Ее лицо омрачено печалью. Печаль повсюду. Садимся в такси и петляем среди оживленного неаполитанского движения. Останавливаемся возле терминала, и я регистрируюсь на рейс. У стойки регистрации Джессика так крепко обнимает меня, будто мы больше не увидимся. Машем друг другу на прощание. Прохожу паспортный контроль, показываю свой посадочный талон. Вот и все, думаю я. Прощай, Неаполь. И даже не arrivederci. Прощай! Навсегда. Adieu! Дешевая песня, вызывающая самые сильные эмоции.

Мой вылет через два часа. Сижу на неудобной металлической скамье, пью макиато из пластикового стаканчика и заглядываю в пустоту своего будущего. Читаю пестрый рекламный плакат вина «Таураси», что висит на стене. Думаю обо всех винах, что выпила здесь. Обо всех блюдах, что попробовала. С горечью думаю об этом временами жестоком, временами отвратительном месте, с его красотами, вином, историей, величием, его dolce vita [95]. Потрясающая еда и ужасная жестокость.

Думаю о маленьких улитках, которые здесь продаются. Babalucci. Я их так и не попробовала! Это уже чересчур.

Babalucci. Babalucci!

Вскакиваю на ноги, словно пораженная молнией.

Что же это такое? Почему я сижу здесь? Почему пялюсь на эту стену?

Ведь в моих силах еще кое-что сделать!

Бегу назад, сквозь паспортный контроль, чуть ли не крича от нетерпения. Охранники пожимают плечами и вздыхают, выпуская меня обратно в толчею аэропорта. Останавливаюсь возле регистрационной стойки, требую, чтобы немедленно вернули мой багаж. Я не еду в Америку. Не лечу в Калифорнию.

Я остаюсь. Ведь если Марк жив, если он где-то там, возможно, есть способ его спасти.

Мои руки дрожат, когда я поднимаю телефон и, путаясь в словах, прошу дать мне номер ресторана в Плати, Калабрия.

Апатичная женщина на другом конце линии диктует нужный номер.

— Due, due, sei, cinque… [96]

Записываю цифры на посадочном талоне, затем отключаюсь и звоню по данному мне номеру. Сейчас обеденное время. Он будет там, обязан быть там!

— Si? — отвечает осторожный юношеский голос.

Запинаясь, излагаю, что мне нужно. Говорю, что меня зовут Икс, Александра Бекманн. Что я девушка Марка Роскаррика.

Затем спрашиваю, могу ли я поговорить с Энцо Пазелли.

На другом конце линии сразу же затихают. Я слышу шум ресторана: разговаривающих официантов, звон посуды и столовых приборов.

Затем отвечает дрожащий старческой голос, находящийся от меня за три сотни миль.

— Здравствуйте, Александра. — Это Энцо Пазелли. Я хочу задать вопрос, но мужчина обрывает меня. Сдержанно смеется. — Я знаю, почему вы позвонили.

— Правда?

— Конечно.

Несколько секунд я молчу, ведь дальше я задам жуткий вопрос:

— Энцо, пожалуйста, скажите мне: Марк Роскаррик жив?

Энцо не отвечает. Я лишь слышу его дыхание. Беспомощно смотрю сквозь зеркальное стекло аэропорта на шумных таксистов. Двое из них спорят, сложив руки на груди и высоко задрав голову, будто Муссолини из кинохроники.

Наконец Энцо подает голос:

— Да, думаю, он жив.

По телу, словно адреналин, разливается облегчение.

— Но откуда вы знаете? — Мужчина ничего не говорит, но я настаиваю на ответе: — Энцо, откуда вы знаете, что он жив?

— Мисс Бекманн, прошу вас. Я же говорил вам, это моя работа знать все про всех. — Голос на некоторое время пропадает, я слышу его лишь вдалеке. Энцо говорит с кем-то на калабрийском, может, отдает приказ убить кого-то или же заказывает еще ricotta calabrese [97]. Затем вновь обращается ко мне: — Что вы хотите от меня, Александра? Чтобы я спас вашего бойфренда?!

— Да! Именно этого! Прошу вас, синьор Пазелли. Я знаю, что это вы заправляете мистериями. Я все поняла. Вы, «Каморра», «Ндрангета», вы контролируете все: процесс посвящения, кикеон, ритуалы. Поэтому вы были в Рогуде, не только из-за перемирия с Марком.

