Я собираюсь пройти шестую и последнюю Дионисийскую и Элевсинскую мистерию. Я на пороге истинного катабазиса. Что бы со мной ни случилось за следующие сутки, это изменит меня навсегда. Может, даже убьет. Но зато спасет Марка.

На виа Санта-Лючия припаркован большой темно-синий фургон. Меня сажают сзади, там даже есть одеяла и подушки. Один из мужчин протягивает мне таблетку.

— Что это? — спрашиваю я.

— Сон. Спать, — неуклюже отвечает мужчина. Он очень плохо говорит по-английски.

Беру таблетку и предложенную мне бутылку воды. Проглатываю пилюлю и завинчиваю крышку.

— А теперь это, — говорит юноша и поднимает черный капюшон, как у палача.

Конечно же, они завяжут мне глаза. Я послушно позволяю надеть на себя капюшон и погружаюсь во тьму. Я по-прежнему могу комфортно дышать. Даже напротив, эта защитная черная оболочка успокаивает.

Фургон трогается с места. В своем черном капюшоне я отлично слышу шум дороги, вечернего неаполитанского движения, сигналы в час пик, тормоза огромных грузовиков, такси, радио, скрежетание скутеров, затем улавливаю звуки более быстрого потока. Значит, мы на автостраде? Но вскоре звуки стихают, подействовала таблетка. Ложусь на бок, головой на большую мягкую подушку. Сплю, мне снится Марк, застрявший подо льдом. Он бьется о твердую поверхность и отчаянно жестикулирует.

Я на замерзшем озере, а Марк в ловушке ледяной воды. Я лихорадочно пытаюсь спасти его. Прошу прохожего, испанца, помочь мне, но у того изо рта течет кровь. Он строит мне рожу и пожимает плечами, показывая на рот. Потом уходит. Я ничего не могу поделать. Марк тем временем погибает подо льдом — проваливается в сапфировые глубины, в озаренный звездами холод.

Просыпаюсь. Сколько часов мы уже едем? Три? Пять? Шесть? Десять? Мы можем быть где угодно: от Альп до Сицилии. А может, во Франции или Швейцарии. На моей голове по-прежнему капюшон. Я сажусь и сквозь ткань говорю:

— Я хочу пить. Мне нужно в туалет.

Не знаю, с кем говорю. Чувствую, что рядом есть и другие люди, но кто именно, я не знаю.

— Десять минут, — отвечает мне обезличенный голос, — вы должны подождать десять минут.

Голос принадлежит не юноше, что был здесь прежде. Это более взрослый человек и лучше говорит по-английски.

Мужчина оказывается прав. Через десять минут фургон останавливается, слышу, как открывают заднюю дверь. Меня вытаскивают наружу, по-прежнему в капюшоне, и спешно ведут через дорогу. Затем я понимаю, что нахожусь в огромном, отдающем эхом здании. Но где?

Мы спускаемся на несколько этажей вниз. Я спотыкаюсь, но чьи-то руки крепко держат меня, направляя налево, направо, затем опять налево. Ощущаю запах затхлых коридоров. Это каменное здание, здесь пахнет как в каком-нибудь старинном месте. Замок? Монастырь? Где мы?

Заходим в комнату, хлопает дверь, с моей головы снимают капюшон. Передо мной стоит Энцо Пазелли в сопровождении молодой девушки.

Он смотрит мне в глаза и качает своей лысой головой, отчего трясется его двойной подбородок. Кожа мужчины исчерчена глубокими морщинами. Выглядит он невероятно древним, как и сама Италия. Энцо поворачивается к девушке и по-английски говорит:

— Дай ей еды, питья, а потом подготовь.

Энцо удаляется, не успеваю я задать хотя бы один вопрос.

Остается лишь девушка, одетая в белое. Ну конечно. Она дает мне минеральной воды в бутылке, я пью. Девушка с нежностью и состраданием улыбается мне и следит, как я утоляю свою жажду. Хотя, может, и не с таким уж состраданием. Когда я спрашиваю, что будет со мной, она ничего не отвечает.

Осматриваюсь по сторонам.

Только теперь я понимаю, в какой роскошной комнате нахожусь. Огромный сводчатый бальный зал Средневековья, полностью расписанный фресками. Но окон здесь нет.

