Стоило Еве отключить телефон после разговора с Бакстером, как аппарат снова засигналил, и на видеопанели появилось лицо Уитни.

– Он встретится с вами в десять сорок пять. Смотри не оплошай.

– Да, сэр. Спасибо.

Пибоди внимательно изучила довольную улыбку на лице Евы.

– Неприятности?

– Собери мне данные о Софии Ди Карло, живущей в семье Ренквист няне, а я тебе все объясню по пути в ООН.

– Мы едем в ООН к Ренквисту? А вы не боитесь, что нас арестуют федералы?

– Мы едем извиняться, унижаться и ползать на коленях.

– Да вы понятия не имеете, как это делается! – воскликнула Пибоди. – Может, лучше сразу в тюрьму?

– Ты давай добывай данные. Если я не умею извиняться, унижаться и ползать, то лишь по одной причине: мне не приходилось попадать в такое положение, когда это требуется. Прежде чем извиняться, надо чтобы было за что.

Убедившись, что ответа не последовало, Ева глянула на свою помощницу.

– Комментариев не будет?

– Моя бабушка все время говорит: «Если не можешь сказать что-то умное, лучше держи рот закрытым».

– Вот если бы ты к ней прислушивалась, было бы совсем хорошо. Ренквист разозлился, его жена разозлилась, их положение позволяет им помешать расследованию. Никто так не умеет топить дело в бюрократии, как политики. А поскольку оба они произвели на меня впечатление напыщенных ослов, я решила, что, если завести волынку на тему «Я всего лишь на государственной службе, какой с меня спрос», это может сработать.

– София Ди Карло, двадцать шесть лет, не замужем. Гражданка Италии с зеленой картой и разрешением на работу. Родители и два брата живут в Риме. Ага, родители – домашняя прислуга, работают у Анджелы Дайзерт. Держу пари, это какая-то родственница миссис Напыщенной Ослицы. София служит у Ренквистов няней последние шесть лет. Судимостей не имеет.

– Ладно, девочка – дочь Ренквиста – уже школьного возраста, так? Ну-ка, посмотри, что можно найти по этому поводу.

– Лейтенант, можно здорово вляпаться, нарывая данные на несовершеннолетних, особенно на иностранцев, без особого разрешения.

– Добудь все, что сможешь.

Пибоди принялась за работу, пока Ева вела машину через весь город. Над головой в дрожащем от марева небе вспыхивали огни рекламы, проносились гондолы туристических трамваев. Ева попыталась прорепетировать в уме свою покаянную речь. Это оказалось нелегким делом, хотя она твердила себе, что действует ради благой цели.

– Все данные о ребенке заблокированы. Стандартная процедура, – объявила Пибоди. – Особенно среди состоятельных семей. Родители не хотят, чтобы похитители или извращенцы что-то разузнавали об их детях. Без особого разрешения вы ничего не получите.

– Я не могу просить о разрешении. Ренквисты не должны знать, что я их подозреваю. Ладно, все это неважно. Няня наверняка выводит девочку погулять, а может, и одна выходит по своим делам, это было бы еще лучше. Должен же у нее быть официальный выходной.

Тут они подъехали к комплексу зданий ООН, и Ева, отложив в сторону все свои мысли, приготовилась к многочисленным проверкам.

Им пришлось потратить двадцать минут, чтобы добраться до внешней приемной Ренквиста. Там их приветствовал администратор и попросил подождать. Ева решила, что лишние двадцать минут, проведенные в приемной, – это способ Ренквиста показать им, кто тут хозяин. Раздражение уже застревало у нее в горле, когда их пригласили войти.

– Прошу вас, будьте кратки, – с порога заявил Ренквист. – Я выкроил время для вас из очень плотного расписания только по личной просьбе начальника полиции. Вы и без того уже злоупотребили моим временем и к тому же потревожили мою жену.

– Да, сэр. Я глубоко сожалею, что пришлось побеспокоить вас и миссис Ренквист. Я перестаралась в своем усердии, стремясь как можно скрупулезнее провести расследование. Надеюсь, ни вы, ни миссис Ренквист не воспримете это как личное оскорбление и не станете выдвигать обвинения против департамента полиции.

Он выгнул бровь, в его глазах отразилось удивление, вскоре сменившееся самодовольством.

– Как еще прикажете воспринимать тот факт, что я стал подозреваемым в деле об убийстве? Только как личное оскорбление.

– Сожалею, что по моей вине у вас создалось такое впечатление. Процедура расследования требует рассмотрения всех возможных связей без единого исключения. Я… – Ева попыталась изобразить смущение и пожалела, что не может покраснеть. – Все, что я могу, это еще раз извиниться, сэр, и заверить вас, что лишь моя собственная досада вследствие неспособности прояснить это дело помешала мне проявить все должное уважение к вам и к миссис Ренквист. На самом же деле я лишь стараюсь удалить ваше имя из всех материалов, относящихся к данному делу. Мой разговор с миссис Ренквист, сколь бы он ни был опрометчив, все-таки принес пользу: он подтвердил ваше местонахождение на момент убийств.

– Моя жена была очень расстроена, так как этот неприятный предмет всплыл в разговоре, произошедшем в нашем доме в момент ожидавшегося прибытия гостей.

– Я это понимаю. Еще раз извиняюсь за причиненное неудобство. «Сукин ты сын!»

– Я вообще не понимаю, с какой стати мое имя должно фигурировать в каком бы то ни было списке лишь по тому, что я приобрел некую почтовую бумагу.

Ева опустила взгляд.

– Это моя единственная зацепка. Убийца нарочно оставляет мне эти записки. Он делает это мне назло. Вы не представляете, как я расстроена. Но это, конечно, не причина, чтобы беспокоить вашу жену, я понимаю. Прошу вас, передайте мои извинения миссис Ренквист. Вот теперь он улыбнулся, хотя и скупо.

– Непременно. Однако, лейтенант, у меня сложилось впечатление, что вы не пришли бы сюда с извинениями, если бы на этом не настояло ваше начальство.

Ева подняла взгляд, встретилась с ним глазами и позволила ему на секунду увидеть, что она думает на самом деле.

– Я всего лишь делала свою работу единственным доступным мне способом. Я не политик, я – простой полицейский. И я исполняю приказы, мистер Ренквист.

Он кивнул.

– Я уважаю тех, кто исполняет приказы, и могу проявить некоторое снисхождение к государственному служащему, преступившему в своем служебном рвении границы дозволенного. Надеюсь, вас не слишком сильно распекали.