Сажусь за свободный пластиковый столик, стараясь не замечать реакцию окружающих: один парень стучит пальцем по носу — знак, что дело пахнет жареным, другой опускает веки, словно бы говоря: смотрите в оба.

К моему столику подходит унылый официант. Он всем своим видом показывает, что не горит желанием обслужить меня. Парень не хочет со мной даже разговаривать, лишь бы я уехала. Но хватит краснеть, я уже слишком далеко зашла.

— Signorina?…

— Эспрессо, per favore.

В глазах парня загорается надежда: значит, синьорина лишь выпьет чашечку кофе и уйдет, какое облегчение!

Но тут я добавляю по-итальянски:

— Sto sercando Enzo Paselli [75].

Лицо официанта словно каменеет. Наверняка я нарушила какой-то ужасный кодекс, лишь упомянув это имя.

Официант не отвечает. Побледнев на глазах, он поворачивается и скрывается в кафе.

Люди за соседними столиками таращатся на меня. Две молоденькие мамаши с младенцами на руках открыто кривятся. Трое мужчин среднего возраста, в аккуратных блейзерах и хорошо отутюженных брюках, удивленно смотрят поверх бутылки «Неро д’Авола» на глупую американскую блондинку.

Возвращается официант.

— Эспрессо, — грубо бросает он и, не протерев стол, ставит маленькую белую чашечку и блюдце.

Как же он хочет, чтобы я поскорее выпила кофе. Уходи, signorina, прочь отсюда!

Я поднимаю на него глаза и повторяю:

— Sto sercando Enzo Paselli.

Официант выпрямляет спину и осматривается, словно ища поддержки, какой-то помощи с этой ненормальной американкой, желающей, чтобы ее застрелили.

Мое сердце бьется часто, но ритмично. Да, мне страшно, однако я не отступлю. Этот вздор я повторяю трижды за час. Каждый раз, когда официант возвращается, я заказываю кофе или воды и спрашиваю про Энцо Пазелли. Каждый раз парень бледнеет и грустно смотрит на меня, ничего не отвечает и приносит кофе. Слышу, как перешептываются другие посетители. Один из троих мужчин поднимается и покидает своих друзей. Пошел за пистолетом? За головорезами?

Вдалеке раздается хлопок от машины, на мгновение мне кажется, что момент настал. Кто-то стреляет. Мне хочется заплакать, убежать из этого ужасного места, Плати. Но нужно узнать правду о Марке. Поэтому я встаю и иду прямиком к официанту, который чуть ли не отпрыгивает от меня.

— Sto sercando Enzo Paselli, — в сотый раз повторяю я.

На этот раз он отвечает итальянским жестом: сводит ладони вместе, как для молитвы, затем трясет ими вверху и внизу. Это значит: прошу, прошу, прошу вас, не нужно безрассудства.

— Signorina, per favore, non si capisce… [76]

— Sto sercando Enzo Paselli!

Я почти перехожу на крик. Я в отчаянии. Они имеют полное право вызвать полицию, но вот только она никогда не приезжает в Плати.

Затем мне на локоть ложится чья-то ладонь. Поворачиваюсь и вижу низенького мужчину.

— Venga con me, — говорит он на калабрийском.

«Иди за мной».

Возможно, он отведет меня в мою же машину и пристрелит. У него на шее огромная татуировка. На ногах — байкерские сапоги со скошенным каблуком. Следую за мужчиной, мы поворачиваем за заваленный мусором угол, и тут же я вижу другое кафе, более утонченное, с навесом для летней террасы и скатертями на добротных столах.

И вот передо мной Энцо Пазелли. Сидит за воскресным, довольно поздним ланчем. В одиночестве. Смотрит на меня. На его столе полбутылки вина и тарелка с улитками. Babalucci, прикрепленные к зеленым листьям.

Когда я подхожу к столику, мужчина даже поднимается. На нем бледно-голубые брюки и рубашка с расстегнутым воротником, которая обнажает дряхлую шею. Грудь покрыта седыми волосами. Лицо исчерчено морщинами, на голове лысина. Однако от Энцо Пазелли исходит невероятное чувство опасности, даже смертельной свирепости. Киллер со вставной челюстью.

Он протягивает руку, испещренную коричневыми пятнами. Пожимаю ее. Рукопожатие этого мужчины слабое, еле уловимое. Наверное, он все же нанимает других для убийств.

Затем мужчина садится и проглатывает еще одну крохотную улитку. По его подбородку, сверкая на солнце, стекает склизкая жидкость. Он начинает разговор на идеальном американском английском:

— Как я понимаю, вы меня искали.

