— Боже мой, значит, Белый дом будет предупрежден?

— Нет, не будет. Наш человек перекрыл каналы информации. Здесь, в Вашингтоне, никто не знает об операции МИ-6, так что сегодняшний вечер ничем не будет отличаться, от обычного.

— Браво, Жеребец! Это нам и нужно, так ведь?

— Да, спасибо, Мустанг.

— Ужас расползется по миру как гигантский пожар! А если в Лондоне и Париже тоже все пройдет удачно — да позволит Господь в своей мудрости свершиться этому, — то мы, солдаты" снова придем к власти.

— Как это было совсем недавно. Но этого не случилось бы, не будь твоего звонка мне, старый друг.

— Друг? — переспросил израильтянин. — Нет, мы не друзья, генерал, ты самый рьяный антисемит, каких я знал. Мы просто нуждаемся друг в друге, ты по своим причинам, а я по своим. Ты хочешь вернуть себе баллистические и прочие игрушки, а я хочу, чтобы Израиль увеличивал свою военную мощь, что невозможно без помощи Америки. Когда все закончится и мы нагоним ужаса на арабов из долины Бекаа, ваша администрация и конгресс сами откроют для нас свои сундуки!

— Мы рассуждаем одинаково, Мустанг, и ты просто не знаешь, как я тебе благодарен за твой звонок.

— А ты знаешь, в чем тут дело?

— По-моему, ты только что объяснил это.

— Нет-нет, я не об этом. Ты знаешь, как все произошло?

— Я тебя не понимаю.

— Этот умник-примиренец полковник Абраме из всемогущего Моссада доверяет мне. Можешь себе представить: этот так называемый гениальный организатор считает меня своим единомышленником, думает, что я тоже хочу мира с этими грязными арабами. И только потому, что я был лучшим военным в истории этой страны, а теперь даю советы этим идиотам из правительства, чтобы поддерживать свою репутацию и оставаться на виду у публики... Он сказал мне, клянусь Торой, так и сказал: «Идет большая утечка информации, и я больше не могу доверять нашим каналам»... Тогда я его спросил: «А кому ты можешь доверять?» И он мне ответил на это: «Только Палиссеру. Когда я служил военным атташе в посольстве, мы часто беседовали с ним, я проводил уик-энды в его доме на берегу моря. Мы с ним мыслим одинаково»... И тут я ему посоветовал: «Пошли курьеров — двух, а не одного, на всякий случай, — но пусть они поговорят только с Палиссером. Сделай им документы инженеров — сейчас все инженеры, — а прикрытием будут ирригационные проекты в пустыне Негев»... Он набросился на эту идею как голодный щенок, все восхищался моей изобретательностью. Да, в этом мне не откажешь. Так что теперь сенатору Несбиту ничто не грозит!

— А потом ты позвонил мне.

— Да, позвонил тебе, — согласился израильтянин. — Мы встречались дважды, мой друг, и я увидел в тебе человека, полного ненависти сродни моей, и вызвана наша ненависть была схожими причинами. Моя интуиция подсказала мне, что стоит рискнуть и сообщить тебе обо всем, но я просто привел тебе факты, а выводы ты уже сделал сам.

— Интуиция не подвела тебя.

— Выдающиеся солдаты, особенно испытанные боевые командиры, всегда могут заглянуть друг другу в душу, не так ли?

— В одном только ты не прав. Я не антисемит.

— Наверняка антисемит, да и я тоже! Для меня на первом месте солдаты, а потом уж еврея, точно так же как для тебя на первом месте солдаты, а уж потом неевреи!

— Если подумать, то ты прав.

— Что ты будешь делать... вечером?

— Держаться поближе, а может быть, даже буду в Белом доме. После того как все произойдет, мне надо будет быстро и решительно взять все в свои руки.

— А это произойдет именно там?

— А где же еще?.. Думаю, нам надо оставить эту тему.

— И я так считаю. Желаю удачного дня, Жеребец.

— Шалом, Мустанг. — Генерал Майерз, председатель Объединенного комитета начальников штабов, положил трубку.

14 часов 38 минут

Эйнджел Кейпел появилась из выхода № 17 аэровокзала в сопровождении толпы пассажиров и журналистов, шумно задававших свои вопросы. Заметив среди встречающих младшего барона и его тетушку, Эйнджел попросила служащего аэропорта отвести их в отдельную комнату.

