Итак, если в будущем, которое последует немедленно вслед за теперешним настоящим, мы должны будем вновь обратиться к идеям, которые сегодня кажутся принадлежащими лишь прошлому, это в действительности будет не возвращением по пройденному следу, а стремлением пойти по пути прогресса, начиная с того места, с которого мы отступили некоторое время назад. С нашей точки зрения, с точки зрения искусства, мы не добились прогресса, мы обманули надежды периода, как раз предшествовавшего времени нашего отступления. Погибли ли эти надежды или же они просто погрузились в сон, ожидая времени, когда мы, наши сыновья или внуки, разбудим их вновь?

Я должен сказать в заключение, что наши надежды некогда будут разбужены. Надежда на жизнь, облагороженную радостным применением наших способностей, не мертва, хотя на какое-то время про нее забыли. Я не обвиняю нашу эпоху в бесполезности. Несомненно, было необходимо, чтобы цивилизованные люди взяли на себя долг покорить природу и достичь таких материальных выгод, о которых не смели и мечтать в былые времена. Но в воздухе носятся знамения того, что, в отличие от прошлого, люди не полностью посвящают свои силы этой битве жизни. Люди начинают роптать: «Что же, мы выиграли битву с природой, — где же теперь наша награда за победу? Мы все боролись и боролись, но неужели нам никогда не придется наслаждаться? Человек, который некогда был слаб, теперь стал чрезвычайно могуществен. Но стал ли он счастливее, и если да, то в чем же? Кто покажет нам это счастье, кто измерит его? Совершили ли мы нечто большее, чем просто заменили одну форму несчастья другой, один вид анархии — другим? Мы видим орудия, созданные цивилизацией, — что она намерена с ними делать? Создавать их во все большем и большем количестве? Ради чего? Если бы она хоть пользовалась ими, тогда еще можно считать кое-что совершенным. Между тем что же делает цивилизация? День ото дня мир становится все безобразнее, и в чем именно находим мы вознаграждение за это? Полупокоренная природа вынуждала нас трудиться все-таки за нечто большее, чем просто поддержание жизни, наполненной одним только трудом. Теперь природа покорена, но есть ли нужда по-прежнему трудиться за ту же скудную неблагодарную плату? Мы завоевали несметные богатства, но мы все еще так же далеки от благосостояния, как и прежде, а может быть, и еще дальше. Ну что ж, пока у нас есть силы, попробуем еще, попытаемся сделать хоть что-нибудь достойное, даже если наша попытка обречена на неудачу! Сделаем счастливее мир, в котором мы живем!»

Именно такие речи слышу я вокруг себя — и они звучат в устах не только бедных и угнетенных людей, но в устах тех, кто пользуется значительной долей достижений цивилизации. Не знаю, выражались ли такие чувства в прежние времена, но я уверен, что они рождены недовольством и надеждой, отчасти неосознанной, на лучшие дни. И я осмелюсь сказать, что дух творческого недовольства, бунта или, иными словами, дух надежды — характерен для завершающего периода нашего столетия. И мы, художники, — участники этого бунта. И хотя нас немного, и хотя мы, эти немногие, — просто лишь дилетанты в сравнении с высоким мастерством художников прошлых времен, все же мы внесем полезный вклад в движение, направленное к обретению благосостояния, то есть к тому, чтобы сделать наше искусство полезным.

Ибо мы по крайней мере помним то, что забыто большинством людей — среди бесплодного и непривлекательного труда в этот век псевдоискусства, — что возможно быть счастливым, что труд может доставлять радость, что и сама эта радость заключена в труде, если только он должным образом организован, иными славами, направлен на выполнение тех функций, которые желательны нормальным и мудрым людям, если, следовательно, главным рычагом труда становится взаимное сотрудничество.

Итак, мы, художники, должны показать миру, что радость, доставляемая приложением нашей энергии, — это и есть цель жизни, предпосылка счастья. Поступая так, мы покажем миру, во что должно вылиться недовольство современной жизнью, чтобы принести благие плоды. Мне кажется, нам следует остро почувствовать свою ответственность. Верно, что мы не можем не погрузиться в нищету этого века псевдоискусства, и, боюсь, мы долго еще будем оставаться всего лишь дилетантами. Но в меру своих сил мы все и каждый в отдельности можем бороться против псевдоискусства. Например, возвращаясь к проблемам нашей профессии, если рисунок — наше слабое место, постараемся усовершенствоваться в нем и не утверждать, будто рисунок ничего не значит и будто главное — преобладающий тон. Или же, если мы плохие колористы, то давайте терпеливо учиться класть краски свободно и непринужденно (уверяю вас, этому можно выучиться), но не смеяться над теми, кто легко и привычно дает прекрасные краски. Или же, если мы невежественны в истории и нечувствительны к романтике, то не надо пытаться выдавать эти недостатки за достоинства и возводить на пьедестал уродство и нелепость. Оставим все это недостойное убожество филистерам и пессимистам, которые, естественно, стремятся принизить каждого до собственного уровня.

