Я набираю в легкие сырого воздуха и позволяю Марку увести меня в темноту.

— Grazie.

Итак, мы следуем за фонарем проводника сквозь Napoli Sotterraneo, ползем на четвереньках, чихаем от пыли, минуем раскинутые на сотни миль влажные резервуары для хранения воды и тайные часовни, старые мавзолеи, погребенные римские театры и заплесневелые темницы времен Бурбонов. Проходим святилища мистерий, превращенные «Каморрой» в склады для контрабанды наркотиков, табака, алкоголя и оружия. Для многих мистерий ритуалы проводились именно глубоко под землей, подобно тому, как действует сейчас мафия.

Сходство очевидно.

Воздух становится все более сырым и прелым. И тут картина понемногу складывается воедино. Я вижу определенную закономерность, будто нахожу в современнике сходство с далеким и знаменитым предком.

— Ci siamo quasi… [87]

Кажется, идти нам осталось недолго. Еще один узенький коридор зигзагами приводит нас к огромному гулкому резервуару. Марк говорит, что он построен еще древними греками. Держа в руках телефон с фонариком, любимый светит им вправо и влево, а я изумленно верчу головой. Сейчас в резервуаре нет воды, но он просто громадный. Я взволнованно смотрю на величественные своды, высокие каменные потолки, грандиозные стены с великолепной резьбой, метров сто в высоту, а может и больше. Словно взираю на достижения древней расы с иной, более развитой планеты.

— Avanti!

Мы все еще движемся вперед. Воздух жаркий и слегка разреженный. У меня уже кружится голова, а ведь еще предстоит пить кикеон. Будет ли там кикеон? Надеюсь, нет. Надеюсь, да.

Спускаемся вниз по еще более узкому коридору, выложенному греческими кирпичами и камнями. Здесь сыро, мрачно, тоскливо и воняет гнилью.

— Осталось совсем немного, carissima.

Марк ободряюще кладет руку мне на плечо, но я вовсе не спокойна. Теперь я напугана по-настоящему. Мы ведь так глубоко под землей, в богом забытых подземельях Napoli Sotterraneo, спускаемся к центру земли.

— Пришли, — по-английски говорит наш проводник.

Вижу впереди приглушенный свет. Туннель выходит к нескольким подземным камерам, освещенным факелами и фонарями, испускающими синее сияние. Здесь уже собралось немалое количество народу, они пьют вино и беседуют. Однако по сравнению с предыдущими мистериями атмосфера совершенно иная. Играет церковная, довольно простая музыка: григорианские напевы, а может, и что-то более древнее, греческое. Очень печальная мелодия, но чересчур навязчивая.

Марк выглядит встревоженным, между его бровей пролегли глубокие морщины. Пожимаю ему руку, теперь я стараюсь приободрить его. Он выдавливает из себя вымученную улыбку.

Нас проводят в низенькую камеру с полукруглым потолком, как в самолете, вот только из сырого камня. По сторонам выступают узкие каменные полки, вдоль них, склонив головы, стоят люди.

Полуцилиндрическое пространство камеры освещено горящими факелами. В их неровном свете видны жуткие рельефы на выгнутых стенах. Предположительно они относятся ко времени самых ранних мистерий в Южной Италии, возможно к третьему или четвертому веку до нашей эры. Каменные бордюры изящные, но довольно примитивные. На них изображены пытки мужчин. Одному перерезали горло. Другого истязают содомским грехом. Третьему жестоко вогнали нож в спину. Лицо мужчины искажено, из раны брызжет кровь.

Вспоминаю странный шрам на плече Марка. Возможно, одна из тайн мистерии разгадана. Изогнутый шрам — след от ножа. Наверняка это символ посвящения в мистерии, подобно татуировке на внутренней стороне моего бедра.

Я вновь сжимаю ладонь Марка. Теперь она стала влажной от пота, мой лорд явно очень нервничает. Раньше я таким его не видела. И мой собственный страх кольцом сжимается вокруг меня. Что же будет?

Музыка набирает обороты, теперь это хор простых и суровых голосов, скорбных и слезливых, создающих некоторое неблагозвучие. Но мелодия очень отчетливая. Может, в какой-то из камер разместился хор — здесь же так много подвалов и темниц, склепов и дионисийских храмов, преданных с течением времени земле.

