За каждый удар я благодарила Джеймса, хотя к пятидесятому я произносила благодарность сквозь сжатые зубы, отчего в моем голосе отсутствовала особая признательность. Было гораздо больнее, чем я предполагала, и только глупое желание угодить заставляло меня держаться прямо и считать.

Темп ударов не падал, удары приходились в основном на левую половинку ягодиц. Так как он наносил удары по одному и тому же месту, боль нарастала, а мне становилось все труднее выдавить слова благодарности из пересохшего горла.

На шестидесятом ударе Джеймс на секунду остановился. Он схватил меня за прядь волос, потянул вверх, чтобы увидеть мои глаза.

– Ты плачешь? Я услышал звуки, напоминающие плач.

Та упрямая часть меня, что абсолютно лишена чувства самосохранения, ответила за меня раньше, чем я успела о чем-то подумать:

– Нет, не плачу.

Он придвинулся ближе, стараясь определить по моему взгляду, готова ли я сдаться, – это почему-то меня успокоило и вызвало чувство безопасности, несмотря на боль. Он слегка кивнул головой, успокоенный выражением моего лица.

– Тебе нужна передышка?

Я посмотрела вверх и услышала свой голос, доносившийся откуда-то издалека и показавшийся мне достаточно уверенным:

– Нет, я в порядке.

Что за идиотка!

Когда он выпустил волосы и зашел сзади, все, о чем я могла подумать, были слова предупреждения, которые часто повторяла моя мать. «Твое упрямство тебя погубит!» – хотя она могла иметь в виду что-то другое. Он опять начал хлестать мои ягодицы, и – слава богу – мысли о матери исчезли, а я сосредоточилась на том, чтобы выдержать боль.

На счете 80 я думала только о боли. Я все еще крепко стояла на ногах – настоящая победа упрямства, – но с каждым ударом мой внутренний голос кричал: «Осталось 20 ударов, осталось 19, 18…» Мои ноги дрожали, и когда мы дошли до 100, волна облегчения захлестнула меня. Боль не была смертельной.

Джеймс нежно поцеловал меня в лоб, а я дрожала, от разливавшихся по всему телу боли и адреналина.

– Хорошая девочка. Молодец. Ты очень смелая.

Мне захотелось скривиться от его утешений, но я сдержалась. Он пробежал пальцами по промежности, и я застонала от удовольствия, ближе придвигаясь к нему и наслаждаясь его прикосновениями. Он тихо улыбнулся, обнаружив, насколько мокрой я была, насколько легко ему удалось вызвать во мне дрожь и почти довести до оргазма. Он отстранился, а мне удалось сдержать свои стоны – я не сделаю ничего такого, что заставит его еще раз поднять кнут. Но я уверена, что моя растерянность отразилась в моем взгляде, а он сел на край кровати, расстегнул брюки и подозвал меня.

Я с надеждой смотрела на него, встала на колени, затем открыла рот и начала сосать. Я с жадностью лизала его член, наслаждалась ощущением его рук в моих волосах, тем, как он сжимал и разжимал пальцы, а я ублажала его. Я полностью забыла о себе и погрузилась в процесс. Даже левая половинка ягодиц стала болеть меньше, когда я занялась минетом.

Он отодвинул меня назад, потянув за волосы, взял за руки, поднял с колен и вернул на ковер. Я запаниковала. Я видела, в каком направлении мы перемещались, и все, о чем я думала, это боль и кнут. Но я не могла выдавить ни слова, не говоря уже о предложении. Вместо этого я услышала что-то напоминающее мяуканье, исходившее из моего горла. Этот звук был и мольбой, и протестом. Я настолько испугалась того, что он вернется к наказанию, что не сразу поняла его слова. Когда же он поцеловал меня в лоб и погладил с той же нежностью, с какой он гладил своих котят, несмотря на странный шум в голове, я поняла, что он старается меня успокоить. Наконец-то мне удалось понять, что он говорит.

– Я не собираюсь тебя наказывать. Я хочу, чтобы ты стала здесь и мы занялись любовью.

Ох.

