не желая, Трэмани поделился с ней частичкой своей грусти. Но жрица надеялась, что барду стало от этого хоть немного легче.

— Вы позволите? — Девушка протянула руку к лайноре.

Трэмани молча передал ей видавший виды инструмент.

Взяв в руки лайнору, Бэх пробежала по струнам, поморщилась и принялась неторопливо, что-то про себя мурлыкая, ее настраивать.

— Спой, а? — попросил Мэтт. — Я тебя уже знаешь сколько не слышал?!

Задумчиво перебирая струны, девушка кивнула.

Мысли Бэх были далеко. Сделав круг над озером, они полетели к ее собственной боли, ее собственной грусти. К Ленталу.

Тогда, на пороге, напоследок он коснулся ее колечка. Того самого, лайгашского. Маленького сапфира в окружении изумрудных лепестков. «Голубого, как твои глаза».

«…И окажешься рядом. — А друзья? — Ты. — А обратно? — Это на тот случай, когда никакого „обратно“ может уже и не понадобиться. Но, если захочешь, ты вернешься. Вот только будет ли куда возвращаться?»

Лентал, паладин Дарующей Жизнь. Полюбила ли она его в тот миг, когда он впервые появился на пороге тесной хижины, где талисса остановилась на ночлег? Или уже потом, когда убедилась, что нет такого боя, который заставил бы его утратить спокойствие? Или еще позже, когда лишилась божественной Силы? И Лентал помог, не задавая лишних вопросов.

Так ли это важно? Она стала его женой, жалея лишь о том, что они не встретились раньше. И у них было целых два медовых месяца. А потом — снова талисса, и Лентал старался, по-настоящему старался сродниться с ней.

Но им он был ни к чему. Лайгаш оказался забыт.

Или даже так: талисса не смогла, не захотела ему поверить. Между ними стоял Лайгаш.

А может быть, так: в талиссе надо было раствориться, а Лентал этого не умел. Он не растворялся даже в ней самой.

Наверное, Бэх надо было выйти из талиссы, друзья бы ее отпустили. И что? Стать хозяйкой чужого родового замка, пока муж целиком посвящает себя своей богине?

Наверное, и он мог оставить свой Орден. Жрецу его ранга нашлось бы место везде. И Ашшарат бы это поняла.

Наверное.

Она сказала, что хочет отправиться с друзьями в очередное путешествие. А он не стал ее останавливать.

Бэх хорошо помнила боль в его глазах, когда они прощались. Если бы Лентал произнес хоть слово — да что там слово, хотя бы руку к ней протянул, — она бы никуда не поехала.

Но он просто стоял, стоял и смотрел, словно стремился навсегда запомнить ее именно такой — сидящей перед ним в седле, с пушистыми, развевающимися от ветра золотыми волосами.

«Береги себя», — прошептала она, но он не услышал. И к лучшему: жрец Ашшарат идет туда, куда посылает его Зеленая Дева. Это ее он должен беречь и охранять. Ее саму и ее дело.

Бэх медлила, не в силах тронуть коня. Ей казалось, что сейчас она скроется за первыми деревьями и в их жизни что-то рухнет, что-то порвется. Потом, быть может, будет новое, другое. Но этих счастливых месяцев не будет уже никогда.

Эх, стоило ли уезжать, чтобы так рваться обратно? Если не первую ночь она думает о муже, пытаясь почувствовать, как он там.

И то, что она чувствовала, не радовало.

Талисса ни о чем не догадывалась. Для них она оставалась прежней Бэх — сестрой, другом. Как и прежде, она лечила раны и не отставала от остальных в бою.

Как и прежде. Стоило ли вообще выходить замуж, чтобы все было как и прежде?

Бэх хотела быть свободной: так вот она — свобода! От любви, от мужа. От себя.

А плакать можно только тогда, когда никто не видит. Редко. Ночью. И слезы не приносят облегчения.

Не единожды она касалась колечка и всякий раз отводила руку, упрекая себя в малодушии.

Талисса и Лентал. Лентал и свобода. Свобода и любовь. Разве она виновата, что они оказались несовместимы.

— Бэх, а правда, спой, — прервал ее мысли Хельг.

Она вновь тронула струны:

Оглядев талиссу, она увидела, что Мэтт, почесывая Рэппи за ухом, улыбается в свою роскошную бороду, Макобер рассеянно поигрывает кинжалом, а Торрер… Торрер, кажется, понял, о чем она только что думала. Ну и пусть!

А если нет? Не было бы талиссы, Бэх давно бы повернула кольцо. А там — пусть он считает ее слабой, непоследовательной, маленькой, какой угодно! Они уже будут вместе.

О какой Бэх она сейчас поет в своей бесхитростной балладе? О той, которая полгода назад отдала Ленталу свою душу, даже не спросив Темеса? Или о той, что сидит здесь, у ночного костра. Счастлива она или несчастна? Ну почему на этот вопрос никогда не бывает простого ответа?!

Лайнора умолкла. Друзья сидели, не произнося ни слова, боясь потушить в себе тлеющие угольки мелодии. Даже Хельг, снисходительно улыбавшийся вначале, слушал Бэх как зачарованный.

Лишь Мист не было в ту минуту у костра, однако никто не обратил на это внимания.

— Ну что, пора спать? — Мэтт неторопливо поднялся на ноги. Песня еще звучала в душе гнома, и пустая болтовня казалась после нее совсем уж неуместной.

— Пошли, — откликнулась Бэх.

Если бы Лентал мог услышать ее… Наверняка он помнил одно: она ушла. Ушла сама, сама решила вновь отправиться в путь. Но может быть, хоть когда-нибудь он сможет понять почему.

Бэх бросила последний взгляд на кольцо. В голубом камне отражались язычки пламени. И на мгновение ей показалось, что Лентал зовет ее на помощь, отчаянно просит повернуть кольцо и оказаться рядом.

Бэх тряхнула головой, отгоняя наваждение. Она приняла решение и будет ему следовать. По крайней мере сегодня…

Встревоженное лицо Лаона тен Зерхоса последний раз мелькнуло в маленьком хрустальном шаре — и изображение померкло.

— Кто что скажет?

— Ты был прав. — Мэйлу довольно улыбнулся Гардару. — Я-то, признаться, не сомневался, что, увидев защиту, тен Зерхос оставит Идтай снаружи.

— В последний момент я чуть было не снял купол, — вмешался специально вызванный из Трумарита граф Фиренн. — Но побоялся спугнуть. Резиденция лангера, которую не прикрывает Летучая Мышь…

— Рано или поздно он все равно насторожится. — Гардар не склонен был обольщаться. — Они красиво разыграли свою партию, вы тоже не подкачали, но, если бы мы всегда были такими олухами, Госпожа разогнала бы нас в пять минут. Скольких он потерял — троих, четверых?