— Выпей, — вкладывая мне в руки чашу, говорит девушка.

На ней нет белой туники, на этот раз одеяние полностью черное и совершенно простое. Однако девушка, видимо, выполняет ту же роль, что и прислужницы мистерий на прочих обрядах посвящения.

Обращаю взгляд к Марку, ища поддержки и совета, но он лишь берет металлическую чашу и опустошает ее, выпивая все до последней капли. Вытирает губы ладонью и презрительно возвращает сосуд. В его поведении я опять замечаю некую странность: это не тот ловкий, умный, аристократичный Марк, которого я знаю. Передо мной совершенно другой мужчина. Его внутренняя злость грозит вырваться на поверхность.

— Марк, с тобой все в порядке?

— Смотри, cara mia, — отмахивается он от моего вопроса. — Полагаю, тебе просто нужно смотреть. Пока.

Я поворачиваюсь и смотрю. Из толпы выбрали женщину. Франсуазу. Узнаю еще трех-четырех девушек: моих сестер на пятой мистерии, также претенденток на посвящение. Но Франсуазу избрали первой.

Мы все стоим на каменных подиумах по обе стороны похожей на бочку камеры. Кивнув, Франсуаза в своем черном платье медленно и покорно спускается по каменным ступенькам, затем движется вдоль впадины в центре комнаты, к дальней стороне помещения. Там, на стене, я замечаю довольно примитивный рисунок греческого или римского солдата, забивающего быка. Но мужчина не просто убивает животное, а свирепо вонзает кинжал ему в горло, так что из шеи испуганного зверя фонтаном хлещет кровь. Триумф человека над животным? Или триумф жестокости над милосердием?

Рядом с этим ужасным изображением стоит мужчина средних лет. В руке он держит серебряный колокол. Звонит в него и спрашивает по-английски:

— Ты согласна подчиниться пятой мистерии?

— Согласна, — слегка замешкавшись, отвечает Франсуаза.

Первый ритуал начинается.

— На колени!

Она делает как велено.

— Читай молитву Митре! — приказывает мужчина.

Франсуаза неуверенно складывает ладони. Склоняет голову в направлении настенного рисунка, где мужчина убивает быка. Мастер мистерий вновь звонит в колокол. Франсуаза поворачивается к нему лицом, а он дает ей указания:

— Теперь ляг на спину.

Напиток из металлической чаши наконец дает о себе знать. Он не похож ни на вина Капри или Рогуды, ни на кикеон четвертой мистерии. Действует скорее, как дубинка, моментально одурманивающая меня. Я словно пьяная, голова отяжелела, однако внутри зарождается агрессия. Мне хочется кого-нибудь ударить. Плохо дело.

Поворачиваюсь к Марку. Даже в тусклом свете камеры Митры на его лице отражаются эмоции, подобные моим: он стиснул зубы, будто пытается подавить рвущуюся на волю жестокость.

— Ты должна отдаться Митре и Дионису, — говорит Мастер мистерий. — Задери платье.

Франсуаза лежит на турецком ковре с красивым узором. Девушка закрывает глаза, на ее лице отражаются растерянность и напряжение, однако она послушно поднимает платье, обнажая бедра и низ живота. Прислужницы в черных одеяниях делают шаг вперед. Опускаются на колени перед Франсуазой и принимаются возбуждать ее хрустальными фаллосами. Франсуаза откликается, но в то же время сопротивляется. Глаза ее крепко зажаты. На каменном подиуме прямо над ней стоит Даниэль. Я не могу разгадать, что написано на его лице.

Музыка по-прежнему мрачная и мощная. Пока что это самая религиозная из мистерий. Слышу слова на латыни и греческом, наполняющие накуренный благовониями воздух.

Дионисии, Вакханалии, Скиерии, Апатурии.

Я держу Марка за руку, только чтобы ободрить его. Кажется, я сейчас упаду в обморок, свалюсь с каменного подиума. Это уже переходит все границы.

Бой барабанов усиливается. Звуки лиры или какого-то другого струнного инструмента приближаются к оргазму. Голоса сливаются воедино. Воздух густой от аромата благовоний и дыма факелов. Вперед выходит мужчина. Лет тридцати. Высокий. Со щетиной. Верхняя часть лица закрыта маской. Camorrista?