— Извини меня, Паоло, — сказала она, — тебе, наверное, неприятна вся эта бестолковая суета.

— Они все любят тебя. Как же мне может это не нравиться?

— А вот мне не нравится. Меня единственно утешает, что через месяц после завершения телесериала все уже позабудут обо мне.

— Никогда.

Бажарат оборвала их разговор, протянув Эйнджел запечатанный конверт.

— Отец Данте Паоло не хочет, чтобы он прочитал содержащиеся здесь инструкции раньше завтрашнего утра.

— Почему?

— Ничего не могу вам на это ответить, потому что сама не знаю, Анджелина. У моего брата свои причуды, и я не задаю ему вопросов. Знаю только, что я буду очень занята делами, а Данте Паоло сказал мне, что хочет завтра утром отправиться в Нью-Йорк, чтобы побыть с вами и вашей семьей.

— Разумеется, если ты позволишь, Эйнджел, — испуганно добавил Николо.

— Позволю? Боже праведный, это будет грандиозно! У нас есть домик на озере в Коннектикуте, и мы сможем все вместе отправиться туда на уик-энд. Благородный юноша, ты увидишь актрису, которая умеет готовить!

Открылась дверь, и появился служащий аэропорта, который проводил их в эту комнату.

— Мисс Кейпел, мы связались с вашей студией и все уладили. Отсюда в Нью-Йорк вы полетите на частном реактивном самолете. Гораздо удобнее, публика будет меньше докучать вам.

— Внимание публики не утомляет меня. Ведь это мои зрители.

— Но они покидают свои места и толпятся в проходах во время полета.

— О, я понимаю. Значит, их поведение доставляет больше неприятностей вам, а не мне.

— Мы должны обеспечивать безопасность пассажиров в полете, мисс Кейпел.

— Тут я не могу с вами спорить, сэр.

— Большое спасибо. Если не возражаете, то самолет мог бы вылететь прямо сейчас. Эйнджел повернулась к Николо:

— Эй, благородный юноша, можешь поцеловать меня на прощание, если хочешь. Здесь нет ни фотографов, ни моего отца.

— Спасибо, Эйнджел. — Смущенный Николо нежно поцеловал ее, и юная телезвезда вышла из комнаты в сопровождении служащего аэропорта, унося с собой толстый коричневый конверт с двадцатью четырьмя тысячами долларов.

15 часов 42 минуты

— Вы взяли его? — спросил Хоторн по телефону. — Черт побери, прошло уже почти три часа, а от вас ни слуху ни духу?

— А у меня никаких вестей от двух израильтян, которые привезли важную информацию, что гораздо больше беспокоит меня, коммандер, — ответил госсекретарь Палиссер, с трудом сдерживая гнев.

— А как насчет Майерза?

— Он под наблюдением. Это все, на что согласился президент, пока не будет неопровержимых доказательств. Он ясно дал мне понять, что арест такого героя, как Майерз, отнюдь не добавит популярности его администрации. Президент предложил передать вашу информацию в сенат для расследования.

— Он в своем уме?

— Я постараюсь убедить его.

— Ладно, а где Майерз?

— В настоящее время у себя в кабинете, занят обычными делами.

— Его телефон прослушивается?

— Он моментально это обнаружит. Даже и не думайте об этом.

— Что слышно от ЦРУ?

— Ничего. Я лично разговаривал с исполняющим обязанности директора, но у него никаких новостей. Наверняка и у Лондона ничего нет, иначе они бы уже давно позвонили. Но, честно говоря, похоже, что у нас огромная утечка информации, и я сам уже стараюсь никому не звонить по нашим якобы секретным каналам.

— Есть старое правило, господин госсекретарь. Если ваш план проваливается, то побыстрее и потихоньку откажитесь от него, а если кто-то упомянет о нем, сделайте вид, что не понимаете, о чем идет речь.

— Что же нам теперь делать, Хоторн? Или, точнее, — что вы теперь сможете сделать?

— Кое-что, чего бы мне чертовски не хотелось делать. Я встречусь с Филлис Стивенс.

— Думаете, она знает что-то? Сможет вам что-то сообщить?