– Вы всех перечислили?

– Нет. Имеется еще миссис Бленкенсоп, прибывшая три дня назад.

– Ну, и как?

Томми сказал:

– Миссис Бленкенсоп – это моя жена.

– Что-что?

От удивления Грант забыл понизить голос. Сердито обернувшись к Томми, он с упреком произнес:

– Но ведь вам было сказано, Бересфорд: ни слова вашей жене!

– Совершенно верно, сэр. Я и не обмолвился ни словом. Вы только выслушайте меня...

И Томми красочно живописал, как было дело, при этом не решаясь поднять на шефа глаза, чтобы не показать ему своей тайной гордости.

Он кончил рассказывать. Наступило молчание. И вдруг Томми услышал какой-то странный звук. Шеф смеялся. Он смеялся довольно долго.

– Я снимаю шляпу перед этой женщиной, – давясь от смеха, проговорил Грант. – Такие встречаются одна на тысячу.

– Не спорю, – сказал Томми.

– То-то Истгемптон повеселится, когда услышит эту историю! Он предупреждал, что вашу жену надо подключить к работе, что иначе она задаст мне жару. А я не послушал. Но это, кстати, лишний раз показывает, какая во всем нужна строжайшая осторожность. Я считал, что принял все меры, чтобы нас никто не подслушал. Заранее удостоверился, что вы с женой одни в квартире. Собственными ушами слышал, как голос в телефоне просит вашу жену срочно прийти и помочь, и вот, пожалуйста, клюнул на такой простой прием, как звук захлопнутой двери! Да, ничего не скажешь, ловко она меня провела, ваша благоверная.

Он опять немного помолчал и сказал в заключение:

– Передайте ей, что я снимаю перед ней шляпу, ладно?

– Я так понимаю, что теперь она участник нашей операции? – уточнил Томми.

Грант беспомощно пожал плечами.

– Куда ж теперь деваться? Передайте ей, что департамент почтет за честь, если она соизволит принять участие в данной операции.

– Передам, – ухмыльнулся Томми.

Грант, оставив шутливый тон, озабоченно спросил:

– Вы ведь не сумеете ее уговорить, чтобы она вернулась домой и сидела там смирно?

Томми отрицательно потряс головой.

– Вы не знаете Таппенс, сэр.

– Кажется, начинаю узнавать. Я спросил это, потому что... вы же понимаете, дело это опасное. Если они вас – или ее – разоблачат...

Томми серьезно ответил:

– Я понимаю, сэр.

– Но, по-видимому, даже вы бессильны уломать жену, чтобы она не лезла на рожон?

Томми, прикинув, ответил:

– Я бы, пожалуй, не стал и пытаться. Видите ли, у нас с Таппенс не такие отношения, мы на все идем – вместе.

«Совместное предприятие», – вспомнились ему при этом слова, сказанные давным-давно, в конце прошлой войны... Такой и была их с Таппенс общая жизнь, была и останется Совместным Предприятием...

Перед ужином, войдя в «салон» пансиона «Сан-Суси», Таппенс застала там одну миссис О'Рурк – та сидела у окна, возвышаясь как огромная статуя Будды[28].

Миссис О'Рурк приветствовала Таппенс радостно и любезно:

– Вы посмотрите, кто пришел! Наша милая миссис Бленкенсоп. Вы вроде меня, любите спуститься заблаговременно и посидеть спокойно минутку-другую, прежде чем идти в столовую. В хорошую погоду, когда открыто окно, так что не слышишь запахов с кухни, тут очень даже приятно. Ужасная вещь эти запахи в пансионах, особенно если на плите лук или капуста. Садитесь вот здесь, миссис Бленкенсоп, и расскажите, что вы делали весь этот погожий денек и как вам понравился Лигемптон.

Миссис О'Рурк оказывала на Таппенс слегка гипнотическое действие. Она напоминала ей страшную великаншу из сказок времен почти забытого детства. Крупная, басовитая, с бородой и усами, беззастенчиво черневшими вокруг рта, со смешинками в глубоко посаженных глазах, она казалась каким-то порождением детской фантазии.

На ее вопрос Таппенс ответила, что Лигемптон ей нравится и, наверно, она получит от пребывания здесь большое удовольствие. То есть, конечно, печально оговорилась Таппенс, насколько это вообще для нее возможно, когда на сердце давит и давит постоянное беспокойство.