— Да.

— Знаете, это очень глупая затея. — Он улыбается, на подбородке по-прежнему блестит влага.

— Да.

— Так зачем? — Он съедает еще одну улитку, раздавливая ее вставными зубами. — Зачем приезжать в Плати?

Тишина. Что мне сказать? Энцо прерывает мои размышления.

— А вы знаете, юная леди, что здесь часто похищают людей? Буквально под каждым домом есть туннель. Повсюду в лесах предаются земле тела. Очень, очень много тел!

— Я девушка Марка Роскаррика и хочу узнать правду.

Вновь пауза, но чуть короче. Мужчина кивает в мою сторону:

— Значит, вы Александра Бекманн. Так я и думал.

Я пораженно смотрю на него. Он больше ничего не говорит, лишь берет салфетку, будто для того, чтобы вытереть с подбородка слизь, но вместо этого отгоняет ею муху. Затем подается вперед и делает глоток вина «Греко ди Бьянко». Муха по-прежнему жужжит вокруг нас.

— Как вы узнали, — заикаясь, спрашиваю я, — кто я такая?

— Это моя работа, все обо всех знать. В противном случае… — попивая вино, улыбается он. Затем съедает еще одну улитку. — В противном случае я стал бы одним из трупов, похороненных в лесах над Джоя-Тауро.

Пока Энцо Пазелли жует, пьет и смотрит на меня водянистыми глазами, между нами висит тишина. На его подбородке все еще блестит след от улитки. Может, мужчина намеренно не стирает слизь, чтобы вызвать во мне отвращение, — мафиозный спектакль. Если так, это работает. Я почти теряю самообладание, еле сдерживаюсь, чтобы не убежать.

— Прошу, — подаю я голос, — расскажите мне правду про Марка Роскаррика. Вы ведь знаете его. Я видела вас прошлой ночью в замке Рогуда. Мне надо знать правду о нем и о том, что произошло в Плати.

Энцо Пазелли задумчиво поедает улиток, осторожно отделяет их от тонких зеленых листьев, насаживает на крошечную вилку и отправляет в свой влажный старческий рот. Проглатывает, затем отвечает:

— Вы смелая женщина, мисс Бекманн. Приехали сюда по горной дороге из Рогуды? В самый опасный город во всей Италии. А вы знаете, что он еще и самый богатый? Правда, деньги похоронены, как и разлагающиеся трупы. — Энцо Пазелли откидывается на стуле. — Так вот, вы смелая, очень смелая. А я восхищаюсь смелостью. Это величайшее человеческое достоинство, достоинство Иисуса. И лишь поэтому, — улыбается он, — я расскажу вам правду про Марка Роскаррика. — Он поднимает бокал и слегка наклоняет его, любуясь золотистой жидкостью. — Роскаррик — убийца. Это правда. Он убил мужчину, здесь, в Плати, средь бела дня. Рядом с кафе, где вы выпили несколько эспрессо.

Солнце одновременно обжигает и холодит мою шею. Голова идет кругом. Все кончено. Моя любовь, мой лорд, мое одиночество. Все кончено.

Энцо Пазелли улыбается. Между его вставными зубами блестит слизь от улиток. Это грандиозная комедия, но я не смеюсь, совсем даже не смеюсь.

— Но у него была на то причина. Вы должны знать все обстоятельства.

— Что? — выдавливаю я, пытаясь сохранить спокойствие. — Тогда, пожалуйста, расскажите мне об этом.

— Лорд Роскаррик вел здесь бизнес, импорт через Реджо.

— Да, это я знаю.

Энцо Пазелли кивает и проглатывает одну из последних улиток.

— Здесь, в Плати, он разозлил очень многих людей. Насолил кое-каким важным шишкам. Он совершенно не подсластил наш кофе, понимаете?

— Да.

— Некоторые из этих людей захотели убрать Роскаррика. Поручили работу Сальваторе Пальми. Вы вряд ли слышали о нем. Но в Калабрии его все знали, по крайней мере его прозвище — Норцино. — Пауза. — Мясник. — Энцо делает большой глоток вина, вздыхает и продолжает рассказ: — Норцино было не подобраться к Роскаррику, уж слишком хорошо его охраняли, но вот работников Роскаррика он запросто мог достать. Итак, Мясник отправился на работу и зарезал несколько людей Роскаррика. Изрубил их на куски. Троих за неделю. Буквально разрезал на мелкие кусочки, заживо. У него были особые ножи.