— Сейчас ты еще спросишь, не хочу ли я об этом поговорить.

— А ты хочешь об этом поговорить?

— Проехали, — засмеялся Иван. — Я хотел спросить… Когда мы с тобой разговаривали возле машины… ну, перед тем как ты меня расковал.

— Помню. И что?

— Я сказал, что неверующие попали в наш мир, и это значит, что они должны были принять христианство, а это значит, что наша вера — единственно верная…

— Ты сказал.

— А у тебя было такое странное выражение лица… Словно ты услышал какую-то глупость. Или еще что… — Иван почесал в затылке.

Откуда-то прилетел белый мотылек, сел на протянутую руку Марка.

— Ты продолжаешь играть с собой в ту же игру, задаешь себе вопросы, на которые может ответить только реальный Марк. Реальный. Тот, который умер. А я, напоминаю, только плод твоего воображения и персонаж твоего сновидения. Да, тебе показалось, что выражение его лица при этом твоем утверждении несколько изменилось. И, возможно, именно в том направлении, о котором ты говоришь. И это может значить все что угодно. У него вдруг заболел живот. Он вдруг вспомнил, что говорит с иноверцем. Ему стало обидно, что ты прав, что именно это доказывает истинность твоей веры… тебе было бы обидно, если бы я… если бы он доказал, что христианство — ложное учение, а вот мусульманство — совсем другое дело? Было бы обидно?

— Было бы, но ведь есть и другой вариант, — сказал Иван. — А что, если и у них оказались неверующие? Ну ведь материальные предметы продублировались? Месторождения, залежи… Картины, иконы, книги… Они ведь произведения человеческих рук. Так, может, и люди, не верившие в Бога, не выбравшие веру, были продублированы? Господь ведь всемогущ.

— Это у тебя не вопрос прозвучал в конце? — осведомился Марк.

— Это утверждение. Или даже констатация. Господу под силу создать все…

— И превратить одну душу в три?

— Да. Наверное. Не знаю. Но если это так, то тут возможно всякое. Нет? И ты зачем-то сюда пробрался? Рискнул всем: душой, телом — не ради того, чтобы смутить меня? Я не страдаю манией величия. И еще ты не христианство пришел спасать. Ты решал свои проблемы, отвечал на свои вопросы, а я… и Круль — мы только орудие, инструменты… Не так?

Марк промолчал, красноречиво улыбнувшись.

— И еще. Если бы даже прибыл спасать христианство, то почему тебе стал бы помогать Круль? И Дьявол в его лице? Ведь Круль и шагу не ступает без разрешения и ведома Бездны. И еще его дед, который тоже что-то знает обо всем происходящем. И меня ведь зачем-то связали с предавшимся. И Фома поверил. И даже отринувшие отчего-то были уверены, что ко мне придут с каким-то предложением, и это даст мне шанс посрамить дьявола. Что происходит? Что…

Мотылек взлетел с руки Марка, на мгновение повис в воздухе перед лицом Ивана и улетел, растаял в вышине.

— Ты слышал, что мотылек является символом души? — спросил Марк.

— Если это знаешь ты, значит, знаю и я. И то, что ты постоянно уходишь от ответа, значит, что это пустой сон, бессмысленный. И я проснусь…

— Проснешься. Конечно, проснешься. Но мы с тобой знаем, что у тебя появились сомнения. Не по поводу твоей веры, не по поводу мусульманства или еще чего-нибудь. У тебя появились сомнения посерьезнее. Ты усомнился в том, что мир такой, каким тебе его описывали и каким ты его себе представлял. Ты это чувствовал и раньше, ты видел, что правильные поступки не всегда добрые, а отличить зло от добра — очень не просто. И что даже вера не всегда спасает душу… Но теперь ты получил подтверждения своим сомнениям. Ты видел, чувствовал, осязал и даже обонял нечто, не вмещающееся в твой мир. И теперь тебе мало веры, теперь тебе нужны знания. Помнишь, что как-то говорил отец Серафим? Знание — противоположно вере. Помнишь?

— Помню.

— Вот в этом и дело. И, похоже, перед тобой соблазн, величайший соблазн в мире. Ты можешь УЗНАТЬ. И это значит, что можешь перестать ВЕРИТЬ. Вот тут могут стыковаться интересы Марка и Дьявола. И отринувших. Может, они это уже знают? Может, хотят узнать через тебя? И что-то разрушить… или создать… Я не могу давать ответы, я могу только ставить вопросы. А отвечать на них можешь ты. Или не отвечать. Ты как себя чувствуешь? Как вы себя чувствуете?

