Гости повскакали со своих мест, зала дрогнула от радостных криков. Певец подошел к Инго, склонился к его руке и воскликнул:

– Живого осязаю я тебя, и никогда еще песни мои не получали такой награды!

Он подвел чужеземца к столу князя, который, с увлажненными глазами поспешил навстречу Инго.

– Благословляю тебя, витязь! Тяжкое бремя спадает сейчас с сердца моего: я знал, что нельзя утаить славу героя. Приветствую в моем доме тебя, старинного гостя! Подайте кресло, юноши, да присоединится князь к сонму благородных мужей моего народа. Вина, подчаший, и за благоденствие царственного витязя, сына богов наших, выпьем римского напитка из римских золотых кубков!

Рано утром шла Ирмгарда к лесу по росистой траве. Белый туман клубился по земле и, подобно одежде водяных духов, стлался вокруг деревьев. Из луговых паров восставал светлый облик девы; веселая сердцем, с распущенными волосами, с зардевшимися щеками она пела, издавала радостные возгласы и, подобная богине полей, бежала среди дрожащих облаков. Она видела и слышала, что значит доблесть и что возносит человека из юдоли ужаса и смерти в сонм великих богов; все преклонялись перед геройской доблестью того, кто тайно нравился ей и был искренен, как никто. Она поднялась по горной дороге до того места, откуда дом ее отца уже не был виден за деревьями, и, одинокая, остановилась среди леса и скал; под ней шумел поток, над ней неслись светлые облака зарождающегося дня. Она поднялась на скалу и огласила горы и воды словами песни, слышанной ею в чертоге. Радостно повторяла она то, что сохранилось у нее в памяти из песен Фолькмара, и дойдя до броска на Рейн, восхищенная, она с восторгом запела: «Вы, разумные птички лесные, посланцы богов, и вы, крошечные эльфы под кустами папоротника, послушайте еще раз!» И она повторила слова песни. Взгрустнулось ей, когда витязь исчез в речном потоке. И чувствительная девушка излила свое волнение в новых, словах, еще раз пропела плач певца, и песня молодой женщины, эхом отразившись от скал, перекрыла голоса лесных птиц и тихое журчание горного ручья.

Вдруг неподалеку от нее в ручей скатился камешек; она взглянула в ту сторону и узнала человека, одетого легким покровом ундин, который прислонился к древесному стволу. Витязь, славу которого она вещала лесу, воочию стоял невдалеке, и когда смущенная Ирмгарда отступила назад, она услышала его умоляющий голос:

– Продолжай петь, чтобы из уст твоих узнал я, что делает человека счастливым. Звуки голоса твоего приятнее мне, чем все искусство Фолькмара. Когда певец пел, и чертог гремел кликами мужей, я все думал о тебе, с гордостью радуясь, что и ты услышала весть.

– Устрашенные, скрылись при виде твоем слова, – ответила Ирмгарда, стараясь оправиться от неожиданного появления Инго. – Я смелее говорила с тобой под сиреневым кустом, – продолжала она, – хотя и тогда ты мало нуждался, витязь, в моих советах; вспоминая об этом, я краснею теперь от моего неразумения. Не насмехайся же надо мной: у нас, лесных обитателей, речи прямы и простодушны помыслы. Но тяжко мне сознавать, что дважды из уст моих ты слышал известное тебе; если бы я знала, кто ты такой, я затаила бы доброе о тебе мнение, и теперь еще мне стыдно, что ты подслушал меня.

– Если ты благосклонно думаешь обо мне, Ирмгарда, – попросил гость, – то не скрывай этого, потому что изгнаннику редко приходится слышать сердечные слова из уст доброй женщины пусть певец воспевает его подвиги, пусть хозяин пьет за его здоровье, но все же пришлец чужд семейству и кругу друзей; вряд ли знатный отдаст свою дочь за бедняка, и значит, не оставит изгнанник сыновей, которые гордились бы его подвигами.

Ирмгарда насупилась.

– Но позволь, – продолжал Инго, – поведать тебе тайну души моей, и если не гнушаешься ты доверием моим, то сядь здесь, на камень, и выслушай мой рассказ.

Ирмгарда послушно села, а Инго встал перед ней и начал:

– Узнай, что случилось со мной после битвы аллеманов. Сияли звезды, изнеможенный лежал я на каменистом берегу реки, обвив римское знамя вокруг слабой руки, ночной ветер стонал по умершим, шумели волны, охладело мое тело и омрачился мозг. Вдруг надо мной склонилось скорбное лицо – то была прорицательница судеб аллеманов, вещая жена, наперсница богов.

«Тебя ищу я, Инго, между трупами мужей, – сказала она, – желая спасти твою жизнь, подобно тому, как спас ты мою.»

– И подняв меня, она одела меня теплыми покровами, дала целебного напитка и, отделив копье от чуждого знамени, с молитвой бросила сломанное древко в реку. В чаще лесной укрыла она изнеможенного и, подобно матери, день и ночь сидела у ложа моего. При расставании она взяла пурпурное знамя и сказала:

«Вот нити, которыми управляет судьба твоя. Боги предоставляют витязю выбор: отбросишь ты от себя талисман, сотканный руками римлян – и состаришься ты в мирной тиши, неведомый народу, покладистый в жизни и свободный от рока. Но сохрани пурпуровое изображение с коварными глазами и огненным языком – и певцы воспоют тебе хвалу в сонме воинов, и славно будет жить в народе память о тебе; опасайся, однако, что дракон испепелит и тело, и жизнь твою. Выбирай любое, Инго, ибо боги устраивают судьбу мужа по его мыслям, и из его подвигов выпадают жребии, тяжкие и добрые; как бросишь его, такова и будет твоя судьба».

– Тогда я сказал:

«Давно уже боги и дела праотцев определили мою участь на земле; не могу я – тебе известно это – лениво лежать на мягких мехах: ратовать с товарищами в передних рядах, воссылать мужей в чертоги богов – вот мое призвание! Хотя я пришелец среди чужих родов, но не страшусь я указующего перста жены судеб; с твердым духом хочу я шествовать среди витязей, смело доверяясь своему мужеству, и никогда не стану скрывать я головы от лучей солнца».

– И взяв в руку пурпур, она отделила головы дракона от извивающегося тела; головы сохранила, а ткань с изображением туловища бросила в пламя очага.

«Быть может, – сказала она, – таким образом отделю я горькую долю от дней твоих».

– Высоко поднялось пламя, едкий дым наполнил пещеру, она побежала вон, увлекая меня за собой. Перевязав головы ивовыми прутьями и затянув узлом, она шепотом пропела песню и дала мне связку в кожаной сумке, чтобы я хранил ее втайне ото всех.

«Это спасает от воды, но не спасет от огня; поручаю жизнь твою охране богов».

– Вот тайна моей жизни, и я охотно доверяю ее тебе. Не знаю, что суждено мне богами, но открываю тебе, чего никто не знает. С того времени, как прибыл я в вашу страну, изменились помыслы мои, и приятнее мне сидеть подле тебя или на коне мчаться по лугам, нежели с коршунами следить за бранными тревогами. Очень изменились мысли мои, и тяжко удручен дух мой, что я скитался, а то не слишком бы тревожила меня участь моя: я полагаюсь на собственную руку и благосклонность богов, которые, быть может, приведут когда-нибудь изгнанника на родину. Но теперь ясно мне, что унесусь я, подобно этой сосне, мечущейся в зыбких волнах.

И он указал на ствол молодой сосны: оторванная от почвы, с землей и мхом, она неслась в водовороте потока.

– Все меньше и меньше становится глыба земли, она осыпается, – мрачно заметил Инго, – и наконец дерево погибнет между скал.

Ирмгарда поднялась и напряженно проследила за путем дикого ствола, который несся по течению, порою поднимался вверх в водовороте волн и наконец почти исчез в тумане и брызгах.

– Остановилось! – вдруг закричала Ирмгарда и побежала к тому месту ручья, где дерево зацепилось за выдававшуюся косу. – Взгляни сюда, вон оно, зеленое, на нашем берегу. Очень может быть, что оно врастет в землю.

– И тебе это любо, скажи?! – страстно воскликнул Инго.

Ирмгарда промолчала.

Солнце показалось из-за туч, озарив своими лучами светлый облик девушки; золотом искрились волосы вокруг ее головы и плеч, и с опущенными глазами, зардевшимися щеками стояла она перед Инго. Сердце затрепетало в нем радостью и любовью, и почтительно подошел он к ней; но Ирмгарда стояла неподвижно, и только защищаясь легким движением руки, она с мольбой прошептала: