И все же, если кто из вас страшится брожения, которое существует повсюду, то я не вправе говорить, будто у вас нет для этого оснований. Я представляю перед вами созидательный социализм, но социалистами называют себя и другие люди, целью которых является не перестройка, а разрушение, люди, которые считают, что нынешнее положение ужасно и нестерпимо (и они правы) и что существует только одно средство — не страшась жертв, сотрясать общество, непрестанно нанося ему удары, чтобы в конце концов оно расшаталось и рухнуло. Подумайте, а не стоит ли вступить в борьбу с этой доктриной и превратить недовольство в надежду на перемену, которая повлечет за собой и перестройку? Не сомневайтесь, однако, что если даже время перемен еще очень далеко от нас, то в конце концов оно придет. Наступит день, когда средние классы осознают недовольство пролетариата; но еще до того некоторые люди отрекутся от своего класса и, движимые любовью к справедливости или убежденные фактами, соединят свою судьбу с рабочими. Что же касается остальных, то, когда их совесть проснется, они окажутся перед выбором: либо отказаться от своей морали, которая и так на три четверти лицемерна и лишь на одну — искренна, либо — уступить. В любом случае я твердо убежден, что перемена наступит и ничто не может серьезно затормозить возрождение, но все же я хорошо знаю, что от среднего класса зависит, окажется ли мирной или насильственной разрядка недовольства, которое должно предшествовать этому возрождению. Препятствуя возрождению, — кто знает, до какого насилия вы дойдете. Возможно, даже до отказа от той морали, которой мы, люди среднего класса, так гордимся. Но способствуйте возрождению, преданно стремясь всем сердцем к тому, чтобы восторжествовала правда, — чего вам тогда бояться? Во всяком случае, — не собственной жестокости, не собственного деспотизма.

И я снова говорю, что дело зашло слишком далеко и претензия по меньшей мере на любовь к справедливости — слишком обычна для нас, чтобы буржуазия могла пытаться удерживать пролетариат в состоянии рабства перед капиталом, как только он по-настоящему придет в движение, иначе как ценой полного вырождения своего класса, не говоря о всех других последствиях. Я не могу не надеяться, что в числе присутствующих здесь находятся и те, кто уже переживает страх перед тенью этого вырождения, этого последствия сознательной поддержки несправедливости, и кто стремится покончить с полуневежественной деспотией, о которой говорил Китс^{7} и которую действительно постоянно поддерживают богатые. К этим людям я обращаюсь в своих заключительных словах с призывом отречься от претензий своего класса и соединить свою судьбу с судьбой рабочих. Полагаю, что некоторые из них останутся в стороне от активного содействия этому делу из-за боязни перед организацией, иначе говоря, из-за непрактичности, которая столь обычна в Англии, особенно среди высокообразованных людей, и в высшей степени обычна, простите мою откровенность, для наших старинных университетов. Поскольку я член организации, пропагандирующей социализм, я серьезно прошу тех, кто согласен со мною, активно помогать нам, отдавая ваше время и ваши дарования — если вы в силах, а если нет, то по крайней мере помогая, если возможно, деньгами. Если вы согласны с нами, не стойте в стороне только потому, что у нас нет еще изящных манер, утонченного языка, нет даже и предусмотрительной мудрости в действиях, качеств, которые были из нас вытравлены долгим гнетом конкурентной коммерции.