Я позволила ему поднять меня на ноги и вернуть в прежнюю позицию. Он надел презерватив и начал трахать меня, крепко держа за бедра, чтобы войти как можно глубже. При каждом движении он шлепал меня по больным ягодицам, и это вызывало удивительное ощущение. От наказания я все еще находилась в возбуждении, я ни о чем не думала, я просто откликалась на его движения, а он управлял мною. Когда он стал теребить мой клитор, я кончила.

Я пришла в себя и обнаружила, что он перенес меня в постель и я лежала (на боку, чтобы не давить на ягодицы, которые будут заживать еще несколько недель) рядом с ним. Посмотрев на него, я почувствовала смущение из-за потери чувства реальности, а он просто улыбнулся, погладил мои волосы и еще раз поцеловал в лоб.

– Сегодня ты была великолепна. Хорошая девочка.

Я улыбнулась и закрыла глаза, чтобы насладиться нежностью его поцелуев. Я больше не обращала внимания на его снисходительный тон. Я испытывала чувство успеха, гордости за то, что смогла его удовлетворить, чувство хорошо выполненной работы. Тогда мне и в голову не приходило, что это было только начало.

Как и большинство моих друзей, я не признаю всякую ерунду вроде «правил, когда можно или нельзя звонить», поскольку не желаю ничего усложнять и являюсь разумным человеком. Если тебе кто-то нравится, зачем тянуть эту резину? Так что если я хочу увидеться с кем-то, я его об этом спрошу. Если он тоже хочет меня видеть – прекрасно. Нет – дело дрянь, и моя уверенность в себе пошатнется, но я это переживу.

Но с Джеймсом все было не так.

Я, честно, не помешана на гендерных стереотипах и стараюсь не думать о всяких там: послать мне сообщение или это уже слишком? Если я напишу, сколько поцелуйчиков поставить внизу? Постой, он не добавил поцелуй, как раньше, и что это значит? Но если я считаю, что этикет ухаживания оставляет желать лучшего, это не имеет ничего общего с взаимоотношениями Господина и подчиненной. Предложение встретиться назойливо? Свидетельствует о неподчинении? Я должна ждать, пока он проявит инициативу? А если нет, продолжать ли ждать дальше? В какой момент я должна сдаться и решить, что на самом деле он мне неинтересен? А то, что я отнюдь не отличаюсь терпением, может мне навредить?

Знакомство с Джеймсом совпало с тем периодом, когда бедняжке Софи на работе некогда было вздохнуть. Народ разъехался по отпускам, и мне приходилось работать столько, что идея поспать под рабочим столом превращалась в манию. Тут не до отношений. Я общалась с Джеймсом по электронке каждый день, и он был, как всегда, интересен, но через пару недель страсти поутихли и наши отношения стали, ну, скажем, прохладнее. Я жаловалась на завал или слала ему ссылки на новости. А вот сексуальный элемент притух, что заставило меня подумать: «Черт, видимо, я ему не особо нравлюсь». Что ж, я делала вид, что все прекрасно, и старалась не думать об этом. Так было до того момента, пока мое терпение не лопнуло…

Это произошло в четверг днем, перед запуском Великого проекта – в тот момент, когда все проблемы кажутся непреодолимыми, но ты знаешь, что они будут решены, поскольку иного выхода нет, и ты продолжаешь пахать, пока глаза не вылезут на лоб…

Я работала в «Messenger» отчасти потому, что мне надо было обсудить окончательный выбор цветов заголовков с главным дизайнером. В другом окне я болтала с Джеймсом, который бился над решением каких-то финансовых вопросов.

Разговор начался довольно вяло, но беглые замечания, на которые у меня обычно хватает ума не обращать внимания, меня задели.

Джеймс: Посмотрим, как пройдет наша следующая встреча.

Софи: А как же! Хотя когда это будет? Потому что мы еще и не начинали… :P (язычок)

Ах да, маленький бойкий язычок так и лезет из каждого слога. Ой-ой! Надо исправлять ситуацию.

Софи: Не то что я жалуюсь.

Софи: Просто говорю.

Софи: И если ты не хочешь больше встречаться – ведь уже столько времени прошло, – это тоже вариант. Честно.