… — Как вы себя чувствуете? — спросил мужчина в белом халате, склонившийся над Иваном.

— Ничего, — ответил Иван. — Бок болит немного, и все будто бы покачивается…

— Бок и будет побаливать, переломы сразу не заживают. А покачивание скоро пройдет. Вот, как только мы пристанем к земле, так и пройдет.

— Пристанем? — спросил Иван. — Вы хотите сказать, что…

— Доктор хочет сказать, что мы на корабле.

Иван повернул голову на голос, доктор отступил в сторону.

— Ну что уставился? — осведомился Круль. — Давно не виделись? Я знаю, что красив и привлекаю внимание.

Предавшийся лежал на кровати у противоположной стены, укрытый одеялом. Голова была обмотана бинтом, левая рука, лежавшая поверх одеяла, была в гипсе, оба глаза заплыли, но улыбка была такой же неприятной, как и обычно.

— Доктор, он откуда здесь? — спросил Иван.

— Вас погрузили вместе, — пояснил доктор. — Мы хотели положить вас отдельно, но никто больше не согласился спать в одной каюте с предавшимся.

— Я тоже не соглашался…

— Ты не возражал, — сказал Круль и засмеялся.

Мореплавание Ивану даже понравилось. К качке он привык почти сразу, к вечеру уже не тошнило и голова не кружилась. На следующее утро Иван даже получил разрешение от врача на прогулку, выбрался из каюты, почти час бродил по палубам и трапам, рассматривал окрестности, а также удивлялся, отчего это корабль «Звезда веры» наполнен такими молчаливыми и неконтактными людьми, что пассажирами, что членами экипажа.

Поднимаясь по трапу на следующую палубу, Иван слышал голоса и даже смех, но, подойдя ближе, обнаруживал настороженную тишину. На него даже не смотрели толком, так, искоса глянут, когда он проходит, и торопливо отводят взгляд.

Матросы проносились на ускорении, опустив взгляд, а один или два даже перекрестились, проскочив мимо.

Своих вещей у Ивана не было. Сумки сгорели в машине, а одежда — черная форма Старшего Исследователя Объединенной Инквизиции — исчезла неизвестно куда. Очнувшись, Иван обнаружил себя в пижаме. Вот в ней, набросив на плечи халат, Иван и прогуливался по кораблю.

Который, кстати, Хайфу все еще не покинул. Болтался на рейде в компании десятка таких же кораблей.

— А поодиночке корабли не ходят, — пояснил доктор во время вечернего посещения. — Уже с год как приказано передвигаться в составе конвоев во избежание и для предотвращения. Пираты, знаете ли…

— Что, вот так вот прямо в виду города, внаглую? — усомнился Круль.

Доктор мельком глянул на него через плечо и снова повернулся к Ивану.

— Все так серьезно? — спросил Иван.

— Даже и не знаю… — Доктор взял руку Ивана за запястье и стал считать пульс, бесшумно шевеля губами и глядя на свои наручные часы. — Шестьдесят пять. Неплохо. Голова, говорите, не болит?

— Нет. Так что с пиратами?

— С пиратами, извиняюсь, хреново. — Доктор задумчиво посмотрел на Ивана, словно прикидывая, а не заглянуть ли тому в горло и не отправить ли на какие-нибудь процедуры. — Пираты нападают на отдельные корабли, грабят и даже убивают. Тех, кто пытается сопротивляться. Вы разве не слышали об этом?

— Я… — Иван кашлянул. — Я не так чтобы следил за новостями. Был занят…

— Водка, пиво, гулянки, тяжелые ранения и лишение свободы, — засмеялся Круль. — Занят был.

Врач на голос не оглянулся. Врач вообще на Круля старался обращать внимания ровно столько, сколько требовалось для минимального выполнения обязанностей корабельного врача.

— Прошлый раз мы здесь почти неделю стояли, пока весь конвой собрался и военные корабли подошли. Жутко неудобно, но ничего не поделаешь…

— Ничего, — подтвердил Круль. — Нет, конечно, можно было бы предупредить об отлучении пиратов в случае непрекращения ими нападений. Хотя бы в выходные и праздничные дни. Ведь даже в Божье перемирие работают не покладая рук. Но Объединенная церковь почему-то не хочет принимать столь кардинальные меры. Почему, Михаил Семенович? Что по этому поводу слышно среди мареманов?