— Ты… как…
— О… — восклицание получилось довольно вялым и неестественно сиплым. Казалось бы, всего-то нервное потрясение, а я уже разговариваю, как Пикилиха. Ходили слухи, что эта деревенская балаболка, теща деревенского старосты, могла оговаривать всех своих знакомых и незнакомых целый день, да так, что к вечеру уже хрипела, но все продолжала свою просветительскую деятельность по выявлению чужих пороков. Однако, было и более прозаичное объяснение.
Пикилиха обладала столь специфическим голосом по одной весьма простой причине — она была не дура выпить, а пила исключительно домашний самогон, после которого прикуривала еще и трубку с чистым табаком собственного производства, выращенным на родном огороде. Нет, теткой она была неплохой. Работящей и деловитой, но вот голос, после всех возлияний и застольных горопанных песен, надо сказать, был запоминающимся, как и ее способность ухлопать за раз огромную баклагу первача, не уступая здоровенным детинам кожемякам, и пойти после мять бока этим самым увальням. Поговаривали, что Пикилиху побаивался муж, но больше всего боялся зять, и не столько ее родственных объятий до хруста в ребрах, сколько возможности выпить с ней за одним столом — угнаться за ней не хватило здоровья даже известному на всю округу выпивохе — ее мужу, много лет страдающим из-за этих безжалостных и бесполезных состязаний болью в боку…
Так, о чем это я?
О грубом моем голосе? Но это не беда — сейчас меня огрубят со всех сторон.
— Гинтаре… — позвал отец уже более громко и требовательно.
— А… — снова попыталась хоть слово вымолвить, но сил как-то совсем было мало. — Я тут… со скуки маюсь без приключений на мою голову… батюшка!
Конечно, с последнего всего какой-то месяц прошел — почти целая вечность. Даже забываться стало, каково это быть связанной, скованной и не иметь возможности распоряжаться собственным телом.
— У меня просто… нет слов от радости! Я так привязалась к этому месту, что даже запястья затекли от этих прекрасных браслетов.
И продемонстрировала ему железные цепи, сковавшие мне руки так, что ни одно пламя их не освободит.
— Слушай сюда меня внимательно, — произнес батюшка вполне себе крепким и внятным голосом.
Откуда только силы берутся? Его, поди, зельями не опаивали и в тех самых зельях не купали, заклятие повиновения в волосы не вплетали. Для него обходительность лорда Савра сошла на нет.
— Как только я подам тебе знак, ты освободишься от цепей…
— Интересно, как это…
— Не пререкайся! Слушай то, что тебе говорят…
Очаровательно! Теперь ни за что не поверю, что мы случайно оказались и в том лесу, и на этих землях. Значит все это — часть одной задумки и одного плана, в котором мне отводилось место приманки в расставленном капкане. Похоже, у всех последователей Брексты нет души и вместо сердца — камень в груди. Не удивительно, что матушка от него сбежала!
Можно было бы и всплакнуть, по поводу своей нелегкой доли, но этим я вряд ли спасу и себя, и отца из этой щекотливой ситуации с убийцами, садистами и полоумными приверженцами культа смерти… Ну, отец, если выберемся живыми, больше никогда не доверю тебе составлять маршрут путешествия!
— Сегодня ночь Спящей луны! — продолжал молвить лорд Сарф. — Это лунное затмение — для отступников, это знаковый момент, поэтому от тебя они не отступятся.
— Отец! Нам бы сбежать отсюда… а вы мне о знаковых моментах вещаете. Вы хотя бы предупредили кого-нибудь, куда мы направляемся, чтобы хоть кто-то пришел на помощь? Или портал открыли, на худой конец…
— Я еще не получил нужные мне сведения, поэтому- не время…
— О! Еще пара пыток и все? — к своему стыду, я была на грани истерики. — Замечательно!
Или уже в ней.
— Вы, если выживите, дайте знать, а я тут трупом прикинусь…
— Гинтаре, — строго произнес лорд Сарф, — сейчас не время шутить, а ты ведешь себя глупо!
— С чего вы решили, что я могу освободиться от цепей?
— Вместо того, чтобы ребячится, ты бы послушала, что тебе говорят… — он перевел дух. Так тяжко было батюшке, что я прикусила язык до крови.
Лучше бы я откусила его вовсе, но переживала в этот момент я больше не за себя, а за окаянного лорда Сарфа. Кто его знает, может он претерпевал такие муки, даруя мне лишние минуты жизни.
