Вдруг речь его была прервана грохотом. Дрогнула скала, а испуганные Вальбурга и Инграм приподнялись. Буббо стал прислушиваться, а затем засмеялся.

– Дерево свалилось, подточенное гнилью да червем. Не думаете ли, что это напоминовение богов? Много валится этих деревьев, да никто не слышит. Вот медведя я боюсь, когда не имею при себе оружия. Боюсь ядовитой змеи, боюсь коварных эльфов, вселяющихся в мое тело и лишающих меня сил, боюсь также порой стужи и молнии из облаков. Я знаю, что боги люто враждуют между собой, а потому, полагаю, что в золотых письменах епископа заключается тайна, которая поможет мне выбраться из лесной глуши. Впрочем, я скоро узнаю это.

– Ступай к нему, Буббо, – вскричала Вальбурга, – и еще раз послушай его проповедь.

– Вот именно этого-то я и не хочу, – лукаво ответил Буббо. – Это было бы мне теперь не в пользу. Если христианский Бог достаточно силен, чтобы предохранить от опасности своего военачальника, то впоследствии и мне будет от этого польза. Я связал мою судьбу с судьбой епископа, против которого, как полагаю, выступили теперь враги. Если его убьют, значит христианский Бог не сильнее других богов, и я по-прежнему стану ловить моих бурых, пока какой-нибудь из них не уломает меня. Но если мой приятель одолеет своих врагов, то я сделаюсь вассалом Бога.

От страха у Вальбурги сжалось сердце, но она постаралась спокойно сказать:

– Странные, однако, у тебя мысли! Каким образом Винфриду может грозить опасность, если в стране все спокойно, а графские всадники охраняют его?

Буббо сурово улыбнулся.

– Вы такие же волчьи дети, как и я, так послушайте: быть может, на него нагрянет Ратиц.

Инграм вздрогнул.

– Откуда тебе это известно?

– Древесная листва шепнула в лесу, а вороны передали мне, – ответил Буббо. – Вскоре после твоего отъезда я был у Ратица, ходившего подобно бешенному псу среди подгоревших хижин. На первых порах я встретил столь дурной прием, что начал было подумывать о возвратном пути, но Ратиц внезапно изменился в лице и предложил мне франкских денег, чтобы тайно укрыл я в своей хижине одного вершника, а затем отправил к Верре для принятия послов Ратица, коль скоро они возвратятся от короля франков. – Они медленно ехали по земле турингов и везде их задерживали. Я исполнил его желание: взял с собой во двор вершника и, отправившись на восток к Верре, стал поджидать послов, которые с опечаленными лицами дали мне знак для гонца и приказали возвратиться восвояси. Я передал знак гонцу, а он немедленно сел на коня и точно гонимый ветром, поскакал по направлению к сорбскому ручью.

– Всадник не проедет по прямому направлению от твоего двора в сорбское село. В стране на востоке нет дорог! – вскричал Инграм.

– Он отправился нагорной дорогой, глупец ты этакий! Если нагорный путь свят для турингов и заповедан коням вашим, то почему он будет таковым для сорбов? Чужеземцам ненавистны чуждые боги и отправляясь на добычу, они мало заботятся о ваших богах. Поэтому говорю: Ратиц намерен ворваться в долины турингов, прежде чем пойдете вы на него ратью и если ему удастся полонить епископа, то ко многому принудит он франков. Быть может, ему известен двор, которому он охотно отмстит за свой сожженный стан. Так, по крайней мере, грозил гонец в моей хижине.

Инграм молча подпоясался мечом.

– Когда уехал гонец в стан Ратица?

– Четыре дня тому назад, – ответил Буббо в сонной истоме. – Зачем хватаешься, глупец, за копье? Тебя изгнали, и если ты возвратишься, то каждый волен убить тебя.

Инграм ничего не ответил и только знаком показал Вальбурге, чтобы она следовала за ним.

– Вероломный! – с трудом приподнимаясь, вскричал Буббо. – Ты покидаешь в несчастье своего товарища?

Вальбурга поставила подле ложа флягу и съестные припасы.

– Можешь оставаться здесь, пока мы не возвратимся, – сказала она. – И если желаешь себе добра в будущем, то помолись Богу христиан, чтобы не наказал он тебя за участь, которую приготовил ты епископу.