Короче говоря, мы, художники, по своему положению — представители художественного ремесла, которое почти вымерло в производстве товаров для рынка. Приложим же все усилия, чтобы стать, насколько возможно, хорошими мастерами художественного ремесла, и если это недоступно нам на высочайшем уровне, спустимся на ступеньку ниже, найдем доступный для нас уровень в искусствах и постараемся тогда хорошо работать и на этом уровне. Если мы вообще художники, то несомненно должны найти, что именно мы способны делать хорошо, даже если нам и не удается делать это легко. Давайте же воспитаем себя так, чтобы стать во всяком случае хорошими тружениками, и это пробудит в нас подлинное сочувствие ко всему достойному в искусстве, освободит нас из-под зависимости от творческой мощи труда всех прошлых столетий и подготовит к приятию уверенно возникающего нового коллективного искусства жизни, в котором не будет ни рабов, ни униженных, и хотя будет обязательно существовать субординация дарований, но каждый отдельный человек будет сознавать, что он принадлежит к корпорации людей, работающих согласованно, один ради всех и все ради одного, и это создаст подлинное и счастливое равенство.

Под словом «архитектура» обычно понимается искусство орнаментированного строительства, в таком смысле я и буду употреблять это слово. Все же мне бы хотелось, чтобы вы не думали о произведениях архитектуры просто как о хорошо построенных зданиях, в которых соблюдены нормальные пропорции и каждое из которых передается архитектором для окончательной отделки другим художникам, после того как его проекты претворены в жизнь группой работающих механически и не имеющих никакого отношения к художествам тружеников. Истинное произведение архитектуры — это, скорее, дом, обставленный всей необходимой мебелью, покрытый орнаментом в соответствии с его назначением, качеством и достоинством, начиная от лепных украшений и общих линий вплоть до монументальных скульптурных и живописных работ, которые могут существовать только как благородные украшения подобных зданий. При таком подходе произведение архитектуры — это плод гармоничного и коллективного искусства, охватывающего все серьезные виды художеств, не занятые производством простых безделок или случайных побрякушек.

В этих произведениях искусства отражено устоявшееся отношение человека к смыслу жизни, а создание их, в свою очередь, наполняет смыслом жизнь человека, и поскольку они могут создаваться лишь при общей доброжелательности и содействии со стороны населения, строительство таких сооружений или же существование подлинного архитектурного искусства говорит об устойчивости общества, какие бы зародыши перемен ни таились в его недрах, ибо такое общество покоится на творческой энергии полезнейшей части его населения.

Трудно сказать, что в конечном счете может знаменовать собою отсутствие архитектурного искусства, поскольку подобное явление характерно лишь для сравнительно недавнего периода мировой истории, который мы еще не способны отчетливо понять, ибо он слишком близок нам по времени. Однако очевидно, что это отсутствие архитектурного искусства говорит об обращении интересов цивилизованных людей от развития разумной человеческой энергии к развитию в обществе энергии чисто механической. Если эта тенденция будет и дальше развиваться логически последовательно, то, нужно думать, она уничтожит искусство проектирования и все, что ему соответствует в искусстве литературы. Но историческое развитие — или, я бы сказал, коллективная воля людей — часто встает на пути очевидных тенденций и не дает созреть их логическим плодам. И если надежда меня не обманывает, то я мог бы сказать, что такой процесс уже начался, что уже разгорелся бунт против утилитарности, которая грозит уничтожить искусства, и что он пустил более глубокие корни, чем это присуще просто преходящей моде. Сам я не очень-то верю, что этот бунт окажется особенно действенным, пока продолжает существовать нынешний общественный строй. Но я уверен, что близятся великие перемены, которые породят новое общественное устройство, и потому очень важно, чтобы объединились все недовольные или же по крайней мере чтобы между ними возникло понимание. Новое общество (а само оно будет результатом сложного развития многовековых традиций), возникнув, обнаружит, что мир отрезан от всех художественных традиций, от стремлений к красоте, которую может творить человек, как он уже это и доказал. Тогда в поисках нового пути для искусства будет потеряна бездна времени. Множество людей не будет знать человеческих радостей, утрата которых непозволительна даже на короткое время. И все, что я скажу в этот раз, я прошу воспринять как мой вклад в борьбу против утилитарности, как попытку подхватить едва видимую нить традиции прежде, чем станет слишком поздно.