Кроме этого ложного империализма, существует настолько же ложный империализм экономического типа. Естественно, что сегодня, когда почти всякая деятельность обусловлена экономикой и оценивается в экономических терминах (в чём мы уже увидели знак прихода предпоследней из древних каст —касты торговцев), существует подходящая почва для создания иллюзии, что господство и монополия экономических возможностей группы народов и означает «империю». Но для любого, не участвующего в моральном упадке, характерного для современного standard of living, [25] такая точка зрения покажется странной, если не сказать смешной.
Когда–то аристократия оставляла вопросы управления(экономика) своим вольноотпущенникам и мажордомам. Их интересовала в основном культивация тех высших «аристократических» форм интереса, жизни, действия и достоинства, которые и составляли сущность прав и функций их касты. Если кто–то подходил для управления и имел желание управлять, он мог заниматься этой деятельностью: но обслуживать «экономику» тем или иным образом могло заинтересовать их только в очень малой степени ввиду того, что подчинение и обязательство верности человека не из управляющего класса аристократу или государю всегда оставалось справедливым. Но сегодня дела обстоят совсем иначе. Плутократы, занявшие место аристократов, управленцы и дельцы, владеющие золотом, воображают себя «вождями» и не признают никого, кому они были бы должны подчиняться: до тех пор, пока случайность, присущая всякой материальной силе, предоставленной самой себе, и лишённая всяких принципов, не сметёт их и не поставит других (если не просто анонимов — анонимность массы) на их место.
В этих пределах и нужно оценивать опасность «империализма», как и опасность международной семитской или масонской финансовой олигархии. Такая опасность существует, и она реальна для того, кто терпит и допускает снижение всякого критерия и всякой идеи власти до уровня чистой экономики. Напротив, индивидуум или народ, находящийся хотя бы немного выше этого уровня и твёрдо укоренившийся там, где вещи больше не нужно «покупать» или «продавать», может с удивлением спросить, над чем могут вознамериться господствовать такие «империалисты».
Рассмотрение этих отрицательных аспектов даёт нам истинные и реальные условия империи. Народ пробуждается для империи, когда он способен выйти за пределы самого себя, когда он идёт, как идёт герой, который не был бы таковым, если бы в своём порыве не победил инстинкт, связывающий его мелкой животной любовью к своей частной жизни. Поэтому национализм (в статическом и исключительном смысле) и империализм — это два исключающих друг друга термина. Имперский народ становится далёким как от собственных частностей, таки от тех, что отмечают другие народы: он противопоставляет нечастное частному (одну нацию другой, одно право другому, итак далее), а универсальное частному.
Частное (партикулярное) имеет субъективистский, сентиментальный, «идеалистичный» или также утилитарный характер. Универсальное же очищено от всех этих элементов и может быть переведено в термины чистой объективности.
Если индивиду, культуре или расе удалось в своём развитии понять точку зрения реальности и возжелать её в любом другом, — то это означает решающий этап, только после наступления которого можно говорить, что дух познал истинную мужественность. Если расу ведут чувства, гордость, ценности, алчность, ненависть, — в общем, всё то, что является «человеческим» элементом в узком, индивидуальном или коллективном смысле, то она обязательно будет существовать в чистой случайности, свойственной любой вещи, у которой нет никакого начала в себе самой. Но если, по крайней мере среди элиты вождей, удастся освободить от всего этого два основных элемента жизни — знание и действие, тогда она становится способна к миссии, о которой уже можно говорить как о высшей по отношению к практическому и политическому миру.
Универсальность как знание и универсальность как действие: вот две основы всякой имперской эпохи.
Знание универсально, когда оно может дать нам такой смысл вещей, перед чьими величием и вечностью исчезает весь человеческий пафос и человеческие устремления: когда оно вводит нас в первоначальное, в космическое, в то, у чего в области духа есть черты чистоты и силы океанов, пустынь, ледников. Всякая истинная универсальная традиция несёт в себе это дуновение широкого, оживляя с ним бескорыстные формы деятельности, пробуждая чувствительность к ценностям, которые невозможно измерить каким–либо критерием полезности и страстности, индивидуальным или коллективным: внедряя «жизнь», которая «больше, чем жизнь». Это тот тип невидимой империи, который история демонстрирует нам на примерах брахманической Индии, католического Средневековья, того же эллинизма: единая культура, господствующая внутри, в многообразии, также независимом от народов или городов, от всякой «политически» и экономически обусловленной реальности.
Конечно же, можно представить концепцию империи —как видимой, так и невидимой, — имеющей, кроме духовного, ещё и материальное единство. Такая империя осуществляется, когда вместе с универсальностью, понимаемой как знание, присутствует и «универсальность как действие». Здесь мы могли бы указать на Древний Китай, Рим, а также частично, с некоторой точки зрения, вновь на Средневековье (движение крестоносцев), ислам и другие вещи.
Универсализированное действие — это чистое действие: это героизм. Так в двух условиях империи вновь находим то самое качество, которое определяло две высшие касты древности — мудрецов (что не обязательно должно означать «священников») и воинов. Здесь мы сразу же должны предупредить, что концепция «героизма», о которой идёт речь, не тождественна современной. В традиционной концепции героизм — это аскеза в самом строгом смысле этого слова, а герой — это натура, настолько очищенная от «человеческих» элементов, насколько он является аскетом: он участвует в том же характере чистоты великих сил вещей, и не имеет ничего общего со страстностью, сентиментальностью и различными человеческими мотивами, идеальными либо материальными, коллективными либо индивидуальными. Специфические функции каждой древней касты выражали её собственную природу, её собственный способ существования: так, война для воина имела смысл в качестве цели, в качестве пути его духовной реализации. Таким образом, он сражался «чисто», война сама по себе была благом, а героизм был «чистой» и, таким образом, универсальной формой деятельности. Риторика «борьбы за права», «территориальные требования», сентиментальные или гуманитарные предлоги и так далее, — все эти вещи являются совершенно современными и абсолютно чуждыми традиционной концепции героизма. В «Бхагавад–Гите», в Коране, в латинской концепции mors triumphalis, в эллинской инициации героя, в символической северной Валхалле, открытой только для героев, в некоторых аспектах «священной войны», знакомой тому же католическому феодализму, мы находим различно сформулированную трансцендентальную идею — как наднациональную, так и надчеловеческую — героизма: героизм здесь — это путь мужественной аскезы, разрушения низшей природы, путь бессмертия и связи с вечным. Преобразованное в такой атмосфере, действие приобретает универсальную природу: оно становится почти что силой свыше, способной придать и земному телу универсальность традиции духа: это состояние империи в его высшем смысле[26] .
Являются ли эти попытки оживить то, что было когда–то, анахроническими и тщетными? Может быть, и так. Но тогда это может говорить только о том, что в нынешних условиях всё сводится к чистой риторике воскрешения, в котором многие сомневаются, идеалов и символов, сегодня потерявших свой исходный смысл. Всё же это не препятствует тому, чтобы в доктринальной области всегда проводить линию демаркации между одной и другой концепцией и следить за тем, чтобы не было противоречий. Когда ориентирами являются «национальная гордость», «ирредентистские требования», «необходимость экспансии» и так далее, то, повторяем, это законные принципы сильной современной нации, но точно не империи. Подумайте, сражался ли римлянин когда–либо за что–нибудь подобное, и нужно ли его было когда–либо подогревать страстной риторикой, чтобы исполнить то чудо мирового завоевания, при помощи которого универсальность яркой греко–латинской цивилизации дошла до самых далёких земель.