— Эти цепи старые — железо уставшее. Они легко поддадутся, надо будет их только расколоть…
И остаться без рук — он, правда, все продумал до мелочей. Гений!
— Ты сможешь! У тебя все получится…
— А потом, что будет? — я повернула голову — за дверью пыточной послышались шаги.
— Потом мы сбежим?
— Вы серьезно?!
— Гинта, ты должна их испугать пламенем, они не знают об этой твоей особенности… — отец говорил быстро, но отрывисто из-за ран и кровопотери, он стремительно терял силы.
— Постарайся… — бросил он мне напоследок перед тем, как в камеру ввалилась процессия во главе с лордом Савром.
— Лекарь Раске? — слащавым голосом заговорил «радушный» хозяин подземелий. — Похоже мой сын переусердствовал со своими процедурами. Мне безумно жаль, но мы так и не закончили с вами нашу беседу. И, уверяю вас, будьте вы посговорчивей, вас давно бы уже освободили.
6.2
Я уж даже и не знала радоваться мне или страдать от того, что я не сумела сбежать с молодым лордом из этого логова умалишенных. Похоже то, что я осталась здесь, подарит мне возможность скорейшего избавления от уготованных мучений, в пику долгого пребывания в лапах заботливого палача и садиста. Никогда не думала, что приду к такому неутешительному выводу. Вошедшая вместе с падкими до кровавых игрищ зрителями, девица, сыгравшая роль моей служанки, имени которой я так и не удосужилась узнать, но это было не столь важно. Она возникла подле меня, как почуявший грешную душу верный пес Гильтине, нервно почесывая руку.
Это не показалось мне уже ни странным, ни ненормальным, потому что здесь все были сумасшедшими. Кто-то среди собравшихся чуть слышно поскуливал, кто-то бешено вращал глазами, у кого-то изо рта тянулась тонкая дорожка пены.
Нет.
Здесь все было отравлено миазмами запретных учений. От того люди, окружавшие меня, на глазах теряли свой человеческий облик, сбрасывая маски благолепия и вельможного достоинства.
Вот она — плата за поклонение Гильтине. Интересно, что сама богиня думала по этому поводу?
— А ты не так проста, как кажешься, — ядовитый голосок прислужницы попытался проникнуть в сознание и навести сумятицу в моих мыслях, — в тебе есть сила.
— Я выросла в Обители Живы, — усмехнулась я в ответ спекшимися губами, — ты вообще хоть раз встречалась хоть с одной целительницей из Храма?
— Нет, — удрученно проговорила девица, слегка улыбнувшись, — в наши края такие не заглядывают.
Конечно не заглядывают — отсюда веет смертью и замогильным холодом на тысячи верст.
— Но ты наверняка окажешься вку-усной, если тебя съесть! — от радости она аж в ладоши захлопала.
— Поперхнешься…
— Но молодой лорд всегда меня угощает после того, как наиграется! — она даже капризно скривила губки.
— Зузанна, не болтай лишнего! — вступил в нашу задушевную беседу лорд Савр. — У тебя другая задача, так что перестань трепаться!
— Хорошо-хорошо! Но потом мне можно будет ее скушать?
— Потом — решим. Не забывай, у Эдга на нее пока свои планы.
Эта Зузанна радостно закивала и схватила меня за волосы, приставив к горлу, у меня на глазах отросшие когти.
— Что — страшно? — поинтересовалась она у меня.
— Прям, напугала до смерти! — сдавленно просипела я, не ободрять же своим страхом… не человека. — Запущенный случай, прислуга совсем не следит за ногтями, а грязи-то под ними небось!
Потому как Зузанна эта, человеком уже давно не была. Тот, кто дал ей возможность еще жить после смерти, явно обладал большим талантом в некромантии. Великим, если можно так говорить про нечестивое учение. Осознавала ли сама девица, что являлась нежитью, сложно было судить, но явно она не страдала от этого. Упырица в человеческом обличье, обладала способностью усыплять жертву, перед тем как съесть, вот почему, когда мне перебирали волосы я уснула. Тогда, правда, меня никто есть не собирался, хотя распаренное в ароматной лохани тело — прямо первое блюдо, для такого существа. А сейчас запах батюшкиной крови ее сильно раззадоривал — она вела ноздрями, глаза, с заполнившими всю поверхность черными провалами зрачков, то и дело зыркали то в сторону хозяина, то на мою шею. Еще чуть-чуть, и она вопьется мне в глотку.