Когда лишенные мира вышли из каменной пещеры на открытый воздух, солнце уже закатилось и бледный свет луны лежал на древесной листве. Инграм поспешно пробивался частым кустарником, а девушка с трудом следовала за ним. Наконец они вышли к опушке леса. Перед ними лежала открытая местность, а над головами расстилалось ночное небо. Вальбурга заметила, что ее спутник высоко держал голову, а речь его звучала властительно, как и подобает воину.

– Подле леса на восток пролегает дорога к «Вороньему двору». Мы отправимся туда и на родине я найду и врагов моих, и месть.

– Скажи, что ты замышляешь?

– Я хочу смыть позор ивовых прутьев, жажду крови Ратица! – мрачно ответил Инграм. – Иначе будет вершиться судьба моя, Вальбурга. Преданная сердцем, ты хотела устроить мне мирный возврат на родину, но невидимые воспротивились этому. Сказанное раненным в пещере иной принял бы за неразумный бред или неверные предположения, но я знаю, что каждое его слово правдиво. Я знаю сорба, я видел, как горели его глаза и полагаю, что Ратиц поклялся отомстить мне, как я ему. Я чувствую, что сорбы уже несут головни, чтобы сжечь мой двор. Когда старик уехал с мызы?

– Вчера в полдень.

Инграм кивнул головой.

– Значит, послы находятся в безопасности по ту сторону Заалы, и сорб волен делать все, что ему угодно.

Девушка подошла к нему.

– Однако не здесь, а далече отсюда отдыхают они на лесной дороге, – объяснил он. – Вижу я Ратица и моего коня с путами злодея. Узнаю витязя Мироса и всех его товарищей. Они расположились станом у священного леса, близ вершины, на которой находится жертвенник громовержца. Место это удобное для сокрытия съестных припасов, необходимых им на возвратном пути. Не высоки их огни, над ними высятся дубы. Сорб взял только часть своего племени, около сотни самых резвых коней, не осмеливаясь перевалить за горы со всей ратью. Он знает, что только быстрота ему в подмогу. На рассвете он хочет нагрянуть на наше селение. Все ясно вижу я, а между тем никого не могу позвать, да и никто не поверит моим словам!

– Я стану говорить за тебя, чтобы спасти других, – сказала Вальбурга.

– Ты все заботишься о монахе? – сурово спросил Инграм.

– Если бы я не делала этого, стал бы ты почитать меня? – спросила Вальбурга. – Под его кровом покоятся мои братья.

Послышался лай собак.

– Это двор Азульфа, – сказала Вальбурга, указывая на кровли, блестевшие при лунном свете в нескольких полетах стрелы от дороги.

– Истинно, дурно кончились все старания мои, – вскричал Инграм. – Прежде мысли мои носились резвыми конями, ясна и тверда была моя воля, но теперь пресмыкаюсь я свиным ходом, враждует во мне любовь с ненавистью. Многих, кого я ненавижу, приходится теперь уважать, как друзей, а причинивших мне зло – предохранять от опасности. По-моему тяжек такой разлад в душе. Если новый Бог превращает конские ноги в свиные, то вскоре воины сделаются женщинами.

Однако он подошел к усадьбе, постучал в ворота и трижды испустил воинственный клич турингов. Сторож спросил грубым голосом:

– Кто так грозно стучится и возвещает войну среди ночной тишины?

– Сорбы едут горами, – ответил Инграм. – Разбуди твоего господина и пусть он поторопится, если желает спасти епископа.

– Прежде всего скажи, кто несет столь суровую ночную весть?

Тогда девушка ответила:

– Вальбурга, находящаяся во дворе епископа, – и они быстро скрылись, прежде чем сторож успел посмотреть вслед ночным призракам.

То же самое они возвестили во всех дворах, лежащих на их дороге, а по прибытии в родное село Инграм предупредил сторожа, спавшего в приворотной сторожке. Выло уже за полночь, когда они поднялись из села: последние лучи закатывающейся луны падали на новые кровли мызы, но двор Инграма сумрачно стоял в тени деревьев. Инграм остановился там, где тропинка отделялась от деревенской дороги.

– Вот двор моих отцов, а вон там живут твои братья и монахи. Быть может, они снова примут тебя, хотя ты и лишена мира. Выбирай, Вальбурга.