— Оставим пока мёртвых, поговорим о живых, тем более, что фельетон своим остриём направлен именно на меня, — все также спокойно произнёс император. — Давайте я ещё раз прочитаю одно место: «Это был маленький, миловидный, застенчивый молодой человек с робкими, красивыми движениями, с глазами, то ясно-доверчивыми, то грустно-обиженными, как у серны в зверинце…» — господин Амфитеатров описывает кого угодно, но только не руководителя государства, и именно это кажется ему и всем его читателям смешным, нелепым и опасным!

Семья дружно замолчала и задумалась. Возразить было нечего. Действительно, монарх с таким описанием выглядел совсем не убедительно.

— Руководитель государства, — продолжил император после паузы, — может быть кем угодно — кровожадным маньяком, безумцем, просто дураком. Примеров в истории, как русской, так и мировой — тьма, начиная с Нерона и заканчивая Петром I, спорно прозванным «Великим». Он не имеет лишь права быть слабым — и этому также есть примеры. Вспомним французского Людовика XVI — и чем он кончил. Вначале слабость распознают ближние и начинают её использовать в своих интересах, разумеется, порождая колебания внутренней политики и огромные злоупотребления. Эти два фактора начинают расшатывать государственный аппарат и, в конце концов, приводят его крушению.

— Никки, в фельетоне не даются рецепты лечения этого недуга, — подал голос Сандро.

— Это потому что автор сам боится их озвучить, — недобро усмехнулся император, — на словах все хотят строгого руководителя, но только для соседа, а не для себя. Особенно это относится к дворянскому сословию… Кстати характерно, что из всех вариантов наименования русской элиты в языке закрепилось именно слово «дворяне». В испанском и итальянском языке таких людей называли кавалерами (caballero, cavaliere), подчеркивая таким образом, что рыцари сражались верхом, а не в пешем строю. А для русской элиты ключевым моментом стала близость ко двору, а значит, к телу господина — князя или царя. И язык зафиксировал эту особенность российской жизни. Они первые стонут от любой строгости и одновременно презирают того, кто покупает их послаблениями.

— И где же выход? Как найти золотую середину? — жалобно спросила Ксения, беспомощно переводя взгляд с брата на мать.

— Выход в том, чтобы вообще не обращать внимания на слова, — улыбнулся император, — только на дела. Практика — критерий истины, всё остальное — суета сует. Что касается дворян… Они у нас по умолчанию должны считаться лучшими — более умелыми, более справедливыми, более ответственными, чем остальные. Вот и надо вернуть сословию его прежнее значение, вычистив оттуда бездельников-тунеядцев и набрав действительно лучших. Таких, чтобы каждый подтвердил — да, вот это действительно образец! В конце концов, породистая собака, скажем, гончая чистых кровей, ценится не за то, что её дедушка-бабушка были заслуженными псами, а за прекрасные охотничьи качества. Так и истинный русский дворянин — это не просто порода, не завсегдатай дворянских собраний и помещичьих балов, не содержатель псарни и зачинщик шумных, хмельных псовых охот, не модный денди, убегающий от скуки за границу. Нет, истинный русский дворянин — это, перво-наперво, воин-защитник, а когда надо — мудрый посредник меж высшей государственной властью и простыми людьми, отстаивающий их интересы и перед внешним врагом, и перед чиновниками. За это крестьяне его и содержали. Так в идеале задумывалось дворянское сословие.

Мария Федоровна похолодела. Только сейчас она, наконец, поняла, что задумал её сын, что означала отставка всей свиты и что предстоит в ближайшее время.

— Никки! Скажи, что это шутка, и ты так не поступишь, — почти прошелестела вдовствующая императрица, — ты же должен знать, чем закончилась опричнина!

— К моему несчастью, матушка, я знаю не только это, — абсолютно серьезно, без какого-либо следа иронии, произнес император, не опуская глаза под настойчивым требовательным взглядом императрицы.

— Никки! — буквально взвилась Мария Фёдоровна. — Жалея тебя из-за твоего болезненного состояния, я не стала в прошлый раз выговаривать из-за твоих абсолютно неуместных шуток по поводу Королевы Виктории. Но сейчас я твердо хочу заявить…

— Князь Шервашидзе со срочным известием, — доложил мажордом, пропуская гофмейстера, вошедшего быстрым шагом в столовую и церемонно поклонившегося перед собравшимся.

Он открыл папку с золотым тиснением для докладов и прочитал срывающимся от волнения голосом:

— Срочное известие из Великобритании. Получено только что по телеграфу. «Душевное состояние королевы было потрясено военными событиями, смертью ее любимого внука принца Виктора-Христиана и недавнею кончиной статс-дамы леди Черчилль, которую королева очень любила. Никаких органических страданий у ее величества не обнаружено, но нравственная подавленность отразилась на физическом состоянии королевы и вызвала естественный упадок сил….»

— Князь, не тяните! — не выдержав, вскрикнула Мария Фёдоровна, — что с королевой?

— Королева Виктория скоропостижно скончалась сегодня, 22 января 1901 года в половине шестого вечера в Осборн-хаусе, что на на острове Уайт…

–

(*) На самом деле фельетон «Господа Обмановы» был опубликован в 1905 году. Автора сатиры, А. Амфитеатрова, на следующее утро арестовали и, как говорят, сослали в Сибирь, газету «Россия» закрыли навсегда.

— Господин поручик! Не изволите ли штос? — Спиридович наигранно весело хлопнул Герарди по плечу. — Наш гость из главного политуправления, капитан Деникин, обещает оставить лейб-жандармерию без штанов-с!

Герарди, сидящий за столом с одинокой бутылкой Шустовского, слабо улыбнулся, покачал головой и снова уставился на янтарную жидкость в бокале.

— И вот так уже целый месяц, — подсаживаясь к другу, обратился Спиридович к Деникину, — не ест, не пьёт, не играет, за дамами, простите, не ухаживает…

— Поручик, вы разрешите? — дотронулся до соседнего стула капитан.

Герарди молча кивнул, поднял на офицеров туманные виноватые глаза.

— Борис! — требовательно и вместе с тем максимально игриво произнес Спиридович, наливая себе полный бокал, — или ты прямо сейчас рассказываешь, что с тобой происходит, или я прямо на твоих глазах напиваюсь в хлам и начинаю позорить честь мундира! Ты же не хочешь, чтобы я из-за твоей неразговорчивости, пустил под кобылий хвост свою карьеру?

— Поручик, — поддержал Спиридовича Деникин, — Александр прав. Если не нам, то кому ещё?

Герарди вздохнул, передернул плечами, как будто ему было зябко, и обхватив двумя руками бокал, медленно обвел глазами офицеров.

— Господа, вам никогда не предсказывали будущее?

— Та-а-а-к, — протянул Спиридович, — и чьё же предсказание выбило из наших рядов одного из лучших жандармов России?

— Борис! — вступил в диалог Деникин, — наше управление отвечает за боеспособность и я также настаиваю на раскрытии личности предсказателя. Негоже, чтобы из-за него в боевых порядках царили праздность и уныние.

— Император! — коротко бросил Герарди, с вызовом глядя на собеседников.

— Что «император»? — не понял Деникин.

— Мне предсказал будущее Его Императорское Величество.

За столом повисла пауза. В глазах офицеров читалось удивление, недоверие и даже какая-то жалость.

— А теперь прошу поподробнее, — заявил Спиридович, первым оправившийся от неожиданности.

Поручик встряхнул головой, будто укладывая в ней таким образом воспоминания.

— Помните Баку? Вы с генералом рванули на гору, а я побежал к императору. Застал его без сознания, попробовал привести в чувство, он даже глаза открыл, но потом опять впал в забытьё и начал бредить, вспоминать какого-то Айтона, а потом абсолютно отчётливо произнес: «Герарди… Борис Андреич Герарди… Хороший малый, жалко, что его убьют в 1918-м… Возьмут в заложники и расстреляют…»

В молчании прошло еще несколько минут.

— Вот прямо так и сказал? — недоверчиво осведомился Деникин.