— Это верно, — согласился Кису.

— Ты хочешь вернуться и поднять восстание? — прямо спросил я.

— Нет, — ответил он, — это не входит в мои ближайшие планы.

— А каковы твои ближайшие планы?

— Узнаешь позже.

— Я ищу человека по имени Шаба, — сказал я. — У нас с ним осталось одно нерешенное дело. Поэтому мне нужно выйти к Уа.

— Моя дорога, — улыбнулся Кису, — тоже ведет к реке Уа.

— И это входит в твои ближайшие планы?

— Да.

— Может быть, — продолжал я, — я сочту необходимым путешествие по реке Уа.

— Может быть, и я сочту такое путешествие необходимым, — сказал Кису.

— Мне кажется, Уа — опасное место.

— На это я и рассчитываю.

— Это тоже входит в твой план, который ты так тщательно скрываешь?

— Еще как входит, — ухмыльнулся Кису.

— Ты уже бывал в Уа?

— Нет, — сказал Кису. — Никогда.

Я выровнял каноэ. Теперь оно свободно скользило по глади Нгао.

— Ну что же, продолжим путь.

Вода доходила нам до бедер. Кису нашел в лодке две узкие полоски кожи и туго связал запястья и лодыжки Тенде.

— Почему господин связал меня? — жалобно спросила девушка, стоя на коленях.

— Вряд ли мы увидим тут каноэ Укунгу, — ответил Кису, — но если вдруг это случится, я хочу уберечь тебя от искушения прыгнуть в воду и поплыть навстречу свободе.

— Хорошо, господин. — Она понурила голову.

— Белые рабыни тоже могут прельститься более легкой участью, — предположил я.

— Давай избавим их от соблазна, — усмехнулся Кису.

Я проделал с девчонками то же, что и он с Тенде. Затем мы взяли два длинных кожаных ремня и связали всех трех рабынь караваном — один ремень захлестывал их шеи, другой — левые лодыжки.

— Не связывай меня вместе с белыми рабынями, господин! — взмолилась Тенде, но Кису только расхохотался.

Мы запрыгнули в каноэ, взялись за весла и принялись спокойно, легко грести, не обращая внимания на Тенде, которая тихонько плакала от унижения.

Гордая дочь Аибу, верховного вождя Укунгу, с каждым днем все лучше понимала, что она всего-навсего рабыня.

— Эй, ты, — приказал я, — ползи сюда.

Я лежал в каноэ, опираясь на локоть. Ярко светили обе луны, и наше судно казалось лишь крошечной щепкой на бескрайней серебристой глади Нгао.

— Да, господин, — откликнулась белокурая дикарка и поползла ко мне. Гладкое тело рабыни в лунном свете тоже отливало серебром. Я слышал, как позвякивают ракушки У нее на шее.

— Устраивайся, — позволил я.

— Хорошо, господин. — Она послушно улеглась мне на плечо.

Мы держали девчонок связанными по рукам и ногам лишь первые два дня путешествия по Нгао, пока не удалились от берегов настолько, что уже не было опасности встретить какое-нибудь каноэ. На третий день мы оставили только караванные узлы, на пятый день распутали им лодыжки, а на шестой развязали полностью.

— Поцелуй меня, — велел я.

Она повиновалась; затем снова опустила мне голову на плечо.

— Ты боишься, — сказал я. В Шенди она была гораздо раскованней. — Помнишь красавицу, которая глядела на тебя из зеркала — там, в Шенди?

— Она была рабыней… — прошептала девушка.

— Разумеется.

— Я боюсь ее.

— Она живет в тебе, — сказал я. — Ты просто на миг увидела свое истинное лицо. Прекрасная рабыня в тебе молила тебя дать ей волю.

— Я не осмелилась… Она была слишком красивой, слишком страстной.

— Ты не осмелилась стать тем, что ты есть?

— Да, — прошептала она. — Если это была я, то я боюсь себя.

— Почему?

— Та, в зеркале, была такой чувственной, такой беззащитной, такой податливой…

— В глубине души ты отчаянно хочешь быть ею.

— Нет, — вздрогнула девушка, — нет.

Я не ответил.

— Две разные женщины спорят во мне, — призналась она.

— Так разреши их спор! Выпусти на волю свое подлинное «я»! Стань настоящей, а не мнимой рабыней!

— Нет, нет, — торопливо сказала она, прижимаясь щекой к моему плечу. Я почувствовал ее слезы.

— Пока ты не сделаешь этого, ты никогда не будешь счастлива.

— Нет.

— Ты должна освободить ее, — сказал я, — ту красавицу, мечтающую о рабском ошейнике.

— Я не смею дать ей волю.

— Неужели правда так ужасна? — поинтересовался я.

— Женщина должна хранить достоинство!

— Самообман, лицемерие, ложь — это ты называешь достоинством?

— Я боюсь дать волю той рабыне…

— Почему же? — настаивал я.

— Я боюсь, — еле слышно пролепетала дикарка, — что она — это я.

— Так оно и есть. Она — это ты.

— Нет, нет…

— Да, — твердо сказал я.

— Но я не женщина Гора!

— Земные женщины, стоит надеть на них ошейник и приучить к плетке, становятся великолепными рабынями.

— Ой! — вздрогнула она под моей рукой.

— Ты вся напряжена и суха внутри.

— Прости меня, господин, — горько произнесла она.

— Ты теперь не на Земле. Здесь никто не станет упрекать тебя за красоту и страстность. Здесь тебе незачем чувствовать себя виноватой в том, что ты — настоящая женщина.

— Я не горианская шлюха!

— Ты думаешь, что мое терпение беспредельно? — спросил я.

— Если господин желает взять свою рабыню, пусть он пoскорей сделает это и позволит мне ползти на место.

Я сжал ее лицо в ладонях.

— Мне больно, господин! — взмолилась девчонка.

— Ты думаешь, что мое терпение беспредельно? — повторил я.

— Я готова исполнить все, что велит господин.

Я видел, что она по-настоящему боится, и еще сильней стиснул ее лицо.

— Ты думаешь, что мое терпение беспредельно?!

— Я не знаю, господин, — пролепетала она.

— Всякое терпение рано или поздно кончается.

— Да, господин.

— В один прекрасный день кончится и мое. Берегись этого дня!

— Да, господин. Я разжал руки.

— Господин хочет меня сейчас? — пролепетала дикарка белыми от страха губами.

— Нет, — ответил я. — Убирайся.

— Хорошо, господин. — Она поползла на место.

Я повернулся на спину, положил руки под голову и уставился в ночное небо, на звезды и луны Гора.

Я слышал, как девчонка в отчаянии царапает дно каноэ — несчастная рабыня, которую отверг ее господин.

Белокурая рабыня погрузила весло в воду.

— Есть ли конец у этого озера? — вздохнула она.

— Есть.

Мы плыли по Нгао уже двадцатый день, питаясь рыбой и утоляя жажду озерной водой. На воде появились коричневатые пятна; запахло цветами. Я знал, что вот-вот покажется устье реки Уа.

— Вы везете рабынь в опасные места? — спросила моя белокурая дикарка.

— Да.

Она вздрогнула, но не сбилась с ритма и продолжала грести. За последние несколько дней она то и дело обращалась ко мне, но я ограничивался краткими обрывистыми репликами либо не отвечал вовсе, а один раз даже заткнул ей рот ее же волосами и завязал лоскутом кожи.

Блондинка усердно работала веслом, несчастная оттого, что впала в немилость у своего господина.

— Уверен, что мы вот-вот подойдем к Уа! — крикнул Айари с носа каноэ.

— Посмотри на воду, — сказал Кису — Чувствуешь запах цветов и леса? По-моему, мы уже вошли в устье.

Я изумился. Неужели устье реки может быть таким широким?

Кису указал в небо:

— Смотрите, миндар!

Мы задрали головы и увидели короткокрылую птицу с острым хищным клювом и ярким желто-алым оперением.

— Это лесная птица, — объяснил Кису.

Миндару свойственны краткие, стремительные перелеты; шумно хлопая крыльями, он носится между ветвями, охотясь на личинок и гусениц. Пестрые перья делают его неразличимым среди цветов.

— Ничего себе, — сказал Айари, указывая влево. На песчаной отмели нежился под солнышком тарларион. Заметив нас, он скользнул вниз и скрылся под водой.

— Все, — сказал Кису. — Мы уже в реке.

— По-моему, это просто коса вдается в озеро, — предположил Айари.