Задняя дверца лимузина распахнулась. И Энрике Эчеверриа явился в полном блеске.

Рыжую бороду я различил даже с большого расстояния. Как и приличествовало простому наблюдателю, обер-палач оделся просто и неброско: обычный костюм, накинутый сверху, расстегнутый серый плащ. Но даже будучи наблюдателем, El Rojo не мог устоять против искушения принять небольшое участие в ночном спектакле.

Неторопливо достав пистолет, - боги бессмертные, судя по размерам, это был автоматический браунинг, столь популярный у супостатов-повстанцев! - Эчеверриа оттянул и резко отпустил затвор. Подошел поближе к замершей, словно кролик перед змеей, Долорес, окинул ее критическим взором.

Наверное, ухмыльнулся. Лица я различить не мог:

Эчеверриа стоял вполоборота. Полагаю, все-таки, что ухмыльнулся.

В отличие от Рыжего Генри, я спешил. Избавился от бинокля, упер в плечо ружейный приклад, нашарил объективом прицела трагическую сцену. Понятия не имею, о чем размышляла в ту минуту дочь полковника Хименеса, но сидела она совершенно спокойно. Быть может, рассчитывала на чью-либо внезапную помощь.

Эчеверриа всадил пулю в грудь Эмилио-Лобо: правая рука, сжимавшая оружие, заметно дернулась и подпрыгнула. Ствол браунинга устремился к Долорес. Я чуть не спустил курок: пропадай она пропадом, вожделенная месть... Но Эчеверриа стоял в не слишком удобном месте, пуля могла зацепить некстати подвернувшуюся ветку. Да и не затем устраивал я эту операцию, чтобы заступаться за прелестную деву, которой все едино каюк.

Не убьет ее Эчеверриа - Бультман прикончит.

Свидетелей немец действительно оставлять не любил.

Снова дернулась рука, державшая браунинг.

Эчеверриа отступил и склонил голову к плечу, любуясь добросовестно исполненной работой. Внутри дома Бультман урезонивал старого матерого волчину, однако волчат пристрелил он, командир секретной пыточно-следственной службы. Можно было рассчитывать на благоволение Армандо Раэля.

Прожекторы, оставшиеся включенными в полную мощность, заливали фигуру сеньора Энрике светом ярким, почти ослепительным. И ветви остались далеко в стороне, и красная точка внезапно сделалась очень резкой и маленькой на фоне щегольского серого плаща...

"Холланд-и-Холланд" рявкнул, точно лев обозлившийся. Приклад саданул вашего меня плечо не хуже лошадиного копыта: я увлекся до такой степени, что забыл прижать пятку ложа поплотнее. Ствол взлетел кверху, ни дать, ни взять, хобот старинной пушки, чьи колеса отрывались от земли при откате.

Эчеверриа тоже оторвался бы от земли, будь расстояние чуток поменьше: пуля "магнум" при надлежаще точном попадании в лоб заставляет африканского слона принять сидячее положение, а уж о человеке средней комплекции не приходится и говорить... Но четыреста пятьдесят ярдов суть четыреста пятьдесят ярдов, и обер-палач, как позднее пояснил Марти, попросту кувыркнулся и распластался.

Мне этого не было видно, ибо окуляр прицела сместился, и Эчеверриа пропал из виду.

- Что?! - хрипло выкрикнул я.

- Угодил! - ответствовал Марти. - Чок в чок! Сдается, позвоночник перебило. Славный выстрел, сэр.

От восторга он обратился ко мне как положено адресоваться к старшему, но в нашей организации существует один-единственный "сэр", и посягать на сие почетное наименование я пока не собираюсь.

- Я послежу за обстановкой, а ты собирай вещицы и чемоданы пакуй!

- Да, сэр! Вот-вот примчится Грег и пособит.

Не обращая на винтовку дальнейшего внимания, снова взяв бинокль, я уставился на усадебное подворье. Все произошло куда легче, чем предполагалось. Мы думали, Бультману доведется изобретать хитроумный предлог, выманивать Рыжего Генри из автомобиля, завлекать в удобное место... По счастью, заплечных дел гроссмейстер почуял кровь и не сумел удержаться от искушения...