Искусство вечно, а жизнь коротка. Давайте по крайней мере сделаем что-нибудь прежде, чем умрем. Мы ищем совершенства, но не можем найти совершенных средств, чтобы вызвать его к жизни. Для нас будет достаточно, если мы сможем объединиться с теми, у кого цели — правильны, а средства — честны и открыты. Я утверждаю, что если мы в дни сегодняшней борьбы будем дожидаться, когда наше содружество станет совершенным, то умрем прежде, чем чего-либо достигнем. Вам в силу рождения повезло стать мудрыми и утонченными, — так теперь помогайте же нам повседневно добиваться успеха, вливайте в нас по капле вашу великолепную мудрость и великолепную утонченность, а вы сами, в свою очередь, почерпните мужество и надежду у тех, у кого нет такой совершенной мудрости и утонченности. Помните, у нас есть только одно оружие против страшной системы себялюбия, на которую мы идем в наступление, и это оружие — единство. Да, оно должно быть зримо. Мы должны постоянно осознавать его, когда сталкиваемся с другими людьми, враждебными или равнодушными к нашему делу. Организованное братство — вот что должно развеять чары сеящей анархию плутократии. Один человек с какой-либо идеей в голове рискует прослыть безумцем. Двое с одной общей идеей могут показаться глупцами, но не безумцами. Десять человек, объединенных одной идеей, начинают действовать. К сотне относятся как к фанатикам. Тысяча — и общество начинает сотрясаться. Сто тысяч — повсюду вспыхивает война, и общее дело одерживает осязаемые и реальные победы! Но почему только сто тысяч? Почему не сто миллионов — и тогда мир на земле? И это вы и я, объединенные одной идеей, должны ответить на этот вопрос.

Друзья мои, мне хочется, чтобы вы вникли в отношения между искусством и коммерцией, если подразумевать под последней то, что она обычно означает, а именно систему рыночной конкуренции, являющейся в настоящее время, по мнению большинства, единственной формой, которую может принять коммерция. Если были периоды в мировой истории, когда искусство преобладало над коммерцией, когда искусство было благородным делом, а коммерция, как мы понимаем это слово, менее благородным, то теперь, по-моему, общепризнано, что коммерции, наоборот, придают очень большое значение, а искусству — гораздо меньшее. Я сказал, что такова теперь общепринятая точка зрения, но разные люди придерживаются разных взглядов не только на то, хорошо это или плохо, но даже на действительный смысл наших слов о том, что коммерции придают огромное значение, а искусство признается делом незначительным.

Позвольте мне высказать свое мнение о значении этого факта и просить вас подумать о средствах, какие следовало бы применить для исцеления нездоровых отношений между искусством и коммерцией. Говоря откровенно, мне кажется, что коммерция (как мы понимаем это слово) есть зло, и весьма серьезное, и я назвал бы его безусловным злом, если бы не удивительная, проявляющаяся во всех исторических явлениях преемственность, в силу которой пороки того или иного периода сами себя уничтожают. По-моему, это означает следующее: мир современной цивилизации в погоне за весьма неравномерно распределяемыми материальными благами совершенно подавил народное искусство: иначе говоря, большинство народа непричастно теперь к искусству, которое при данном положении дел должно было сосредоточиться в руках немногих богатых или обеспеченных людей, нуждающихся в нем, говоря откровенно, меньше, а никак не больше, чем трудолюбивые рабочие. Однако это не все и не самое худшее зло, ибо причина этой неутоленности искусством — в том, что люди, и ныне работающие во всем цивилизованном мире так же усердно, как и раньше, лишившись искусства, создаваемого народом и для народа, утратили естественное утешение, доставляемое трудом, — утешение, которое у них некогда было и которому надлежит быть всегда. Они утратили возможность передавать событиям свои мысли через труд, через ту самую повседневную работу, которой действительно требует от них природа или долгая привычка, то есть вторая природа. И эта повседневная работа, став бессмысленной, превратилась в тягостное и неблагодарное бремя. Из-за странной слепоты и заблуждений нынешней цивилизации почти вся работа в нашем мире, работа, какая-то часть которой должна быть верным другом каждого человека, превратилась в такое непосильное бремя, что его каждый сбросил бы, если б только смог. Я сказал, что люди работают не менее усердно, чем прежде, но мне следовало бы сказать, что они работают теперь еще усердней. Замечательные машины, которые в руках справедливых и проницательных людей свели бы к минимуму неприятный труд и обеспечили нам радость, или, иными словами, продлили жизнь человеческого рода, используются прямо противоположным образом, ввергая человечество в состояние безумной сумятицы и торопливости и лишая его тем самым радости, то есть жизни. Вместо того чтобы облегчить труд рабочих, машины интенсифицируют его и тем самым усугубляют бремя, которое должен нести бедный люд.