Все четверо, включая Костика, были в штатском.

Судьба улыбнулась Лидеру и на этот раз. Рокот автомобильного дизеля он услышал до поворота и, не желая рисковать (хотя полагал, что идет только лесовоз), заблаговременно свернул с ветки, даже не наследив: в этом месте к ветке вплотную примыкала действующая лесосека. «Жигули» шли буквально в нескольких метрах за лесовозом; обогнать КрАЗ они не могли, равно и КрАЗ не мог уступить дороги — ветка была однополосной, и это спасло Лидера: если бы легковушка успела обойти лесовоз еще там, на магистрали, и сюда, на ветку, свернула бы первой, он заметил бы ее лишь тогда, когда убегать уже было бы бесполезно. Костик повязал бы его как куренка. В могучем рокоте лесовоза, оставлявшего за собой черную гарь из выхлопной трубы, «Жигули» двигались совершенно бесшумно. На фоне вековых сосен и лесосеки — свидетельства приложенных здесь многих тысяч лошадиных сил — бесшумное скольжение яркого, словно игрушечного, автомобильчика воспринималось как нечто нереальное… Но Костик!.. Тот самый старший лейтенант (впрочем, теперь, возможно, уже капитан), который задержал его, Лидера, три с лишним года назад на Безноскова, 49…

Обливаясь холодным потом, Лидер стоял у сосны, обхватив ствол и прижавшись щекой к холодной шершавой коре. Прошлое, разбуженное опасным неприютным лесом, виделось в розовой — под цвет автомобильчика — дымке, но не идиллической, а кровавой, и было оно не трехлетней, а более чем тридцатилетней давности.

Для одиннадцатилетнего мальчишки Васьки Хромова война началась 2 июля 1941 года, когда эшелон, битком набитый детворой и остановившийся на каком-то лесном разъезде под Ленинградом, бомбили «юнкерсы». Все, что было до этого: уход отца в народное ополчение, мобилизация матери на окопы, слухи, разговоры, всеобщая суета огромного города, — все касалось его, как и других охтенских сорванцов, постольку-поскольку. Было даже нечто привлекательное в тревоге, которую испытывали взрослые: занятые целыми днями и ночами на производстве, военной подготовке, постах МПВО, они, когда удавалось свидеться с детьми, не шпыняли их за малейшую провинность, не воспитывали и не поучали, а старались только сберечь. Нимало не беспокоясь, с презрением поглядывая на всхлипывающих «маменькиных сынков», которых провожали родители, Васька с независимым видом устроился в эшелоне; старшую сестру эвакуировали еще раньше, в конце июня, с тех пор он никогда больше ее не видел. Мать не сумела вырваться с окопов даже на день — Ваську провожала старуха-соседка, и он едва не заорал на нее, когда она попыталась его перекрестить.

В вагоне плакали и болтали, бегали и дрались, старенькая седая учительница пыталась успокоить тех и других, а эшелон шел навстречу наступающим немецким войскам.

В этот самый первый период эвакуации никто не предполагал, что врагу удастся в короткий срок так близко подойти к Ленинграду и что большинству детей, не увезенных сразу в глубокий тыл и размещенных в пределах области по колхозам и узловым станциям, придется вернуться в город и пережить тяжелейшие месяцы блокады.

Когда налетели «юнкерсы», Васька был занят дракой за место у окна с рослым, но неповоротливым шестиклассником Виталькой Кодоловым — борьба шла с переменным успехом. Зачем им понадобилось это место, ни тот, ни другой не знали, так как уже объявили, что через полчаса начнется выгрузка из вагонов; шестикласснику все же удалось оттеснить соперника, и в этот момент раздался чей-то ликующий возглас: «Самолеты!» Кричавший, видно, не сомневался, что самолеты наши, да и откуда здесь было взяться немецким?.. Шестиклассник и Васька прилипли носами к стеклу (места, оказывается, с лихвой хватило обоим), но увидеть ничего не смогли. В сотне метров от полосы отвода стоял высокий мачтовый лес; вдоль состава пробежали двое в железнодорожной форме, затем промчалась, громыхая, полуторка, и тут только среди ребячьего гама Ваське удалось расслышать нарастающий гул авиационных моторов. Подумав, что самолеты видны, быть может, из противоположных окон вагона, Васька бросился в ту сторону, — и тогда-то и ухнула эта бомба.

С жутким железным лязгом тряхнуло вагон, зазвенели вынесенные взрывной волной стекла; запнувшись, Васька полетел на пол, ударившись лбом об угол лавки. Тогда-то он и рассек левую бровь, и шрам, оставшийся на всю жизнь, вошел потом во все ориентировки по розыску особо опасного рецидивиста Лидера.

Он не помнил, как удалось ему выбраться из вагона. По насыпи, истошно крича и обдирая в кровь коленки и локти, скатывались обезумевшие ребятишки. Старенькая седая учительница стояла у тамбура, прижимая к себе девочек-двойняшек в одинаковых ситцевых сарафанах; этих двойняшек Васька буквально час назад довел до слез, обозвав дурами, — еще час назад они могли расстроиться по этому поводу!.. Вдоль вагона бежал какой-то карапуз, прикрывая голову серой матерчатой сумкой, из которой сыпались яблоки; малыш, должно быть, очень рассчитывал на эту сумку, потому что, упав, он не стал подниматься, а только прикрыл получше затылок и больше не шевелился. Никто и не подумал бежать к лесу, где было хоть какое-то спасение, — наверное, потому, что оттуда с душераздирающим воем сирен, едва не задевая лапами шасси верхушки сосен, пикировали на эшелон бомбардировщики.

Но один человек, странно растопырив руки и спотыкаясь на каждом шагу, шел все-таки к лесу, не обращая внимания на самолеты и не оглядываясь на горящую станцию и разбитый эшелон. Что-то страшно знакомое было в его долговязой фигуре, и Васька бросился к нему, словно к убежищу. Это был шестиклассник, с которым он только что — за минуту до налета — дрался у окна, и, быть может, именно это последнее мирное воспоминание и заставило его искать помощи в прошедшем, будто оно действительно могло вернуться. Шестиклассник двигался, однако, не прямо к соснам, а забирал все больше вправо. Васька бросился к нему наперерез и, догнав, застыл от ужаса: вместо глаз у шестиклассника были две большие темные раны, кровь сгустками стекала по щекам и длинными тягучими комками падала с подбородка. Неуверенно ощупывая воздух окровавленными пальцами, ослепленный, контуженый шестиклассник шел прямо на Ваську, пятившегося все ближе к лесу.

Меж тем на станцию продолжали пикировать «юнкерсы». Оставив шестиклассника, Васька достиг первых деревьев и упал на мох подле огромного ствола. Под непрекращающийся грохот бомб, под леденящий вой самолетных сирен, в зареве от пылающей станции метались у эшелона ребятишки; несколько взрослых пытались направить их к лесу, но безуспешно. А шестиклассник Виталька Кодолов шел уже почему-то обратно к разбитому составу. Он был теперь один посреди широкой безлесной полосы, и на него быстро, как по нитке, скользил с неба «мессершмитт».

Раздалась короткая очередь, вспоровшая дерн в трех метрах от ничего не соображавшего Витальки; еще один «мессер» прошелся над его головой, строча из пулемета, — шестиклассник остановился, а на него заходил уже третий самолет… Посланные для прикрытия «юнкерсов» истребители не находили себе занятия: наших самолетов не было, и бравые парни из люфтваффе, покорители Европы, асы Геринга, чистопородные арийцы с нордическими характерами, решили поразвлечься: кто первым сумеет поразить одиночную цель — беззащитного слепого ребенка!.. Старенькая седая учительница, поняв, должно быть, в чем дело, бежала от состава к шестикласснику; следом, хватаясь за ее юбку, ни на шаг не отставая, бежали двойняшки в развевающихся сарафанах, и, когда они добрались все трое до Витальки, один из «мессеров» показал, на что он способен: длинная очередь швырнула наземь шестиклассника и двойняшек, а учительнице перебила обе ноги, но, упав, она подползла все же к Витальке и закрыла его, мертвого, своим телом…

«Ищу комиссара!» Это было в самый первый день, когда Редозубов в сопровождении капитана Нуждина вошел в кабинет начальника райотдела. Нуждин представил Волохину кандидата на должность инспектора ГАИ. Волохин поинтересовался немногим: образование, служба в армии, семейное положение, жилищные условия, а затем, щелкнув тумблером на панели внутреннего переговорного устройства, спросил: