— Александра третьей мистерии, — произносит Марк.

Что-то происходит. Я закрываю глаза. Ощущаю приближение чего-то. Сейчас меня будут пороть.

Я напряженно жду. Музыка накатывает волнами и отступает. Жду еще немного и…

Щелк!

Моей спины касается хлыст, разнося жгучую боль по всему телу, однако боль эта с примесью удовольствия. Смотрю на Марка. Он — на меня. Лорд Роскаррик наблюдает за моим бичеванием. Мы словно сошли с фрески на Вилле мистерий.

— Пей!

Девушка делает шаг вперед, я опускаю голову и пью. По подбородку бежит струйка вина. Я будто закованный в цепи дикий зверь. Понимаю, почему они решили связать меня и приковать цепью. В моей душе ворочается нечто опасное.

Щелк!

Не знаю, сколько длится бичевание. Алкоголь, если это, конечно, он, погружает меня в туман. Я лишь хочу смотреть на Марка, пока он смотрит на меня и наблюдает за процессом. А наблюдает он очень внимательно. Не улыбается. Даже напряжен. Мы не сводим взгляда друг с друга.

Перед каждым щедрым, ослепляющим меня ударом прислужницы подносят роскошное вино, и я с жадностью пью его. Наслаждаюсь этим. Пускай все смотрят на меня. Пускай смотрят, как бьют и терзают мою красоту, оголенное и разрисованное тело в этом мрачном священном месте. Фигуры в масках поглощены зрелищем, восхищаются. Благоговейно.

Музыка изменилась, хотя она по-прежнему хоровая и очень уместная. Бичевание невероятно возбуждает: жгучее прикосновение ротангового хлыста, боль и сладость вина. Даже свет и тот роскошный и ласковый на моей мерцающей коже. Мне ни холодно ни жарко. Я прекрасна. Прекраснее, чем когда-либо прежде. Взгляни же на меня, Марк.

И он смотрит.

Затем я подаю голос.

— Еще раз, — произношу я. Никому и всем, дионисийцам. Марку. — Еще раз, Celenza.

Марк кивает кому-то, стоящему у меня за спиной.

И кто бы это ни был, кто бы ни бичевал меня, он подчиняется.

Удар столь силен, что мое тело содрогается. Трепещет от боли и удовольствия. Но я по-прежнему прикована к потолку. Слегка покачиваюсь после удара, ноги в туфлях еле касаются пола. После следующего очень сильного удара я вся трясусь и издаю стоны. Я близка, но не к оргазму, а к некоему совершенно иному пику наслаждения. Внутреннему освобождению от физической боли. Что это такое?

Марк следит за мной.

— Еще раз, — говорю я.

Щелк! Я еле живая, близка к какому-то открытию. Смотрю на пол и тут понимаю. Прислужница сидит передо мной с зеркалом! Она поворачивает зеркало, чтобы мне было удобно посмотреть на себя. Чтобы я увидела себя! Нагую и прикованную, избиваемую кнутом. О да, я и впрямь прекрасна. Но почему? Почему бичевание прекрасно? Может, Караваджо вопрошал об этом? Хлыст бьет меня еще раз, издаю тихий стон. Смотрю на Марка, и он кивает.

— Достаточно, — говорит мой лорд.

Бичевание прекращается.

Подходят девушки и развязывают мне руки. Я потираю затекшие запястья. Затем снова прислужницы надевают ошейник, и Марк за серебряную цепочку уводит меня из зала в боковую комнату: роскошную, в восточном стиле.

Ошейник вновь снимают. Марк целует мне руку и тихонько говорит:

— Отдохни здесь, Икс, всего несколько минут.

Затем он исчезает. Я озираюсь по сторонам. Это словно комната в гареме, с полотенцами, шелковыми подушками, медными чашами с водой и озаренными свечами зеркалами. Я жадно глотаю воду и вино, что предлагают мне девушки. Меня одели в шелковый халат, и вот я лежу здесь, почти проваливаясь в сон. Пью вино, а в голове совершенная пустота. В проеме появляется Марк. Зовет меня взмахом руки.

Я следую за ним прочь из комнаты. На мне шелковый халат, но он свободно висит, обнажая груди и обработанный воском треугольник внизу живота. Но меня это не волнует. Внутри зарождается возбуждение. Я хочу Марка. Очень хочу. Хочу, чтобы он взял меня.

У Марка другие планы. Он проводит меня к центру часовни. Здесь еще больше людей в масках, еще больше свечей и хоровой музыки, на этот раз более глубокой и напряженной. И тут я вижу еще одну разрисованную, покрытую позолотой обнаженную девушку. Она так же прикована, как была и я. Подвешена за руки к потолку, спиной ко мне. Она готова. Марк вкладывает в мою руку ротанговый хлыст и очень тихо говорит:

— Выпори ее.

Я мгновение колеблюсь. Это уже иное дело. Мне придется бичевать кого-то.

Повисает напряженная тишина. Я вновь смотрю на девушку. Узнаю изгиб ее тела, формы упругих ягодиц. Белых, нетронутых краской.

Это Франсуаза. Она поворачивается. Ее руки висят в воздухе, прикованные к металлическому кольцу. Франсуаза улыбается и смотрит мне прямо в глаза.

— Все нормально, Икс, — грустно говорит она. — Это я била тебя.

Франсуаза отворачивается, подставляя мне свою спину. Ее прекрасная голова склоняется в ожидании.

Смотрю на Марка. Поднимаю руку. И наношу удар.

— Ай!

— Ах, mi dispiace! [72]

— Марк, аристократам полагается иметь нежные руки.

Я растянулась на коленях у Марка — так же как и во время порки в его палаццо. На этот раз платье задрано, и моя голая задница в полной власти лорда Роскаррика, однако он собирается не отшлепать меня, а нанести антисептический крем на чувствительную, пылающую кожу. Ощущаю приятную прохладу.

Марк выдавливает еще немного ароматного крема и втирает в ягодицы, пострадавшие от ударов хлыста. Крови не было, но боль и жжение очень даже настоящие.

— У тебя сейчас очень соблазнительная попка, — задумчиво произносит Марк. Он словно любуется одним из портретов кисти Рубенса, что оставили ему предки. — Ягодицы Венеры, величественное седалище…

Его пальцы массажируют истерзанную кожу, крем смягчает боль. Смотрю вниз, на полированный деревянный пол. В голове по-прежнему туман. Я растеряна, пристыжена, а еще возбуждена. И голодна.

Оглядываюсь через плечо на семнадцатого лорда Роскаррика, втирающего лосьон в мой зад.

— Мы закончили, Celenza?

— Да, — отвечает он. — Закончили.

Марк легонько хлопает меня по попе, будто я проверенная маленькая спортивная машинка. Затем закрывает тюбик колпачком. Встаю и подхожу к зеркалу, верчу головой, чтобы посмотреть на себя сзади в мягком свете лампы.

Розовые полосы постепенно исчезают, но вот горькие воспоминания так просто не испарятся. То, как мне нравилось хлестать белое извивающееся тело Франсуазы, восхитительный вкус дурманящего вина, но больше всего — отражение моего собственного бичевания в глазах Марка. Он наблюдал, как избивают мое обнаженное тело. Этой ночью во мне проснулось нечто более глубинное, чем секс. Но и секс тоже. Ах, секс. Обнажилось мое либидо. Мне очень сложно сейчас не наброситься на Марка. Но я испытываю и стыд за содеянное. Правда, стыд — лишь часть удовольствия.

Каким образом все это работает? Неужели ключ ко всему в греховности? Ключ к мистериям?

Поворачиваюсь к Марку. Он развалился в кресле и неотрывно смотрит на меня. Лорд Роскаррик по-прежнему в ослепительном смокинге, но вот галстук вальяжно развязан, а белая рубашка расстегнута на несколько пуговиц, обнажая треугольник соблазнительной смуглой и мускулистой груди. Он выглядит как юный азартный игрок, который только что спустил состояние на теплоходе-казино на Миссисипи и потратил последние деньги из наследства на шампанское. От его улыбки веет нигилизмом, в кучерявых черных волосах властвует анархия, а в позе — безмятежность: одна нога вытянута, локоть опирается на спинку кресла, он слегка склонился набок и оценивающе смотрит на меня.

— Марк, сколько сейчас времени?

Он бросает взгляд на серебряные часы:

— Три ночи.

— Правда?

Я совершенно потеряла счет времени. Вино, бичевание, музыка. Мистерии закончились своего рода каденцией, все выпили еще пряного и подслащенного вина в освещенной свечами часовне. Музыка становилась громче и громче, а потом перешла на современные ритмы.

Мы с Марком танцевали. Но это был дикий танец, дикий и романтичный одновременно. Сквозь высокие окна мы переместились на пустынную террасу, обвитую виноградными лозами, и очутились высоко над городом-призраком под белесой луной, в пустынной долине, где лежит летний туман. Мы танцевали, крепко обнимая друг друга, а музыка все нарастала, достигая крещендо. Потом мы как-то оказались здесь. В три часа ночи. Я уже смыла с тела краску и надела платье. Без белья.