Томми спросил:

– А ваша мать, как она ко всему этому относится?

– К тому, как умер мой отец? – Шейла немного помолчала, нахмурив брови. Потом неуверенно ответила: – На самом деле я даже не знаю... Она никогда со мной об этом не говорила. У моей матери не так-то просто разобрать, что она чувствует или думает.

Томми кивнул.

Шейла вдруг сказала:

– Я... я не знаю, почему я вам все это наговорила. Разнервничалась, наверно. С чего вообще это началось?

– Со спора про Эдит Кэвелл.

– А, ну да. Патриотизм. Я сказала, что ненавижу патриотизм.

– А вы не помните, что сказала сама сестра Кэвелл?

– Она что-то сказала?

– Да. Перед смертью. Вы не знаете?

И Томми повторил предсмертные слова Эдит Кэвелл:

– «Патриотизм – это еще не все... Мне надо, чтобы у меня в сердце не было ненависти».

Шейла охнула. Прикусила губу. И, резко повернувшись, убежала в темноту сада.

– Так что, как видишь, Таппенс, все сходится одно к одному.

Таппенс задумалась, кивнула. Они разговаривали с глазу на глаз у воды. Таппенс стояла, облокотясь о стену волнолома, Томми сидел на парапете, возвышаясь над нею, и ему был бы виден оттуда всякий, кто вздумал бы двинуться от набережной в их сторону. Впрочем, он не особенно опасался появления соглядатаев, так как загодя выяснил у обитателей пансиона, кто куда собирается после завтрака. К тому же их встреча с Таппенс имела вид вполне случайный – эдакая приятная неожиданность для дамы и некоторая неловкость для него самого.

– Значит, миссис Перенья? – уточнила Таппенс.

– Да. Не Икс, а Игрек. Она отвечает всем требованиям.

Таппенс опять озабоченно кивнула.

– Да. Ирландка, по определению наблюдательной миссис О'Рурк, но скрывает это. Много ездила по Европе. Сменила фамилию на Перенья, приехала сюда и открыла пансион. Отличная маскировка – жизнь в окружении безобидных пансионеров. Муж ее был казнен за измену, так что у нее есть свои основания возглавить здесь деятельность пятой колонны. Да, все сходится. А как по-твоему, дочь тоже замешана?

Томми еще раз все прикинул и твердо ответил:

– Определенно – нет. Иначе бы она ни за что не стала мне о себе рассказывать. Я, честно сказать, чувствую себя подлецом.

Таппенс это было понятно. Она кивнула:

– Бывает. В некотором отношении работа наша довольно грязная.

– Но необходимая.

– О да.

Томми смущенно признался:

– Мне не меньше, чем всякому, противно лгать...

Но Таппенс его перебила:

– А мне это совершенно безразлично. Честно говоря, я даже получаю удовольствие от удачного, артистического обмана. Меня угнетают те моменты, когда забываешься и перестаешь притворяться, когда вдруг оказываешься собой, настоящей, и именно это, свое, дает результат, которого не получить иначе. – Она помолчала, а потом еще пояснила свою мысль: – Как, например, случилось с тобой вчера вечером, в разговоре с этой девушкой. Она откликнулась тебе настоящему, такому, какой ты на самом деле, – и поэтому у тебя так пакостно на душе.

– Должно быть, ты права, Таппенс.

– Я знаю по себе. У меня было то же самое, когда я разговаривала с молодым немцем.

– А что ты думаешь о нем?

Таппенс сразу ответила:

– Если хочешь знать мое мнение, по-моему, он ни во что не замешан.

– А Грант считает иначе.

– Уж этот твой Грант! – Таппенс вдруг развеселилась и хихикнула. – Воображаю, какое у него было лицо, когда ты ему рассказал про меня!

– Во всяком случае, он признал свою ошибку и исправил ее. Теперь ты полноправный участник нашей операции.

Таппенс кивнула, но немного рассеянно.

– Помнишь, после той войны, когда мы с тобой выслеживали мистера Брауна, как весело было? – сказала она. – Как мы увлеченно работали?

– Еще бы не помнить, – весь просветлев, ответил Томми.

– Но почему же теперь иначе, Томми?

Томми подумал, нахмурив веснушчатый лоб. И серьезно ответил:

– Я думаю, все дело в возрасте.

– Ты что же, считаешь, что мы стары для такой работы? – взвилась Таппенс.

– Нет. Конечно, нет. Просто теперь она уже не так нас веселит. И во всем то же самое. Это наша с тобой вторая война. Мы ее воспринимаем совсем по-другому.

