В это время Игнатьев работал уже в Москве. Вернулся в самый разгар репрессий — в 1937, ничего не боясь и ни в чем не сомневаясь, так как хорошо себе представлял кто, кого и за что сажает и расстреливает. Сразу получил звание комбрига и смешную должность переводчика в Воениздате. Но именно после его приезда начинаются аресты в верхушке РККА — Корка, Фельдмана, Тухачевского, Эйдемана, Якира, Уборевича…

А потом было предложение красного графа Игнатьева о возрождении гвардии, возвращении армии погон, и наконец — в 1943 — предложение о воссоздании кадетских корпусов. Через неделю после принятия решения о создании Нахимовских и Суворовских училищ Игнатьеву будет присвоено звание генерал-лейтенанта. Идея, поданная беспокойным разведчиком, действительно стоила внеочередного звания.

Январь 1901. Рязань.

В январе 1901 года Алексей Алексеевич Игнатьев, совсем не знаменитый, хотя и заметный в высшем свете гвардейский офицер, слушатель Николаевской академии, даже не подозревал, по какой надобности им заинтересовался царь, зато это хорошо представлял император, зная, откуда у офицера вскоре появятся сведения об оставшейся бесхозной финансовой разведке Канкрина. Поэтому после дежурных приветствий и представления, сразу перешёл к делу, объявив о решении пожаловать поручика флигель-адъютантом и озадачив первой просьбой: без лишней помпы, тихо, по-семейному, устроить встречу царя с членом государственного Совета Алексеем Павловичем Игнатьевым.

На вопрос «О чем государь желает побеседовать с его отцом», император загадочно улыбнулся, похлопал поручика по плечу и произнес со значением: «Передайте батюшке, что я имею огромное желание поговорить о французских пирамидах…»

Теперь император чувствовал себя увереннее. Все нужные карты были уже на руках или в пределах досягаемости. Михайловичи, Ратиев, Ротшильд, Манташев, Нобель, Красин, Шухов, Классен, Бари, Трепов, Ипатьев, Гучков, и вот теперь Игнатьев… Можно было начинать игру по-серьёзному.

Мария Федоровна сошла на перрон Николаевского вокзала с решимостью конкистадора Кортеса, прибывшего на побережье Южной Америки привести к покорности диких туземцев. Первый эскадрон её кавалергардов прибыл сюда же ещё накануне и терпеливо дожидался своего шефа на выходе из станционного здания работы архитектора Рудольфа Желязевича в составе почётного эскорта.

Чуткая женщина и опытный политик, вдовствующая императрица почувствовала, что в воздухе пахнет порохом, как только сделала первые шаги по московской земле… Внешне всё было благостно и духоподъёмно. В аккуратных шеренгах напротив друг друга, образуя коридор, стоял почетный караул Московского гарнизона великого князя Сергея Александровича и гренадёры кавказской дивизии великого князя Николая Михайловича, но именно наличие этих двух подразделений в одном месте и в одно время заставило императрицу напрячься. А когда она увидела, где расположились, как стоят, как смотрят на нее и друг на друга сами великие князья с их свитами, то Марии Фёдоровне стало вообще всё предельно ясно — её встречали две вражеские армии, готовые устроить междусобойчик прямо во время церемонии.

«Ну вот, Никки, — раздражённо подумала императрица, — это результаты твоей мягкости и уступчивости. Плюшевость императора, недостаточная твёрдость — и вот у нас уже не великие князья, не дружная семья — опора престола, а страсти Александра Дюма с мушкетёрами и гвардейцами…»

— Доброе утро, господа! — с улыбкой произнесла Мария Федоровна вслух, выслушав дежурные приветствия. — Я так боялась, что эта жуткая непогода, обрушившаяся на нас в Твери, будет сопровождать меня до Москвы. Но сегодня прелестный день, не находите?

Погода, действительно, была на загляденье — ясная, морозная, со свежим снежком, еще не успевшим покрыться слоем сажи и грязи, украсившим деревья в нарядные ослепительно-белые одежды. Зимнее яркое Солнце, венчая всё это великолепие, дотягивалось своими лучами до глаз каждого прохожего, заставляя жмуриться, и создавало потрясающую атмосферу всеобщего праздника, с которым так диссонировали напряженные, серьезные лица встречающих.

— Мы рады видеть Вас в добром здравии, — на правах хозяина города, первым начал раговор великий князь Сергей Александрович, растянув рот в церемониальной улыбке.

