– Значит, все в порядке?

– Да, конечно. Речь не о том. Я очень радовалась за нее, на днях письмо от нее получила, вполне бодрое вроде бы.

– Ну, а в чем же дело?

– А в том, что я попросила Чарлза, он как раз ехал в те края навестить своих, чтобы заглянул к ней. И он заглянул. А ее там нет.

– То есть как – нет?

– А так. Нет. И не было. Она и не приезжала, оказывается.

На лице Тони выразилось смущение.

– Да, непонятно, – пробормотал он. – А где, я извиняюсь, твой отец?

– Рыжий? Где-то в Шотландии. Работает в одной из этих унылых контор, где с утра до вечера заполняют какие-то бланки в трех экземплярах.

– А твоя мать не могла отправиться к нему?

– Не могла. Жен туда не пускают. Запретная зона.

– Да? Ну, она, наверно, решила просто куда-то смотаться, пока есть время.

Он совсем смутился, тем более – под жалобным взглядом больших, встревоженных Дебориных глаз.

– Наверно. Но почему? И вообще, это все так странно. Писала письма про огород и тетю Грейси...

– Ну, понятно, она хотела, чтобы вы думали, будто она... ты ведь знаешь, теперь люди сплошь и рядом сматываются с кем-нибудь... обычное дело...

Взгляд Деборы из жалобного превратился в гневный.

– Если ты намекаешь, что мама могла смыться, чтобы приятно провести время с кем-то, то ты ошибаешься. Глубоко ошибаешься. Наши мать с отцом очень преданы друг другу, преданы по-настоящему. Все в семье над ними даже смеются. Да она бы никогда в жизни...

Тони поспешил откреститься:

– Да, да, конечно. Прости. Я не имел в виду...

Деборин гнев улегся, и, наморщив лоб, она проговорила:

– Поразительно то, что один человек, мне передали, недавно видел ее не где-нибудь, а в Лигемптоне. Я тогда, естественно, сказала, что этого не может быть, моя мама в Корнуолле. Но теперь уж и не знаю...

Тони, поднесший в эту минуту горящую спичку к сигарете, вдруг замер. Спичка выгорела и погасла.

– В Лигемптоне? – резко переспросил он.

– Да. Казалось бы, уж где-где, а там ей совершенно незачем быть. Дел никаких, и все общество – одни старые девы да полковники в отставке.

– Действительно, не слишком привлекательное место, – согласился Тони. Он наконец прикурил сигарету и невзначай поинтересовался: – А что твоя мать делала в ту войну?

Дебора привычно ответила:

– Немного в госпитале работала, водителем – возила генерала. Обычные вещи.

– А-а. Я думал, она как ты была – в контрразведке.

– Что ты! У мамы бы ума не хватило для такой работы. Но, кажется, они с отцом что-то такое делали по сыщицкой части. Секретные документы, международные шпионы – в таком духе. Послушаешь их, миляг, они, понятно, норовят раздуть свою роль – мы, мол, были важные птицы. Но мы в семье не поощряем такие разговоры, потому что, ты же понимаешь, приходится помногу раз выслушивать одно и то же.

– О да, – с сочувствием произнес Тони. – Это я понимаю.

На следующий день, вернувшись с работы, Дебора с удивлением заметила, что в доме что-то не так. Прошло несколько минут, прежде чем она поняла, что именно. Она позвонила и потребовала у хозяйки ответа, куда девался большой фотопортрет, всегда стоявший на комоде?

Миссис Роули была оскорблена до глубины души. Откуда ей знать? Она лично до него пальцем не дотронулась Может быть, Глэдис...

Глэдис тоже утверждала, что портрета не трогала. Приходил газовщик, рискнула она высказать предположение. Но Дебора не могла себе представить, чтобы служащему газовой компании так приглянулся портрет незнакомой пожилой дамы, что он его присвоил. Гораздо правдоподобнее, решила она, что Глэдис просто разбила стекло, а обломки и фото выкинула в мусорный ящик, чтобы замести следы.