– Верно. Мы сознаем, какая это страшная и бессмысленная вещь – война. Сколько она несет бед и страданий. А по молодости лет мы ничего этого не понимали.

– Вот именно. В ту войну я, случалось, отчаянно боялся, случалось, оказывался на волосок от смерти и прошел раза два сквозь ад – но бывал так же весел и счастлив.

– Наверно, все это испытывает теперь Дерек, – вздохнула Таппенс.

– Не будем думать об этом, старушка.

– Ты прав. – Таппенс сурово сжала зубы. – Нам поручено важное дело. И мы обязаны его выполнить. Так что давай не отвлекаться. Итак, нашли ли мы то, что искали, в миссис Перенье?

– Скажем так, есть ряд признаков, что это она. Больше ведь никто не привлек твое внимание?

Таппенс еще раз подумала.

– Больше никто. Поначалу, когда я только приехала, я, естественно, первым делом всех оценила и прикинула, так сказать, потенциальные возможности каждого. Некоторые, как показалось мне, сразу исключаются.

– Например?

– Ну, например, мисс Минтон, эта типичная английская старая дева, или миссис Спрот со своей малюткой Бетти, или скудоумная миссис Кейли.

– Да, но скудоумной можно прикинуться.

– Безусловно. А вот в роли суетливой старой девы или любящей молодой мамаши слишком легко переиграть и оказаться неубедительной. А эти две особы совершенно естественны. К тому же у миссис Спрот ребенок.

– Мне кажется, даже у тайных агентов могут быть дети, – сказал Томми.

– Но не на руках, – горячо возразила Таппенс. – На такое дело ребенка с собой не возьмешь. В этом я совершенно уверена, Томми. Потому что знаю по собственному опыту. Детей постараешься держать как можно дальше от всего этого.

– Беру свои слова обратно, – согласился Томми. – Миссис Спрот и мисс Минтон я тебе уступаю. Но насчет миссис Кейли не уверен.

– Пожалуй. Она остается в списке. Потому что она бесспорно переигрывает. Таких идиоток, какой представляется она, нечасто встретишь.

– Я замечал, что жизнь преданной жены ослабляет интеллект, – вкрадчиво заметил Томми.

– По кому же это ты судишь, мой милый? – поинтересовалась Таппенс.

– Не по тебе, дорогая. Твоя преданность мужу никогда не достигала таких высот.

– А ты для мужчины на редкость спокойно относишься к своим болезням.

Томми вернулся к смотру кандидатур.

– Кейли, – задумчиво произнес он. – Пожалуй, в Кейли есть что-то подозрительное.

– Да. Согласна. И потом еще миссис О'Рурк.

– Как она тебе кажется?

– Сама не знаю. У меня от нее мороз по коже. Как будто в ней есть что-то людоедское. Если я понятно выражаюсь.

– Не очень понятно. Но я, кажется, понимаю. Может быть, это в ней просто жадность на людей. Очень уж ее интересуют люди.

– У нее приметливый глаз, – сказала Таппенс, припомнив случай с вязанием.

– И наконец, Блетчли, – заключил Томми.

– Блетчли – это твой объект. Я с ним и двух слов не сказала.

– Я считаю, что он обыкновенный отставной офицер старой закалки. Так мне кажется.

– То-то и оно, – отозвалась Таппенс скорее на интонацию, чем на слова. – Самое плохое в нашем деле – это что каждого обыкновенного человека начинаешь выворачивать так, чтобы он соответствовал твоим самым мрачным предположениям.

– Я устроил Блетчли несколько испытаний.

– В каком роде? Я и сама кое-что задумала.

– Просто расставил обыкновенные небольшие ловушечки по части дат и мест – в таком роде.

– Нельзя ли снизойти от общего к частностям?

– Ну, скажем, мы разговаривали про утиную охоту. Он упомянул Файюм[35], какая там была отличная охота в таком-то году и в таком-то месяце. Через какое-то время я совсем в другой связи упоминаю Египет: мумии, Тутанхамон[36], и все такое прочее, случалось ему это видеть? Когда он там был? И сопоставляю ответы. Или пароходная линия «П. и О.»[37]. Я называю два-три судна, говорю, что вот такой-то пароход особенно хорош. Он говорит, что плавал на нем тогда-то в такой-то порт, я потом проверяю. Такие вот мелочи, ничего серьезного, чтобы не насторожить, – просто проверка на точность.