— Если бы понадобилось, мы были готовы нести вас через сугробы на руках, — добавил великий князь Николай Михайлович, изобразив на своем лице соответствующее торжественное выражение…

— Как мило, — наклонила голову вдовствующая императрица. — Насколько я поняла, не все разделяют вашу радость, Серж. Некоторые даже не соизволили явиться на вокзал, не так ли?

— Его императорское величество, — вздохнул губернатор, недобро зыркнув на Николая Михайловича, — к сожалению, не смогли прибыть на вокзал, в связи с чем смиренно просили передать Вам сожаление и извинения..

— Его императорское величество в настоящее время должен провести уже вторую встречу за это утро, а последняя аудиенция вчера закончилась далеко за полночь, хотя началась ещё до рассвета, — добавил, поклонившись, Николай Михайлович. — Как раз сейчас он направляется в Московский Университет, где должны собраться все, — и в воздухе повисла пауза.

— Где генерал Трепов собрал всех зачинщиков беспорядков и основных участников студенческих волнений, — продолжил за родственника Сергей Александрович. — Его императорское величество принял решение поговорить лично с теми, кто своими речами смущает умы, а своими действиями — заставляет применять силу полиции.

— Та-а-ак, — слегка протянула, собираясь с мыслями, Мария Фёдоровна, — вы точно сейчас рассказываете про моего Никки? Мне крайне трудно представить своего сына, принимающего посетителей от рассвета и до полуночи, удостаивающего аудиенции вольнодумцев и бунтовщиков…

— Тем не менее, так оно и есть, — слегка наклонил голову Сергей Александрович. — Ваше императорское величество, морозно! Приглашаю Вас к себе хотя бы чуть-чуть отдохнуть с дороги, супруга Елизавета Фёдоровна будет безмерно признательна. Там за чаем и поговорим…

Затем великий князь зыркнул на сделавшего попытку приблизиться Николая Михайловича и закончил фразу тоном, в котором лязгала сталь и слышалось шипение запального шнура: … поговорим в тесном семейном кругу…

Мария Фёдоровна понимающе улыбнулась и оглянулась на Николая Михайловича:

— Князь, Вы позволите?

Сверкнув в сторону генерал-губернатора глазами, от которых можно было прикуривать, командир Кавказских гренадеров учтиво улыбнулся.

— Конечно, матушка, как прикажете, но только с одним условием — после всех хлопот обязательно найдите время заглянуть в Кремль — Ксения Александровна и Сандро будут очень рады.

— Ксения в Москве? — приподняла удивленно бровь императрица.

— Все сейчас в Москве, государыня, — с почтительным поклоном ответил Николай Михайлович. — В момент таких эпохальных событий семья обязательно должна быть рядом с государем.

— Эпохальных событий? — опять удивилась Мария Федоровна. — Вы меня окончательно заинтриговали, господа. Едем!

Резиденция генерал — губернатора Москвы.

— Голубчик, возьми-ка эту газету и прочитай вслух то, что процитировал мой сын, прежде чем начал извиняться перед людьми.

Князь Шервашидзе с готовностью взял со стола Санкт-Петербу́ргские ве́домости, и с выражением, старательно соблюдая знаки препинания, прочёл заметку Суворина (*)

«Самодержавие куда лучше парламентаризма, ибо при парламентаризме управляют люди, а при самодержавии — Бог. И притом Бог невидимый, а точно ощущаемый. — Никого не видать, а всем тяжко и всякому может быть напакощено выше всякой меры и при всяком случае. Государь учится только у Бога и только с Богом советуется, но так как Бог невидим, то он советуется со всяким встречным, со своей супругой, со своей матерью, со своим желудком, со всей своей природой, и все это принимает за Божье указание. А указания министров даже выше Божиих, ибо они, заботясь о себе, заботятся о государстве и о династии. Нет ничего лучше самодержавия, ибо оно воспитывает целый улей праздных и ни для чего не нужных людей, которые находят себе дело. Эти люди из привилегированных сословий, и самая существенная часть привилегии их заключается именно в том, чтоб, ничего не имея в голове, быть головою над многими. Каждый из нас, работающих под этим режимом, не может быть неиспорченным, ибо только в редкие минуты можно быть искренним. Чувствуешь под собой сто пудов лишних против того столба воздуха, который стоит надо всяким. Нет, не будет! Все это старо»…