Я ожидаю, что моя речь слегка собьет Энцо Пазелли с толку, даст мне небольшое преимущество, но его ответ спокоен, как никогда:

— Но, Александра, вы же знаете, что Марк сделал на пятой. Он нарушил Кодекс. «Каморра» скоро убьет его, он это знает, мы это знаем. Так уж обстоят дела. Так принято. Это неизбежно, простите.

— Я снова пройду пятую! Позвольте мне! Пускай делают со мной что хотят, Энцо, они могут… — Пытаюсь контролировать свои слова, но эмоции бьют ключом. — Я сделаю все, что хочет «Каморра». Вы можете, я знаю, вы же capo di tutti capi[98]«Ндрангеты». «Каморра» боится вас, как никого другого.

Вот. Это мой последний шанс. Единственная надежда. Гамбит. И опять тишина. Снаружи все еще спорят таксисты под нескончаемым сентябрьским солнцем. Вечное лето. Энцо Пазелли прокашливается и ровным голосом говорит:

— Уже слишком поздно.

— Прошу вас!

— Александра, это не ваш грех. Насколько я знаю, вы были готовы подчиниться пятой мистерии. Роскаррик нарушил Кодекс. Теперь слишком поздно.

— Но…

— Что — но, Александра? — перебивает он меня.

— Я сделаю что угодно! Что угодно! Прошу… помогите мне… помогите.

Он делает вдох и выдох. Затем говорит по-итальянски с кем-то из своих помощников, приказным тоном. Вздыхает, кашляет и вновь обращается ко мне:

— Вы действительно готовы сделать что угодно?

— Да! Да! Что угодно!

— Но… — Он на мучительную секунду замолкает. — Хорошо, Александра. Va bene, va bene…[99]Пожалуй, есть одна штука, которую вы в состоянии сделать и которая может повернуть ход событий. Ситуация способна измениться в вашу пользу. Но придется проявить смелость.

— И что это?

— Шестая мистерия. Вы обязаны пройти шестую.

* * *

Двадцать девять часов спустя вновь сижу в своей квартире. Маме я сообщила, что отложила возвращение на несколько дней из-за «обстоятельств». Она жаловалась и расспрашивала меня с явной тревогой в голосе, но я проигнорировала ее вопросы. Джессика тоже в недоумении, но я подсунула ей выдуманную историю. Она знает, что все это сказки, однако ничего не спрашивает. Она хорошая подруга.

В ответ на мою ложь она готовит для меня обед и наливает красного вина. Я очень люблю Джесс. И очень люблю маму.

Но насколько сильно я люблю маму?

Хороший вопрос, ведь в голове до сих пор крутятся слова Энцо Пазелли.

«Шестая не похожа на прочие мистерии. Она не эротична, а опасна. Шестая может убить вас. Мало кто из посвященных, узнав об опасностях, отваживается на шестую. Но только шестая приведет к истинному катабазису. Истинному освобождению».

Что все это значит? Я умру? Готова ли я рискнуть жизнью ради спасения Марка?

Да.

Смотрю на часы — семь вечера. Встаю и выхожу на балкон квартиры, которую я уже вроде бы освободила. Хозяин придет завтра, чтобы убедиться, что я выехала, но меня уже здесь не будет. Вечером за мной приедут люди Энцо.

Сентябрьские сумерки внезапно ложатся на Неаполь, все становится призрачным и туманным, будто сфумато[100]на картине периода Ренессанса. Остров Капри выглядит нереальным. Молочно-белое пятно на горизонте. Волнующее и печальное зрелище.

В дверь звонят. Возвращаюсь в квартиру, нажимаю на кнопку домофона. На пороге появляются трое симпатичных и встревоженных юношей. Они мне почти ничего не говорят. Самый младший смотрит с жалостью — если не хуже — и учтиво провожает меня вниз. На мне обычные джинсы и футболка, черная джинсовая куртка. В руках косметичка, нелепость какая. Там туалетные принадлежности, зубная щетка, губная помада. О чем я только думала? Я же не на уик-энд еду в какой-нибудь приозерный отель.