– Кое-кто хочет надеть на тебя колпачок, как на охотничьего сокола, но кажется мне, что орел улетит на свободу и в сиянии солнца изберет свой путь… Ты не создан быть слугой, и кто захочет приручить тебя, должен остерегаться, чтобы не задел его острый коготок.

От ласковых речей Инго тоже захотел рассказать леве о том, что волновало его в далеких лесах; но слова и взгляд Гизелы не позволили ему этого, пока сама она не начала слегка дрогнувшим голосом:

– С подвязанными крыльями сидел некогда благородный сокол во дворе хлебопашца. Хвалю, однако ж неразумие отца, расторгшего бесславные узы: тебе подобает стремиться к другому, и только отважные подвиги могут вознести тебя над людьми; подумай об этом Инго. Ступай к моему сыну; я радуюсь, что ребенок доверяет тебе, и лучшего, чем ты, наставника в любом ратном деле я не желаю для него.

И снова она поскакала вперед, ее королевская мантия и волосы развевались на ветру – и бросив маленькое копье, она на лету поймала его. Но теперь Инго держался на некотором отдалении от нее, наконец они присоединились к охоте и криком приветствовали ястреба, ниспавшего с небес с куропаткой в когтях.

Возвратившись в замок, охотники увидели там необычное движение: приезжали и уезжали всадники, слуги вносили ковры и подушки в каменный дом, предназначенный для знатных гостей, у королевских палат раздавался звон оружия и топот многочисленных коней. Инго и королевский сын спешились у спального покоя вандалов, и Бертар заторопился к витязю.

– Ты следил взором за ястребами, а тем временем во двор короля залетела другая хищная птица. Кесарь прислал новое посольство, и, как думаешь, кто прибыл послом? Лютейший из римских ратников, франк Гариетто, которого называют истребителем полчищ, тот самый, что рубил разбойникам-саксонцам головы и доставлял их в город, словно кочны капусты. Прежде чем он приехал, король уже мрачно ходил по двору; смущенно ответил он на мой привет, а королевские ратники искоса посматривали на нас и избегали нашего общества. Только что в наших покоях был прислужник короля и, запинаясь, объявил, что принесет он тебе обед сюда, дабы не встретился ты с римлянами за королевским столом.

– За столом ли, на дворе ли, но мы не станем скрывать лицо наше перед этим извергом, – ответил Инго. – Если его посольство касается меня, то хорошо бы узнать об этом заранее. Пойдем! – закричал он королевичу. – Посмотрим, как подъедут чужеземцы как король поприветствует римских послов.

Ребенок направился с Инго через двор к широкой площади перед королевскими палатами. Как раз в это время чужеземцы сходили с коней, а король между тем представлял послу знатнейших людей из своей свиты. Посол переходил от одного к другому, иногда роняя несколько слов. Почти на целую голову возвышался римский франк над королевскими ратниками. Подобно великану, стоял он, могучий, с руками, увешанными запястьями, с золотым изображением кесаря на чешуйчатом панцире. Под его шлемом лохматились густые брови, суров был его взор и едва заметна улыбка.

Бизино и его гость развернулись и тут же натолкнулись на Инго, который молча поклонился и подвел к королю мальчика. Король быстро схватил мальчика за руку и привлек к себе. Но взгляд чужеземца твердо уперся в Инго, невольно потянулась его рука к мечу, словно он намеревался немедленно поразить врага своего повелителя. Все же Инго еще раз поклонился послу и сказал:

– Горячий был то день, витязь Гариетто, когда в последний раз мы виделись с тобой. На кровавом поле битвы ты заносил надо мной свой меч, но прямее был тогда твой взгляд, чем теперь, когда воля чужого короля удерживает от приветствия руку твою.

– Отрадно было бы мне сказать, витязь Инго, что рад я встрече с тобой, но нахожусь я здесь послом великого римлянина, неблагосклонно думающего о тебе.

– Не хвалю я посольство, – ответил Инго, – возбраняющее мужественному человеку мирно приветствовать боевого соперника, с которым он обменивался честными ударами.

– Гневные боги занесли нас с родины в неприязненные ряды, и оба мы следуем связующей нас присяге, – сказал франк.

– Ты последовал за боевым знаменем чужеземцев, а я – зову соотечественников.

– В стане римлян певец поет те же песни, что и здесь, – возразил Гариетто.

– Но из старинных песен, слышанных мной еще мальчиком, я научился избегать власти чужеземцев, – ответил Инго.

– Идите все под знамя кесаря, и мы все будем римлянами.

Оба они гордо кивнули головами и разошлись. Но столпившиеся вассалы одобрительно перешептывались после каждой фразы и возражения – живее, когда говорил Гариетто, но не было, однако, недостатка в похвалах и речам Инго, заметившему, что при его последних словах сам король одобрительно хмыкнул.

Посол направился с королем в хоромы, где спутники франка уже раскладывали дары кесаря. Бизино восхищенно смотрел на золотые чаши и кубки, на дивную работу из драгоценных камней, уверяя посла, что он – друг кесарю и готов на любые услуги. Но Гариетто пожелал тайной беседы, и когда король всех отослал, сразу потребовал выдачи Инго.

Бизино ужаснулся и надолго погрузился в размышления. Наконец он ответил, что требование слишком сурово, что для ответа надобно время, а между тем, не угодно ли ему, послу, погостить при дворе. Но Гариетто потребовал скорого ответа, предложил более значительные дары и даже пригрозил Бизино. Тогда возмутилась гордость короля, и он гневно вскричал, что если посол не соглашается на деловое предложение, то на угрозы он и подавно откажет. С тем и отпустил король чужеземца, который со своей свитой расположился среди королевских ратников, пил с ними и раздавал дары.

Смущенный король направился в свою сокровищницу, сел на скамейку, с тяжким сердцем еще раз осмотрел подарки и стал считать золотые запястья, чаши и кубки, большие блюда и кружки. С трудом приподнял он одно серебряное блюдо, посмотрелся в него и печально молвил:

– Скорбное лицо вижу я. Чужеземец привез мне богатые дары, хотя большая чаша из позолоченного серебра – не славный подарок королю народа. Не хотелось бы мне лишиться других даров, о которых говорил римлянин, но не отдаст он их, если я не выдам Инго живым, а быть может, и мертвым. Если я обременю жизнь свою несправедливостью и выдам Инго врагам, то извергом прослыву я по всей земле, наемником чужеземцев, предавшим гостя позорной смерти. Да и самому мне жаль его, потому что добросердечен и честен он, верный товарищ за чашей и на коне. Но тяжкий труд грозит мне, если наперекор римлянам я стану защищать его: война, вероятно, умалит мою казну, уменьшит силу народа и поколеблет мой королевский престол.

Его взгляд упал на меч, висевший на стене.

– Вот королевское оружие моего рода, прославляется оно в песнях, страшатся его люди и не одно тяжкое дело совершено им; предание гласит, будто сталь его выковал некогда бог. Странно, что не могу я сейчас оторвать от него глаз!

И вздохнув, он продолжал:

– Я пил и охотился с Инго, сражался рядом с ним и желаю я, чтоб его конец был столь же славен, как конец его предков, слишком уж спешивших принимать грудью смертельные раны. Если я не в состоянии буду спасти его, то, по крайней мере, окажу ему царский почет.

Король встал и взял оружие. Вдруг он почувствовал легкое прикосновение к своему плечу и, вздрогнув, обнажил меч: за ним стояла Гизела, насмешливо глядя на него.

– Уж не хочет ли король выйти в поле с кухонной посудой и сделать смотр рати своей?

– В чем же сила короля, если не в казне? – недовольно спросил Бизино. – Могу ли я обуздать дух алчных и заручиться их присягой в верности, если не стану дарить им чужеземного металла? В моей стране не многие имеют его, а между тем всем хочется золота – откуда же мне брать его, если не у чужеземцев?

– Король хочет продать Инго римлянам? – спросила Гизела, и пламенем сверкнули ее глаза.

– Стал бы я размышлять, если б хотел этого! – проворчал король. – Но этот чужеземец, точно филин, сидит в моем лесу; все птицы накидываются и кричат на него, и недолго ждать, когда короли с Одера пришлют послов и потребуют его выдачи.