Фрески похожи на период раннего Ренессанса или позднего Средневековья: аллегорические, религиозные сцены в ярких, контрастных цветах, Христос и Его ангелы. Святые и Мадонна. Я слишком сбита с толку, чтобы постичь сейчас все это. На полу — черно-белая мозаика. В комнате лишь один предмет мебели. У меня за спиной. Огромная деревянная кровать с красными шелковыми и хлопковыми покрывалами.

— Si, — произносит девушка.

Наверное, она не говорит по-английски. Молча передает мне новую одежду: простое черное платье без рукавов, из хлопка, белья нет. Затем указывает на дальнюю стену, где я замечаю небольшую дверцу.

Выбора нет. Я должна подчиниться, должна завершить шестую. Я пересекаю огромную сводчатую комнату и захожу в просторную, современную ванную. Переодеваюсь, снимаю кроссовки, джинсы, наспех принимаю душ. Перед тем как надеть платье, смотрю на себя в зеркало: на лицо двадцатидвухлетней девушки, правда, теперь оно менее округлое и невинное, чем раньше. Я чувствую себя намного старше, чем четыре месяца назад. Может, у меня даже появилось несколько седых волосков.

Марк Роскаррик, где же ты? Жив ли еще?

Собрав волю в кулак, я набрасываю на себя платье, чищу зубы и возвращаюсь в величественный зал. Девушка по-прежнему здесь, ждет в центре этой чересчур громадной комнаты. Песчинка на фоне грандиозности. В руках прислужница держит металлическую чашу.

— Кикеон? — спрашиваю я, подходя ближе.

Девушка пожимает плечами и одновременно кивает, а потом передает холодную чашу мне в руки.

Принимаю ее и сразу же опустошаю. На этот раз вкус более горький и менее приятный. Но я все же пью. И что теперь? Что они будут делать со мной? Знаю, что эти одурманивающие напитки срабатывают довольно быстро. Я сажусь на кровать и жду. Девушка удаляется, закрывая за собой дверь.

Проходит два или три часа, или так мне кажется. Время узнать неоткуда. Часов здесь нет. Как и телефона. Уже утро? Сколько мы ехали сюда? Мысли смешиваются с обрывками снов, дурманом от наркотика, печалью, кружащимися надо мной изображениями с фресок. Явление Святого Духа. Голубь и святой. Воскрешение Христа. Плач кающихся грешников.

Я тоже проливаю несколько слезинок. Затем ложусь на спину и проваливаюсь в сон. Мне снится мужчина, входящий в мою комнату и занимающийся со мной сексом, он разводит мне колени и овладевает мною.

Но вдруг я понимаю: меня действительно трахает какой-то мужчина. Он молод и красив. Он не обнажен, зато я обнажена. Мы на большой деревянной кровати, покрытой мягкими пледами. Он сверху меня, он внутри. Меня насилуют, и в то же время нет. Ведь я согласилась на все это. Согласилась на шестую мистерию. Мужчина кончает. Я нагая, а он завершил свое дело. Застегивается. Отворачивается и уходит из этой пышной комнаты. Его шаги гулким эхом отдаются от сводчатых потолков и стен.

Вот и все. Кикеон вихрем крутит мои мысли.

Неужели это действительно произошло?

Да, произошло. Может, я и в бреду, но это произошло. Я в отчаянии озираюсь по сторонам в поисках своего черного платья, но тут возвращается прислужница. Она пересекает комнату и подходит к кровати. Дает мне еще кикеона.

Затем просовывает внутрь меня два пальца. Проверяет? Зачем? За ней следом приходят еще две девушки, опускают меня на подушки и смазывают мою вагину. Заходит еще один бессмысленно красивый мужчина и молча трахает меня. А я лежу, смотрю в потолок и плачу. Плачу из-за всего этого. Плачу по сексу. По девушке, которой я когда-то была. Но больше всего по Марку.

Не знаю, что происходит и зачем. Я потеряла себя. Часы превращаются в день, или два дня, или три. Меня постоянно опаивают наркотиком — снова и снова: пока не наступает ступор. Границы между моей личностью и миром стираются. Вот и все. Я умираю. Теперь понятно, почему люди умирают на шестой. Отчасти я действительно желаю умереть. Меня похитили, но это не важно. Я ем фрукты, хлеб, снова засыпаю. Я очень устала.

Не знаю, утро ли сейчас, но через несколько часов меня будят девушки. Завязывают глаза и дают еще кикеона. Переносят в ванную, где омывают мое тело, потом вновь кладут на кровать. Затем я просто лежу там, бормочу и плачу. Потом и вовсе не плачу. Ощущаю прикосновение женщин.