– Не надо бы вам так уж все время изводиться, – благодушно посоветовала ей миссис О'Рурк. – Возвратятся к вам ваши сыны, целые и невредимые, даже не сомневайтесь. Один у вас в авиации, вы как будто говорили?

– Да, Реймонд.

– И где же он сейчас, во Франции или в Англии?

– В настоящее время он в Египте, но из того, что он написал в последнем письме, – не то чтобы прямо написал, но у нас свой условный язык, вы меня понимаете? – некоторые фразы имеют определенное значение, по-моему, в этом нет ничего предосудительного, вы согласны?

– Ну конечно, согласна. У матери свои права, – немедленно заверила ее миссис О'Рурк.

– Да, да. Мне только и надо знать, где он в данную минуту находится. Без этого я не могу.

Миссис О'Рурк понимающе наклонила свою голову восточного истукана.

– Я полностью, ну совершенно полностью разделяю ваши чувства. Если бы у меня был сын в действующей армии, я бы точно так же обходила цензуру, даже не сомневайтесь. А второй ваш мальчик, тот, что во флоте?

Таппенс с готовностью приступила к саге[29] о Дугласе.

– Понимаете, – заключила она, – я чувствую себя такой одинокой и всеми покинутой без моих мальчиков! Они никогда раньше не уезжали от меня вот так, все трое разом. Мои сыновья ко мне относятся изумительно. Я вообще даже сказала бы, что они видят во мне скорее близкого друга, чем мать. – Она застенчиво улыбнулась. – Иногда мне приходится прямо бранить их за то, что они никуда не хотят без меня пойти.

(«Какая зануда!» – мысленно выругала себя Таппенс.)

А вслух продолжала:

– И теперь я сначала совсем растерялась, не знала, куда деться, чем себя занять. Срок аренды нашего лондонского дома кончался, мне казалось, нет смысла ее возобновлять, вот я и подумала: хорошо бы пока поселиться в каком-нибудь тихом городке, но чтобы было надежное железнодорожное сообщение...

Восточное божество в образе миссис О'Рурк опять понимающе кивнуло.

– Вполне, вполне с вами согласна. Лондон сейчас неподходящее место для житья. Ах, там такой мрак и ужас! Я и сама прожила в Лондоне немало лет. Вообще я, знаете ли, занимаюсь торговлей антиквариатом. У меня лавочка на Корнаби-стрит в Челси[30], может, случалось мимо проезжать? «Кейт Келли» значится на вывеске. Чудесные вещицы у меня там были. Главным образом стекло – Уотерфорд[31], Корк[32] – прелесть! Светильники, люстры, вазы для пунша, – в таком роде. И заграничное стекло тоже. И небольшие предметы мебели, ничего крупного, – просто кое-какая старинная мелочь, все больше орех и дуб. Чудесные вещицы! У меня и покупатели были постоянные. Но куда денешься – война. Все пошло прахом. Еще повезло, что отделалась без особых убытков.

У Таппенс шевельнулось смутное воспоминание: магазинчик, весь заставленный стеклом, – не проберешься, и крупная, могучая хозяйка, говорившая низким, вкрадчивым голосом. Да, безусловно, она когда-то бывала в этой «лавочке».

Миссис О'Рурк продолжала рассуждать:

– Я не из тех, кто только и знает что жалуется, как иные в этом пансионе. Взять, к примеру, мистера Кейли с его кашне и пледами и вечными стонами, что он терпит убытки. Еще бы не терпеть убытки, ведь война идет. Или жена его, которая боится словечко поперек молвить. Или молоденькая миссис Спрот, которая все время охает насчет своего мужа.

– А он у нее что, на фронте?

– Как бы не так. Мелкий служащий в страховой конторе, только-то и всего, и до того боится воздушных налетов, что с первых же дней войны отправил жену сюда. Я хочу сказать, для ребенка, для милой крошки Бетти, оно и вправду так лучше, а миссис Спрот сидит тут и куксится, хотя муж и наезжает при всякой возможности. Она все стонет, что Артур очень по ней скучает. Если спросите меня, так я считаю, не особенно-то он небось по ней тоскует, нашел, поди, себе утешение.