О том, чтобы укокошить Эчеверриа собственноручно, Бультман и слышать не захотел. Представитель клиента, доверенное лицо! Это попросту неэтично!

Хотите смеяться - смейтесь, но только там, где не услышит Бультман. Этические принципы этого субъекта весьма своеобразны, однако незыблемы.

Но теперь немец мог со спокойной совестью доложить президенту Армандо Раэлю, что именно он, Бультман, яростно возражал против участия посторонних, что нянек опытному профессионалу не требовалось, не требуется и не потребуется вовеки; и, что если Эчеверриа не пожелал смирно сидеть в машине, как его просили, умоляли и заклинали, а пожелал вмешаться в перестрелку, то и пулю случайную схлопотал исключительно по своей вине.

А стало быть, Бультмана винить не в чем и уменьшать положенный гонорар неправомерно...

Отступление оказалось таким же умелым и проворным, как атака.

Черные комбинезоны высыпали изо всех окон и парадных дверей, кинулись к форду, за пять-шесть секунд исчезли в крытом кузове. Похоже, вся ночная операция стоила им лишь одного раненого, но и тому досталось не слишком, ибо двигался парень с достаточной быстротой.

Бультман вышел последним.

Тоже одетый в черное, тоже в натянутом на голову шлеме из тонкой ткани. Я признал его по неожиданно проявившейся хромоте: видать, перебежки все же давались немцу нелегко. В правой руке Бультмана обретался курносый "узи".

На мгновение задержавшись, наемник обозрел трупы Эмилио и Долорес, потом подошел к Эчеверриа, склонился. Обер-палач буквально плавал в собственной крови: "Холланд-и-Холланд" бьет очень убедительно, ибо создавалось это ружье для охоты на крупную дичь.

Немец выпрямился, поднял голову, посмотрел в мою сторону. Кивнул: готово!

Нельзя было не восхититься выдержкой Бультмана. Я вполне мог наблюдать за ним не обоими глазами, а только правым: сквозь оптический прицел. И кой-какие люди (Бультман отлично знал об этом) давно требовали и настаивали: убей! Но Бультман был профессионалом, и я числился профессионалом, а посему немец постоял несколько мгновений, представляя собою мишень почти идеальную, спокойно повернулся и забрался в "линкольн".

Лимузин выехал из ворот первым, как оно и подобает командирской машине.

В огромном здании, где притаились мы с Марти, никто не придал значения одиночному выстрелу. Когда обыватели спят, любой отрывистый и громкий звук, раздавшийся во мраке ночном, воспринимается ими как случайный выхлоп автомобильного двигателя.

А сплошь и рядом не воспринимается вообще. Далекий, чуть различимый вой долетел до распахнутого окна. Далекий, бесконечно перепуганный и тоскливый.

Второй доберман-пинчер, чистым чудом уцелевший благодаря пораненной лапе, которая избавила его от еженощной сторожевой повинности, оплакивал мертвых.

Мак объявил по телефону, что с моей погрешившей против приказа стороны причитаются объяснения. Желательно, подробные. И весьма убедительные.

Именно так он и выразился.

Восседая на обширной двуспальной кровати в гостинице "Оллманд я приступил к оправданиям.

- Будьте любезны объясниться, Эрик! - потребовал Мак раздраженным и чуть ли не обиженным голосом. - В задачу вам - в одну из главных задач - вменялось уничтожение профессионального убийцы по имени Бультман. Как стало известно, вы, по причинам не вполне понятного свойства, сочли нужным устранить выдающегося политического деятеля из Коста-Верде, коего хитроумно выманили в Чикаго, а означенный Бультман, по которому было возможно выпустить чуть ли не ящик зарядов, остался живехонек. И здоров, как бык, между прочим, не считая повреждений, полученных на острове Куба...

- Сэр, - осторожно заметил я, - прослушайте сызнова запись нашего разговора перед вылетом в тропики. Мне было дозволено руководствоваться в отношении Бультмана собственным здравым разумением, верно? Я повстречал фрица в Коста-Верде, удостоверился, что Бультман будет нем, как рыба, никогда не разболтает, кто именно послал его на Кубу и обеспечил металлической ступней... Ведь лишь об этом и пекутся наши приятели из Лэнгли? Пускай угомонятся.