Однако шум поднимать она не стала. Просто надо будет попросить при случае, чтобы мама прислала новую фотографию.

А на сердце по-прежнему кошки скребли: что такое затеяла старушка? Хотя бы с дочерью поделилась. Дебора и мысли не допускала, что мать, как намекал Тони, могла закатиться куда-нибудь в чужом обществе, но все-таки странная какая-то история...

Пришла очередь Таппенс беседовать с рыбаком на конце пирса.

Почему-то она все-таки надеялась, что у мистера Гранта окажутся для нее утешительные известия. Надежды эти не оправдались. Он определенно ответил, что от Томми не поступало никаких сообщений.

Таппенс сказала, прилагая все старания, чтобы голос ее звучал естественно и деловито:

– Но ведь нет никаких причин предполагать, что с ним... что-то случилось?

– Никаких. Но допустим, что случилось.

– Что?

– Я говорю, допустим, что случилось. Как насчет вас?

– А, вы вот о чем. Ну, как... Естественно, я буду продолжать.

– Отлично. «Будет время для слез после битвы». Наша битва сейчас в самом разгаре. Время поджимает. Одно из полученных от вас сведений подтвердилось: вы слышали разговор о «четвертом»; так вот, имелось в виду четвертое число предстоящего месяца. На эту дату намечено начало вражеского вторжения в нашу страну.

– Это точно?

– В общем, да. Немцы – методичный народ. Составляют планы четко и прорабатывают тщательно. Хорошо бы и про нас можно было сказать то же. Планы – не самая сильная наша сторона. Да, так вот, четвертое – день высадки десанта противника. Теперешние налеты – это еще главным образом рекогносцировка, испытание на прочность нашей обороны, проверка нашей реакции на нападение с воздуха. Настоящий бой начнется четвертого.

– Но если вы это знаете...

– Мы знаем дату. Знаем – или думаем, что знаем, – приблизительно, где это будет (хотя не исключено, что ошибаемся). Мы приготовились, собрались с силами. Но получается опять старая история, как при осаде Трои. Они знали, как знаем и мы, каковы вражеские силы снаружи. Но необходимо узнать их силы внутри, найти воинов, спрятанных в деревянном коне! Ибо они могут передать врагу ключи от крепости. С десяток начальников на высоких постах, в жизненно важных точках, могут, издавая противоречивые приказы, ввергнуть страну в состояние хаоса, необходимое для осуществления немецких планов. Мы должны успеть вовремя добыть эту информацию.

Таппенс испуганно проговорила:

– Но я чувствую себя такой слабой, такой неопытной.

– Насчет этого можете не беспокоиться. У нас работают классные специалисты, опыта и таланта в нашем распоряжении довольно. Но когда есть измена в своих рядах, неизвестно, кому можно доверять, а кому нет. Вы и Бересфорд – наша иррегулярная армия. О вашей деятельности никто не знает. Благодаря этому у вас есть шансы добиться успеха. Благодаря этому вы уже кое-чего добились.

– Нельзя ли приставить кого-нибудь из ваших людей к миссис Перенье? Есть же у вас кто-то, кому вы полностью доверяете.

– Уже приставили. Формально – на основании информации, что миссис Перенья – член ИРА и у нее антибританские настроения. Что, кстати сказать, правда. Но сверх того у нас никаких данных нет. Нет данных по самым важным вопросам, решающим для судьбы страны. Так что все зависит от вас, миссис Бересфорд, не отступайтесь. Вперед – и сделайте все возможное.

– Четвертое, – сказала Таппенс. – Осталась едва ли неделя.

– Ровно неделя.

Таппенс сжала кулаки.

– Мы должны все разузнать! Я говорю «мы», потому что верю: Томми напал на след, из-за этого и не вернулся. Он идет по следу. Если бы мне тоже удалось за что-нибудь ухватиться!.. Ну, скажем, я...

Таппенс наморщила лоб, обдумывая новый план атаки.